Вместе с тем по имеющимся, но не подтвержденным данным, Номура и Курусу ведут интенсивные секретные переговоры в Госдепе на предмет возможного заключения сепаратной сделки между Японией и США. По информации Грина, 20–23 ноября в ходе конфиденциальных встреч Курусу с неустановленным лицом из Госдепа обсуждался вопрос о нормализации отношений между этими двумя странами. В качестве первого шага рассматривался вопрос о снятии эмбарго на поставки нефти и размораживание финансовых активов Японии взамен на ряд уступок с ее стороны в Китае и Юго-Восточной Азии. В связи с особой важностью этой информации для ее перепроверки следует немедленно задействовать Сана и Друга. Мы не можем исключить, что в последний момент милитаристские круги Японии пойдут на заключение сепаратной сделки. Поэтому прошу вас сделать все возможное и невозможное, чтобы сорвать ее. Крайне важно обеспечить выполнение этого задания в течение ближайшей недели. Необходимо убедить Друга, а через него и его высокопоставленные связи в необходимости принятия против Японии более жестких и решительных мер. Тон радиограммы вызвал у Плакса раздражение. Похоже, в Москве переоценили первые успехи в работе Сана с Гарри Гопкинсом. Безусловно, острая реакция Рузвельта и Хэлла на информацию Гопкинса о планах японской военщины была обнадеживающей, но она не давала достаточных оснований, чтобы рассчитывать на быстрое развитие операции в нужном направлении. В душе Плакс полагал, что было бы крайне важно выдержать паузу, чтобы дать американцам возможность сделать ответный ход. Излишняя поспешность могла только повредить делу. По его мнению, Фитин явно форсировал события. Там, в далекой Москве, вероятно, не в полной мере представляли всю деликатность отношений Сана с Другом, как назвали в радиограмме Гарри Гопкинса. При всем уважении к Сану Гопкинс, политик опытный и осторожный, вряд ли полностью будет опираться на поступающие от него данные. В силу своей близости к Рузвельту и Хэллу он обладает разноплановой информацией, которая стекается из многочисленных источников: разведки, дипломатических миссий, союзников и прочих. То, что ему сообщил Сан, вряд ли существенно поменяло общую картину. В данном случае здесь важны оттенки и нюансы, которые позволят распознать за завесой дипломатической лжи и дезинформации, которую подбрасывали агенты Германии и Японии, истинные намерения и конечные цели Гитлера и Хирохито. Именно нюансы и оттенки, размышлял Плакс, готовясь к встрече с Саном. Но какие именно и как их обыграть, чтобы они стали неопровержимым доказательством? Приведенные в радиограмме цифры, отражающие мощь японской военно-морской эскадры, нацелившейся на США, могут так и остаться цифрами. А что, если Гопкинс расценит настойчивость Сана как попытку оказать на него давление? В лучшем случае это конец дружбе, а в худшем – подозрение в том, что Сан работает в чьих-то, и явно не американских, интересах и стремится взорвать хрупкий мир, с таким трудом сохраняющийся пока с Японией. Так что же делать? Плакс ломал голову над этой пока неразрешимой проблемой, но каждый раз его мысли разбивались о категорический приказ Центра: «Обеспечить выполнение в течение ближайшей недели». Ближайшей недели? Внутри него нарастал протест. Они что там, с ума посходили? О какой неделе может идти речь? Почему так срочно? Но ответ был известен только в Москве. И знали его кроме самого Сталина еще несколько человек. Седьмого декабря 1941 года своенравная госпожа История в очередной раз соизволит круто изменить ход мировых событий, который уже не под силу будет повернуть вспять даже самому посланнику Высших сил на земле – императору Хирохито, чья военно-морская эскадра подкрадывалась к своему блестящему, но недолгому триумфу у военно-морской базы США в бухте на южном берегу острова Оаху, в десяти километрах к западу от Гонолулу, – Пёрл-Харбор. Бессильными окажутся и американский президент Рузвельт, и британский премьер Черчилль, возлагавшие надежды на новейшие разработки своих спецслужб – «Магию» и «Энигму», программы дешифровки. Незадолго до войны разведками этих стран были подобраны коды к дипломатической переписке Германии и Японии, но и они не сумели приоткрыть завесу особой секретности над операцией японского Генштаба по нанесению воздушного удара по ВМС США на Тихом океане. В семь пятьдесят по местному времени в Перл-Харборе начнется ад. Поднятые с японских авианосцев самолеты в течение двух часов будут бомбить корабли и береговые укрепления американских ВМС. Погибнут свыше трех тысяч молодых, здоровых, полных надежд и планов парней… Но Истории, главному полководцу на полях сражений, будет угодно сделать ставку