— Всех! Никому нельзя! — Отойди, собака, — зашипел Конесо, — или я раскрою тебе череп! Мы только посмотрим его и поможем ему! Ласана поняла, что ей одной не справиться с пришельцами, а все мужчины нашего рода были еще в лесу. — Хорошо! — согласилась она после минутного колебания. — Но оружие сложите перед хижиной! С оружием не пущу! — Пусть будет так! — уступил вождь. — Бешеная! — Собака! — буркнул колдун. Было уже совсем светло, солнце встало не меньше часа назад. В хижине царил прозрачный полумрак, хотя вход и завешивала шкура. Едва заслышав голоса, я быстро схватил пистолет, взвел курок и сунул оружие под циновку, которой был накрыт, держа палец на спусковом крючке. Первыми вошли мужчины, за ними Ласана. Вход остался открытым, благодаря чему в хижине стало светлее. Все подошли к моему ложу. Ласана встала сбоку, следя за малейшим движением пришельцев. Я лежал на спине, с чуть приподнятой головой. Глаза неподвижно и безжизненно устремлены в угол крыши прямо надо мной и полуприкрыты — как обычно у человека парализованного. Краем глаза я едва различал фигуры вошедших. Довольно долго они молча всматривались в меня, потом Карапана наклонил голову до уровня моих глаз и в упор уставился в них напряженным взглядом. Всматривался он долго, так долго, что я весь оцепенел от напряжения, боясь выдать себя неосторожным движением. Я видел, как на худой шее шамана вверх-вниз прыгает кадык. — Скрутило его как следует! — вполголоса возвестил наконец Карапана, скорчив довольную мину. — Лежит полумертвый. — Умрет? — спросил Конесо. — Должен, должен. — Когда? — Не знаю. Может быть, скоро. Они говорили между собой, не считаясь с присутствием Ласаны и убежденные, что я не понимаю их языка. — Глаза у него немного открыты! — заметил подозрительно вождь. — Но видит он мало! — утешил его Карапана. — Если только… — Что, если только? — Если только он не притворяется. Теперь уже Конесо подошел вплотную и долго молча всматривался в меня. — Совсем бледный, — проговорил он, — но живой. — Долго не протянет! — буркнул колдун, и передо мной снова появилось его морщинистое лицо. Он устремил на меня взгляд столь ненавидящий и страшный, что нетрудно было понять — это враг беспощадный и жестокий, вынесший мне смертный приговор. — А если притворяется? — сомневался Конесо. — Все равно жить ему недолго, успокойся! — повторил Карапана, в своей одержимости как-то слишком уж убежденно. До сих пор я следил за всем происходившим довольно спокойно, чувствуя в ладони рукоять пистолета. Но при последних словах шамана, таивших какую-то скрытую угрозу, мне сделалось не по себе, и сердце у меня заколотилось. С какой стороны грозит мне опасность? — Ласана! — обратился шаман к женщине. — Покажи нам его рану. — Мы не хотим ее сами касаться, — добавил вождь, — не бойся. — Рана закрыта травами! — противилась Ласана. — Ничего! Это ты его лечишь? — Нет, мать. — Позови мать. Ласана колебалась, не зная, стоит ли оставлять их одних наедине со мной, но, вероятно, решила, что мне пока ничто не грозит, тем более что далеко не идти — их хижина стояла рядом. Отойдя от входа на два-три шага, она позвала мать, попросив ее прийти, и тотчас же вернулась обратно. Тем временем, а длилось это всего несколько секунд, у моего ложа происходило что-то странное. Карапана шмыгнул за мое изголовье и, кажется, наклонился вниз, к полу, но что там делал, я не видел, а повернуться не решился. Однако до слуха моего донесся какой-то странный, чуть слышный звук, настолько слабый, что понять его было трудно. Что-то, похоже, тихонько зашелестело, или зашипело, или булькнуло? Впрочем, слишком мало времени оставалось для размышлений — тут же вернулась Ласана, внимательным взглядом окидывая хижину и обоих мужчин. Видно, ничего подозрительного она не заметила и спокойно сообщила, что мать ее сейчас придет. Появившись, старуха обнажила мою