Крепкие тела так сдавили Павла, что он не мог пошелохнуться. Машина пронеслась по взлетной полосе, не сбавляя скорости, проскочила через контрольно-пропускной пункт и вырулила на широкую дорогу. Офицер, сидевший слева, задернул шторки на окнах. – Ребята! Я двадцать лет в Москве не был, – взмолился Павел. Они переглянулись, старлей повернулся и нехотя кивнул. Шторки разъехались, и Павел завертел головой по сторонам. Москву он представлял совсем не такой, даже если иметь в виду, что она до сих пор оставалась прифронтовым городом. В начале января 1942 года были освобождены Можайск, Верея, Медынь, Киров, Людиново, Сухиничи и ряд других населенных пунктов. Ставка требовала завершить разгром основных сил противника. Главнокомандующим западным направлением 1 февраля был назначен генерал армии Жуков. Ожесточенные бои шли в районе Вязьмы. По сторонам тянулись ветхие заборы, затем появились однообразные коробки домов, изредка мелькали уродливые развалины – следы бомбежек. Ближе к центру народу стало побольше, преобладали тулупы и серые армейские шинели, женщины были закутаны в платки, детей почти не встречалось. Бросались в глаза плакаты. Особенно часто вот какой: за спиной женщины в красном платке грозно щетинились штыки. «Родина-мать зовет», – прочел Павел. Его удивило, что в Москве мало церквей. Он не знал, что по приказу Кагановича большую часть из них снесли в конце тридцатых. Позади осталась просторная площадь, за ней еще одна. Раньше там был Страстной монастырь, но теперь и от него не осталось и следа. Сердце Павла болезненно сжалось. А машина катила и катила дальше по Тверской. Павел читал в харбинских газетах, что в 1932 году Тверская была переименована в улицу Горького. Она была красивой, ее не портили даже строгие военные одежды. В конце улицы, у громады гостиницы «Москва», последовал плавный поворот налево. Мелькнул Большой театр, Павел не успел его разглядеть, справа осталась гостиница «Метрополь». Еще одна площадь – Лубянка, после смерти Дзержинского в 1926 году ей дали имя главного чекиста Страны Советов. В доме, где теперь находилось ведомство Берии, до революции размещалось страховое общество «Россия». Павел смутно помнил, что раньше в центре площади был фонтан: четыре мальчика – кажется, они олицетворяли собой океаны – поддерживали большую чашу из красного гранита. Что же касается самого дома, построенного к 1900 году по проекту архитекторов Проскурнина и Иванова, то первые чекисты в него переехали в марте 1918-го, когда советское правительство избрало местом своего пребывания Москву. Еще раньше, в декабре 1918 года, все частные страховые компании, в том числе «Россия», были ликвидированы, а их имущество национализировано. Но Павел, разумеется, ничего этого не знал, как и не знал того, что во внутреннем дворе дома номер два на Лубянке еще с 1920 года функционировала тюрьма, обустроенная «с комфортом»: заключенных выводили на прогулку прямо на крышу, а поднимали их туда на специальных лифтах, но когда в стране заработал конвейер смерти, о комфорте уже никто не думал – какие тем прогулки, забита была не только внутренняя тюрьма, но и сырые подвалы, облюбованные крысами. Молодой человек с нетерпением ждал встречи с теми, кто все эти годы направлял его работу, и не только его, но и работу его отца. Машина остановилась у неприметного подъезда. Первым вышел офицер, сидевший справа. Другой, обежав машину, остановился рядом с ним. Павел не придал этому значения; ступив на мостовую, он зажмурился от света. Над головой кружили снежинки, попадая за ворот, они прохладными струйками щекотали шею. Павел дышал полной грудью и не мог насладиться – это был воздух его безмятежного детства. Он все еще не мог поверить, что находится в Москве. Долгие годы его жизнь висела на волоске, но теперь весь этот кошмар – полицейские ищейки, Дулепов, Сасо, страх быть разоблаченным – остался в прошлом. Он был в