не на американского, а на русского солдата. В глубочайшей тайне под руководством Верховного главнокомандующего молодой амбициозный генерал Жуков готовил к наступлению войска Красной армии под Москвой. Свежие сибирские и дальневосточные дивизии, только что покинувшие заводские корпуса бомбардировщики, штурмовики и истребители, получившие пополнение артиллерийские дивизионы и танковые корпуса в обстановке строжайшей секретности занимали полевые позиции, чтобы ранним морозным утром 5 декабря 1941 года нанести удар по измотанным в кровопролитных боях частям вермахта и перейти в контрнаступление. Всего двое суток – каких-то сорок восемь часов – будут разделять два этих события: трагедию, разыгравшуюся в Пёрл-Харборе, и победоносный натиск русских, заставивший немецкое командование подписать приказ о переходе к обороне на всем советско-германском фронте. Прояви император Хирохито дальновидность, и события могли бы развиваться совсем по-другому. Но ни он, ни премьер Тодзио не сумели остановить уже занесенный для удара меч. Восьмого декабря 1941 года США и Великобритания объявят войну Японии, и в итоге она проиграет войну… А пока военно-морская эскадра вице-адмирала Нагумо только собиралась выйти к Гавайским островам. До рокового часа оставалось мало времени, и каждая из сторон торопилась сделать свои ходы. Шифровка из Центра не была блажью Павла Фитина, она была продиктована высшими государственными интересами. Плакс не мог, да и не должен был этого знать, но профессиональный опыт подсказывал ему, что эта неделя Москве необходима как воздух, что там рассчитывают на него. Немного поостыв, он сосредоточился на предстоящей встрече с Саном, пытаясь выстроить логическую цепочку доказательств, которая смогла бы убедить не столько его, сколько Гопкинса (а значит, и президента Рузвельта) не поддаться на отвлекающие маневры Номуры и Курусу и в последний момент не вернуться за стол переговоров. Когда ему показалось, что нужные аргументы наконец найдены, он немедленно позвонил Сану. Тот, отложив все дела, согласился срочно приехать. Сошлись на том, что более подходящего места, чем дом старого Лейбы, им не найти. Повесив трубку, Плакс стал собираться на встречу. Погода выдалась ненастная, после вчерашнего дождя ударил мороз, и дороги покрылись коркой льда. Путь в Джорджтаун был неблизкий – предстояло ехать через весь город, – и он заранее вызвал такси, но, несмотря на это, приехал с опозданием. Однако ненастье задержало и Сана. В гостиной Плакса встретил сам Лейба. Старик держался бодро и пребывал в хорошем настроении. О его недавнем приступе радикулита напоминала лишь дубленая овчинная безрукавка. Они поднялись в библиотеку. Здесь, как всегда, было уютно. Мягкий, рассеянный свет, тихое потрескивание поленьев в камине и едва уловимый запах сосны настраивали на благодушный лад. Вошедший вслед за ними слуга поставил на столик поднос с ароматно дымящимся кофейником. Лейба неторопливо разлил кофе по чашкам, себе он добавил немного сливок. Плакс сосредоточенно помешивал кофе мельхиоровой ложечкой, не зная, с чего начать разговор. – Что, мой мальчик, не все ладится? – нарушил затянувшееся молчание старик. Израиль неопределенно пожал плечами. – Если хочешь, можешь не говорить. О, я понимаю, мне, старику, ник чему совать свой нос в чужие тайны. Да и какой с того прок, не сегодня, так завтра помру. – Ну что вы, дядя! У вас еще много впереди! – Много? Нет, мой мальчик, я ведь не Кощей, чтобы мучить и себя, и других. Дай бог одну жизнь прожить по-человечески. – Вашей жизни можно только позавидовать, – вполне искренне воскликнул Плакс. – Да будет тебе! Так еще при жизни забронзовею, – отшутился Лейба и, согнав с лица улыбку, спросил: – И все-таки, Изя, почему ты такой кислый? Тот, помявшись, ответил: – Есть, дядюшка, проблемы. – Наверное, с Саном? Плакс промолчал, уткнувшись в чашку. Проницательный старик не стал развивать эту тему. Он мелкими глотками пил свой кофе, постреливая хитрющими глазами. Безгранично доверяя Лейбе и тем более зная о его щедрой помощи партии, Плакс решился на откровенность. Не в силах сдержать горечь, он в сердцах сказал: – Проблема, дядя, не в нем, а в руководстве! – А… Понимаю… Как всегда, требуют немедленного результата. – Не то слово! За горло берут… И если бы только меня! – Плакс дал волю своим чувствам. – Они, наверное, думают, что я волшебник! Им вынь да положь на стол готовый результат! Нашли Вольфа Мессинга! Сделаю пассы – и в Белом доме будут думать, как хотят в Кремле! – Да… Это уже не шутки! – От былого благодушия старика не осталось и следа. Он поставил чашку на стол и забарабанил пальцами по подлокотникам кресла. Плакс