рану, к счастью, не отбросив циновку с правой руки, где был пистолет. Карапана похвалил повязку и вручил женщинам свои травы, сказав, что они лучше. Но тут же добавил, что не знает, принесут ли они пользу, ибо больному, кажется, уже ничто не поможет. — Не поможет? — удивилась старуха. — Ведь ему стало лучше. — Я улучшений не вижу! — мрачно заявил шаман. — Давно он лежит неподвижно? — Давно, но до этого двигался. — А теперь застыл — значит, близится смерть. К вечеру умрет. Женщина была иного мнения, но перечить Карапане не посмела, а твердость мрачного предсказания еще более усилила ее испуг. — Умрет! — повторял шаман, упиваясь этой мыслью. — Умрет, потому что его укусила не простая змея. — Не простая? — Не простая: заколдованная. — Я знаю, кто ее заколдовал и повесил на куст! — гневно крикнула Ласана. — Не умничай! — осадил ее шаман с мрачным видом. — Тебе, глупая женщина, никогда не узнать, кто заколдовал змею! — Кто же? — Он сам! — Он, Белый Ягуар? — Он сам! Карапана многозначительно помолчал, а женщины не могли скрыть своего недоверия. — Да, он сам! — заверил Карапана. — Ты, Ласана, молодая и глупая, но твоя мать знает, что бывают разные Канаимы. Самые худшие Канаимы те, что кажутся хорошими людьми и даже правда хорошие люди, но они сами не знают, что у них злая, пагубная душа Канаимы. Когда тело их спит, душа отделяется от него и приносит несчастья людям и зверям, убивает, отравляет кровь, подбрасывает змей. Скажи сама, есть такие люди? — обратился он к старухе. — Есть, — подтвердила та испуганно. — А что вы, глупые, знаете о нем, о вашем Белом Ягуаре? Что вы знаете о его кровавых делах, совершаемых во сне, если он, наверно, и сам об этом не знает, если он и сам, наверное, не знает своей злой души Канаимы? — А откуда ты знаешь, что у него такая душа? — воскликнула Ласана. — Посмотри, женщина, на мое лицо и скажи, сколько мне лет. Я знаю столько, сколько мне лет. Умеешь ли ты смотреть и понимать? — Смотреть я умею, — возразила она, — и не вижу в нем Канаимы, а в тебе вижу злобу и ненависть, хотя ты и великий шаман! Наступила минута молчания. Я решил пустить шаману пулю в лоб, если он бросится на Ласану. Но он не бросился. Он подавил в себе вспышку ярости и лишь проговорил спокойным хриплым голосом: — Он сегодня сдохнет! А ты смотри, змея, как бы и тебе не пришлось отправиться вслед за ним! Проговорив это, он собрался уходить. Тогда Конесо подскочил к Ласане и, схватив ее за плечи, стал исступленно трясти. — Если ты в своем уме и хочешь жить, — брызгал он слюной в припадке внезапной похоти и бешенства, — если хочешь жить, то ты знаешь, что делать! Только я, я один могу спасти тебя от смерти! Сейчас же отправляйся в мою хижину!.. — Не трогай меня! — услышал я твердый ответ. — Уйди! — Я хочу, чтоб ты жила! — бесился и в то же время молил он. — Приказываю тебе… Вдруг Конесо так же неожиданно отпустил ее и бросился вслед за Карапаной. После их ухода женщины сразу пришли в себя. Мать спросила у дочери, указывая на меня: — Они трогали его? — Нет, мама. Старуху это успокоило, но не развеяло ее опасений. Женщины тотчас же принялись тщательно изучать травы, дарованные Карапаной, — не подмешал ли он туда яда, а я тем временем старательно обследовал пол возле ложа в том месте, где совершал свои загадочные действа шаман. Там стоял предназначенный только для меня кувшин с водой для питья и ничего больше! Вдруг меня осенило! Так вот в чем дело — сомнений не оставалось: услышанное мной бульканье исходило из кувшина, в котором что-то размешивалось. Яд? Конечно, яд. Вот отчего шаман и был так уверен, что еще сегодня я распрощаюсь с этим миром. Я велел Ласане принести черепок, налить в него воды из моего кувшина и напоить пса, прибежавшего к нашей хижине вместе с двумя непрошеными гостями и продолжавшего бегать поблизости. — Это пес Конесо, — заметила мать Ласаны.