Москве, в самом центре. «Отец, я дома, дома!» – хотелось крикнуть во весь голос. – А ну пошли! – прозвучал над ухом требовательный окрик. Павел впервые с недоумением посмотрел на старлея. «Какие неприятные, холодные глаза», – подумал он, и сердце неприятно кольнуло. Старлей дернул за ручку, и дверь жалобно скрипнула. «Петли подмерзли», – отметил про себя Павел и шагнул в темный тамбур. В тамбуре старлей нашарил в стене кнопку и с выражением брезгливости на гладко выбритой физиономии ткнул в нее пальцем. В забранном решеткой оконце тут же возникло чье-то лицо. Старлей подался к нему и что-то тихо сказал. В ответ глухо лязгнул засов, дверь открылась, и они все вчетвером прошли во второй тамбур. Здесь их встретил дежурный в чине капитана. Цепким, наметанным взглядом он прошелся по Павлу, затем придирчиво изучил протянутую старлеем бумагу и приказал: – Ольшевский, следуйте за мной! Павел недоумевал, встреча в Москве разительно отличалась от встречи в Хабаровске. В душе он рассчитывал совсем на другой прием. Строгость казалась излишней, равнодушие спутников убивало, к нему они относились, как к вещи. И все же он по-прежнему не понимал, что его ждет. Шел и шел по бесконечному коридору. Перед глазами покачивалась широкая спина дежурного, туго перепоясанная ремнями, сзади жарко дышал в затылок мальчишка-сержант. И все это в полном молчании, убивавшем больше всего. Они вошли в овальный зал, в который выходили четыре одинаковые двери, выкрашенные в коричневый цвет. Перед одной из них капитан остановился, распахнул настежь и приказал: – Заходите! Павел переступил порог и растерялся. Каменный мешок, в котором, кроме широкого топчана, двух грубо сколоченных табуреток, простого стола и умывальника в дальнем углу, ничего не было, заливал нестерпимо яркий свет. «Неужели это кабинет руководителя, который направлял нашу работу?» – пришла в голову глупая мысль. И тут он догадался: тюрьма! Боже мой, за что? Почему?! Грохот двери заставил его обернуться. На пороге возникла фигура в белом халате с завязками на спине, в свете лампы зловеще блеснули стекляшки очков. – За что?!Я… – вырвался из груди Павла крик. – Молчать! – стеганул окрик очкарика, и за его спиной вырос охранник. – Ольшевский, вы арестованы! Раздевайтесь! – донеслось до Павла как сквозь вату. Непослушными руками он стянул с себя пальто и пиджак. Но этого оказалось мало, по проказу очкарика ему пришлось снять с себя все. Стыдливо прикрываясь, он наблюдал за тем, как копаются в его одежде. Цепкие пальцы ловко выворачивали наизнанку карманы, прощупывали складки и швы, тонкое лезвие вспороло воротник пальто и подкладку на шапке. Потом очкастый взялся за него самого. Шершавые, как наждак, ладони прошлись по телу, не пропустив ни одного шрама. Очкастый не поленился заглянуть даже в рот и простучать крохотным молоточком каждый зуб, очевидно, выискивая «улики». Результаты осмотра были занесены в протокол. Когда это унижение закончилось, снова пришел дежурный. – На выход! Руки за спину! В разговор не вступать! – звучали отрывистые команды. Подчиняясь им, Павел шел по коридору. – Стоять! Лицом к стене! – Очередной окрик загнал его в нишу. Он послушно остановился, успев скосить глаза в сторону, откуда доносился звук тяжелых шагов. Увиденное поразило его. Вели заключенного. Лицо его напоминало один сплошной синяк. Правый глаз заплыл и превратился в узкую щель, из рассеченной губы сочилась кровь. Когда хриплое, прерывистое дыхание затихло, они двинулись дальше. – Стоять! Лицом к стене! – последовал новый окрик. – Заходи! Павел понял, что его привели в камеру. Она не была одиночной. У стены стоял крупный мужчина неопределенного возраста в потертом костюме. Лицо мужчины отличалось нездоровой бледностью, казалось, что на нем жили только глаза. Жгуче-черные, они прошлись по Павлу и задержались на кармане рубашки с рисунком дракона. – Вы, надеюсь, не агент малайской