взглянул на часы. Очевидно, Сан уже был на подъезде. – Послушай, мой мальчик, – вдруг сказал Лейба. – Как-то перед войной, еще перед той войной, империалистической, я поехал в Харьков открывать меняльную контору – не век же иголкой махать. Со мной еще был твой отец… Может быть, он рассказывал тебе об этом? – О чем? – О мастерской Марка Шуна. – Честно говоря, не помню, а про Марка Шуна так вообще в первый раз слышу, – признался Плакс, не понимая, к чему клонит старик. – Приехали мы в Харьков и остановились в самом центре, на Сумской. Тебе в Харькове приходилось бывать? – Только проездом. – Ну, тогда ты не представляешь, что такое Сумская! Ах, какая улица, какая улица! Лучше, чем Фима Бибирман, о ней еще никто не сказал! – Простите, дядя, но мне сейчас не до Фимы Бибирмана, тем более что я не знаю, кто это такой, – прервал старика Плакс. – О, Изя, тогда ты многое потерял! Фима за словом в карман не лез. Вот его перл: «Один станок – это просто станок, два станка – мастерская. Одна б… – это просто б… А много б… – это уже Сумская!» И надо было такую шикарную улицу называть именем Карла Либкнехта! Плакс рассмеялся. Лейба весело, по-мальчишески подмигнул ему и спросил: – Так на чем я закончил, мой мальчик? – На Карле Либкнехте, дядя, ближайшем друге Розы Люксембург. – А… ну да, я о Сумской… Так вот, на углу Сумской и Провиантской Марк Соломонович Шун занимал целый дом. Сам знаешь, среди нашего брата дураков не бывает, но Марк был гений, сто очков вперед мог дать любому. Мудрейший человек, даже Ёся Либерман, которого вся одесская полиция не могла взять на цугундер, приезжал к нему за советом. – Зато ЧК в первый же год посадила на нары, и никакие советы не помогли, – не удержался и съязвил Плакс. Старик нахмурился и предупредил: – Ты, Изя, так не шути, может плохо кончиться. – Извините, дядя, язык мой – враг мой. – Если бы только он… – Так что там произошло в мастерской Шуна? – поспешил сгладить бестактность Плакс. – До девятьсот пятого года Марк преподавал в университете, но со студентами ему не повезло. Половина подалась в бомбисты, другая – в аферисты. Потом, в девятьсот шестом, когда волна восстаний схлынула, жандармы очухались и чуть не посадили беднягу. Но Марк не был бы Марком, если бы не сумел выкрутиться. Правда, из университета ему пришлось уйти. Так знаешь, что он придумал? Открыл свою мастерскую-иллюзион! Съездил в Париж, купил дорогущий по тем временам киносъемочный аппарат и начал работать. Народ к нему валом повалил – хотелось на себя посмотреть со стороны, но в каждом Марк улавливал что-то свое, особенное… – Я, кажется, понял, дядя, – прервал Лейбу Плакс. – Вы хотите сказать, что… Что надо ключик подобрать, нащупать личные мотивы? – Правильно, Изя! Политики тоже люди, у них есть свои слабости и… свои амбиции. Простые, но точные ходы дадут наилучшие результаты. Ваша задача – уловить особенное. – Я подумаю над этим, дядя, – кивнул Плакс. В библиотеку вошел мрачный Алик. – Вы слышали последние сводки? – спросил он. – Немцы говорят о критическом положении Красной армии. Геббельс грозился уже в ближайшие дни провести парад на Красной площади. Это какой-то кошмар! Лейба встал, покрутил настройки мощного «телефункена» и поймал Москву. Новости действительно были неутешительные. Голос Левитана сухо перечислял названия населенных пунктов, оставленных отступающими частями Красной армии. Противник наносил удары в направлениях Клин – Рогачёво и Тула – Кашира. В конце ноября пали Клин, Солнечногорск и Истра. И все же в двадцати семи километрах от Москвы, в районе Красной Поляны, наступление было остановлено. Плакс ловил каждое слово, а Алик тем временем расстелил на столе карту Советского Союза, испещренную красными и синими линиями фронтов, и стал делать пометки. – Боже мой, в Ясной Поляне хозяйничали фашисты… – грустно сказал старик. Внезапно Плакс вспомнил, как его везли с аэродрома на Лубянку, как машина попала под бомбежку, как стонал раненый майор, по сути, спасший ему жизнь… Это и есть то самое – личное, все-таки прав старик… И он сделает все, что требует от него Фитин, какими бы нереальными ни казались сроки. Алик прочертил еще одну линию на карте, и под нажимом его руки грифель сломался. – Брось ты это занятие, сын, – остановил его Лейба. – Они так сжали пружину, что скоро она должна ударить по ним самим! – Папа! Какая пружина?! – с болью в голосе воскликнул Алик. – Геббельс утверждает, что его генералы видят в бинокли Кремль! – Да, бинокли у немцев хорошие. – Скажи, Израиль, сколько отсюда до Москвы? – Палец Алика ткнул в острие синей стрелы, нацелившейся на столицу. – Километров двадцать – двадцать пять, – обронил тот.