разведки? – огорошил он Павла. Тот промолчал. – Давайте знакомиться, – продолжил мужчина. – Хосе Рамирес, агент испанской, мексиканской и еще шести вражеских разведок. На большее у них не хватило ни фантазии, ни знаний географии, – представился он. Павел посмотрел на него как на сумасшедшего. – Не сердитесь, – примирительно сказал мужчина. – Я на самом деле Хосе, а на то, что творится здесь, нельзя смотреть по-другому, иначе сойдешь с ума. – Ольшевский… Павел… Разговаривать не хотелось. Павел лег на нары и отвернулся к стене. Тут же открылся смотровой глазок, и надзиратель рыкнул: – Повернитесь! Глаза не закрывать! – Что? – не понял Павел. – Ложитесь на спину, руки держите по швам, иначе он не даст вам покоя, – подсказал Хосе. Павел послушался, но яркий свет лампы под потолком не позволял собраться с мыслями, они путались и сбивались. В десять часов вечера прозвучала команда «Отбой!». Тюрьма ненадолго погрузилась в тишину, но именно ненадолго. В камерах никто не спал, все знали, что по ночам у следователей самая работа. Из сейфов извлекались пухлые тома уголовных дел, чернильницы пополнялись свежими чернилами. Наготове были и опробованные орудия пыток: швейные иголки, заботливо хранившиеся в круглых коробках из-под монпансье, гибкие ученические линейки, резиновые велосипедные камеры, которыми так хорошо бить с оттяжкой, – у каждого следователя был свой арсенал… Обостренный слух ловил каждый шорох в коридоре. И когда хлопала дверь соседней камеры, по истерзанному телу «счастливчика» разливалась предательская слабость: пронесло! Хосе так и сказал Павлу, который уже и без окрика надзирателя не мог сомкнуть глаз: – Сегодня не наша очередь, можно расслабиться. Но Павел забылся в коротком сне только под утро. Тюремный день начался для него с команды «Подъем!», затем были и другие дни, и только на седьмые сутки его вызвали на допрос. – Ольшевский, на выход! – глубокой ночью прозвучала команда. Павел, как ни странно, испытал облегчение, ему не терпелось узнать, почему его бросили в тюрьму. И все же он никак не мог попасть в рукава пиджака. – Живее! – торопил надзиратель. Заложив руки за спину, Павел двинулся по коридору. В конце коридора они остановились у лифта. Кабина, тихо поскрипывая, поползла вверх. На четвертом этаже, куда привели Павла, обстановка резко отличалась от той, что была во внутренней тюрьме НКВД. По стенам тянулись дубовые панели, шум шагов заглушал толстый ворс красной ковровой дорожки. Напряжение, появившееся в действиях конвоя, невольно передалось и Павлу. «Похоже, допрос предстоит у начальства», – подумал он и не ошибся. Его ввели в просторную приемную, вышколенный офицер попросил конвой подождать и завел Павла в кабинет. Первое, что бросилось в глаза, – огромный, почти во весь рост, портрет Вождя. Его пристальный взгляд пригвоздил Павла к полу. Многоликий образ коммунистического бога преследовал его буквально с первых шагов по советской земле. Портреты, большие и маленькие, висели везде – на погранзаставе, в хабаровском управлении, на аэродроме и даже в самолете над кабиной пилотов. Сталин, Сталин, Сталин – рябой низкорослый грузин, заставивший любить себя многомиллионную и многонациональную Россию. Павел опустил глаза. В кресле под портретом восседала, может, не точная, но все же копия Вождя. Такие же усы, восточные глаза с прищуром, только прическа другая – не по военному времени модная, волосок к волоску. Это был ближайший помощник Лаврентия Берии, комиссар госбезопасности 2-го ранга Богдан Кобулов. Лицо Кобулова излучало неприкрытую угрозу. Он махнул рукой, и офицер из приемной тихо покинул кабинет. Вместо него вошел плотный, крепко сбитый русоволосый майор. Он занял место за приставным столиком. По описаниям Хосе Павел догадался: Влодзимирский Лев Емельянович, начальник следственной части по особо важным делам НКВД СССР, отличавшийся изощренной жестокостью. Из личного дела Л. Влодзимирского Влодзимирский, Лев Емельянович (1903 или 1905 г., Барнаул – 23.12.1953). Родился в семье контролера пассажирских поездов, по национальности русский. Окончил три класса высшего начального городского училища (Москва), затем вечерние общеобразовательные курсы при политуправлении Черноморского флота (Севастополь) и вечернюю совпартшколу 2-й ступени (Пятигорск). Участвовал в Гражданской войне, был самокатчиком, помощником шофера в автопарке (Южный и Юго-Западный фронты). В 1920–1925 гг. рулевой-боцман Севастопольского военного порта. В 1923 г. вступил в комсомол (член партии с 1931 г.). С июля 1925 г. по май 1927 г. секретарь Кисловодского райисполкома, затем безработный. Работа в органах ОГПУ – НКВД – НГКБ – МГБ – МВД: с сентября 1927 г. по май 1928 г. уполномоченный УГРО Терского округа (г. Железноводск); с мая по октябрь 1928 г. и с апреля по октябрь 1930 г. сотрудник Терского окружного отделения ГПУ; с октября 1928 г. по апрель 1930 г. заведующий следственной группой УГРО Терского округа, затем сотрудник Терского оперативного сектора ГПУ, уполномоченный полномочного представительства ОГПУ Северо-Кавказского края. С июля 1934 г. по начало 1937 г. уполномоченный Секретно-политического отдела УГБ УНКВД Северо-Кавказского края, затем временно исполняющий должность начальника отделения 4-го отдела УГБ УНКВД Орджоникидзевского края; с 8 мая 1937 г. по сентябрь 1938 г. заместитель начальника отделения 4-го отдела ГУГБ НКВД СССР; с сентября 1938 г. по 22 декабря 1938 г. заместитель начальника отделения 2-го отдела ГУГБ НКВД СССР; с 22 декабря 1938 г. по 4 сентября 1939 г. помощник начальника следственной части НКВД СССР; с 4 сентября 1939 г. по 4 марта 1940 г. заместитель начальника следственной части Главного экономического управления (ГЭУ) НКВД СССР; с 4 марта по 22 июля 1940 г. начальник следственной части ГЭУ НКВД СССР; с 22 июля 1940 г. по 26 февраля 1941 г. 1-й заместитель начальника 3-го отдела ГУГБ НКВД СССР; с 26 февраля по 31 июля 1941 г. начальник следственной части НКГБ СССР; с 31 июля 1941 г. по 12 мая 194 3 г. начальник следственной части по ОВД НКВД СССР; с 12 мая 1943 г. по 20 мая 1946 г. начальник следственной части по ОВД НКГБ – МГБ СССР; с августа по ноябрь 194 6 г. начальник УМГБ Горьковской области; с июля 1946 г. по май 1948 г. начальник управления кадров Главного управления советским имуществом за границей (ГУСИМЗ) при СМ СССР; с июля 1948 г. по февраль 1950 г. начальник управления кадров ГУСИМЗ при СМ СССР; с февраля по май 1950 г. в распоряжении ГУСИМЗ при СМ СССР; с мая 1950 г. по март 1953 г. начальник ревизионного отд. ГУСИМЗ при СМ СССР; с 18 марта по 3 июля 1953 г. начальник следственной части по ОВД МВД СССР. Присвоение воинских званий: 31 января 1936 г. лейтенант ГБ; 5 ноября 1937 г. старший лейтенант ГБ; 25 февраля 1939 г. капитан ГБ; 14 марта 194 0 г. майор ГБ; с 14 февраля 194 3 г. комиссар ГБ; со 2 июля 194 5 г. комиссар ГБ 3-го ранга; с 9 июля 1945 г. генерал-лейтенант. Награды: орден Красной Звезды № 2553 (22 июля 1937 г.); знак «Почетный работник ВЧК – ГПУ (15)» (30 апреля 1939 г.); орден Красного Знамени № 4720 (26 апреля 1940 г.); орден Трудового Красного Знамени № 84 95 (21 февраля 1942 г.); орден «Знак Почета» № 29169 (20 сентября 194 3 г.); орден Красного Знамени № 7011 (3 ноября 1944 г.); орден Ленина № 59217 (30 апреля 1946 г.); 3 медали. 17 июля 1953 г. уволен из органов и в тот же день арестован. 23 декабря 1953 г. Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян. Не реабилитирован. «Выходит, дела мои совсем плохи», – поежился Павел, но не дрогнул и смело посмотрел на Кобулова. Тот пододвинул к себе папку с делом и стал листать страницы толстыми, густо поросшими волосами пальцами. Бегло просмотрев содержимое, он вскинул глаза на Павла и сквозь зубы процедил: – Ишь, вырядился, буржуй недорезанный! Павел никак не ожидал такого начала.