Затем Арасибо поднес к моим губам большую тыкву и начал насильно вливать в меня очень крепкую кашири. Остальные, помогая ему, удерживали мою голову. После десятка глотков я был совершенно одурманен напитком, но его все вливали в меня и вливали, пока я совсем не опьянел и не потерял сознания. …Когда сознание вновь вернулось ко мне, кругом было уже совсем темно. Жизнь медленно, с трудом, словно с другого света, возвращалась в мое онемевшее тело, и лишь непереносимая жажда привела меня полностью в чувство. Я лежал на ложе в нашей хижине. Снаружи горел костер, отблески его прыгали по стенам. Тут же подле меня на земле стоял кувшин с водой. С трудом я дотянулся до него правой рукой и стал жадно, захлебываясь, пить. Левой рукой я не мог даже шевельнуть. Заслышав мою возню, в хижину вбежали сидевшие у костра моя друзья. Ликованию их не было предела, когда они увидели, что я пробудился. — Душа возвращается в тело! — восклицал Манаури, радостно улыбаясь. — Теперь надо больше пить воды… Я был совершенно трезв, но очень ослаб. Боль в левом плече стихла, и все сочли это добрым предзнаменованием. Арнак потрогал мой лоб и с облегчением возвестил: — Не потеет! Мне тоже казалось, что кризис миновал и мой организм переборол яд — страшный яд убийственной силы, чудовищный яд какого-то дьявольского отродья! Ведь крохотная капелька этого яда, попавшая под кожу, почти мгновенно была удалена из рассеченной раны, к тому же его тщательно высосали, и тем не менее та тысячная доля капельки, какая, несмотря ни на что, все же вторглась в кровь, эта бесконечно разжиженная частичка словно ударом грома поразила здорового сильного парня. Страшное зло таилось в лесу, и не только в лесу; среди некоторых людей тоже. — Мы нашли еще двух змей на кустах! — сообщил мне Арнак. — Привязанных? — спросил я, едва шевеля губами. — Привязанных! — ответил он, помедлив. Потом он подошел ко мне и сел на землю подле моего ложа. Лицо нахмуренное, глаза смотрят мрачно. — Мы совещались, что делать дальше, — сказал он глухо. — Пора с этим кончать… — С чем? — взглянул я на него внимательно. — Одни говорят, лучше уйти из Серимы и основать свою деревню в другом месте, выше по течению Итамаки. Другие не соглашаются и говорят: нет, надо остаться, убить Карапану и Конесо. Тех, кто за это, у нас в роду больше… Арнак, заметив на моем лице гримасу, заколебался. — Что вы решили? — спросил я. — Уходить из Серимы опасно — акавои. Они могут явиться в любой день. Все вместе мы сила, порознь — слабы, нас легче разбить и уничтожить. Значит, у нас нет выбора, и остается лишь второй путь: убить их! Так мы и решили. Мы пойдем и убьем их… Возмущенный, я вскочил со своего ложа, хотя все кости у меня ныли. — Нет! — воскликнул я гневно. — Делать этого нельзя! Нельзя! — повторил я громче, насколько позволили мне силы. Арнак, округлив глаза, с безмерным удивлением наблюдал за моим возбуждением. Возражения со стороны человека, дважды едва избежавшего смертельной опасности, он никак не ожидал. — Вспомни, кто подбрасывает тебе змей! — Я помню! — И ты их защищаешь? — Я не защищаю! — Не защищаешь, а убить не позволяешь?! — Не позволяю! Арнак смотрел на меня с явным испугом, словно на помешанного. — Не теряйте голову! — попытался я улыбнуться. — Голову?! — повторил он. — Голова говорит одно: убить их как собак!.. Почему ты не позволяешь? — Нас всего тридцать воинов, их — в десять раз больше… — Многие пойдут за нами… — Многие, но не все. Верховный вождь и шаман — это нешуточная сила и власть, ты сам говорил мне… Многие их сторонники пойдут против нас и будут мстить за их смерть. Начнется война братьев против братьев, самая отвратительная из войн, которая привела к гибели не один народ, даже более могущественный, чем ваше племя. А тут еще акавои… — Я хочу тебе добра, Ян! — проговорил Арнак с отчаянием в голосе. Хотя лицо его всегда оставалось непроницаемым, при свете костра я все-таки рассмотрел, что в нем скрывалось: тревога и печаль. Дружески полуобняв его здоровой рукой, я с чувством сказал: — Я знаю, Арнак, знаю, что ты хочешь мне добра! Поэтому слушай! И я постарался коротко, но ясно изложить ему свое мнение: именно оттого, что речь идет обо мне, я и не хочу доводить дело до кровопролития. Я здесь пришелец, можно сказать, непрошеный гость, и не могу допустить, чтобы из-за меня дело дошло до братоубийственной войны. Конесо и Карапана, ослепленные какой-то злой волей, не терпят меня, но я не теряю надежды, что рано или поздно они поймут свою ошибку… — А если не поймут? — перебил меня Арнак. — Тогда останется одно — удвоить осторожность. Ты понимаешь меня? — Понимаю, Ян! Я попросил юношу передать Манаури и всем остальным: никаких враждебных действий. Это пришлось им, и особенно вождю, не по душе, но они обещали слушать меня. Близился рассвет, и все мужчины отправились в лес за убитыми кабанами. — Ласана с матерью будут за тобой ухаживать, — сказал мне перед уходом Арнак. — Тебе дать какое-нибудь оружие? — Зачем? Впрочем, пистолет, пожалуй, положи рядом… Разговор с друзьями отнял у меня последние силы. После их ухода пришла Ласана и перевязала мне рану, приложив к ней свежие пучки лечебных трав. — Спасибо тебе, Чарующая Пальма! — вырвалось у меня от души. — За что? — За все. А когда заживет рана? — Еще не скоро, о, очень не скоро. Левая рука твоя много дней будет слабой… — Ты, наверно, рада? — Рада? — удивилась она. — Чему? Но тут же, чем-то крайне изумленная, она отступила на шаг и посмотрела на меня с таким удивлением, словно видела в первый раз. — О-ей! — воскликнул я, рассмеявшись. — Ты что, не узнаешь меня? — Нет! — ответила она резко. — Это я. Белый Ягуар! — продолжал я шутливо. — Еще в лесу я заметила, — растерянно пробормотала она, словно говоря сама с собой и не обращая внимания на мой игривый тон, — что ты говоришь по-нашему! Как это? — Научился. — Когда, как? — Она не могла опомниться от удивления. — А вот слушал, как говорят Арнак, Вагура, Манаури, ты, и научился понемногу, — рассмеялся я беззвучно. — Только прошу тебя, никому не говори, что я знаю ваш язык. Пусть это останется между нами… — Хорошо. Вода в кувшине Мной снова стала овладевать такая слабость, что веки склеивались сами собой, а мысли расплывались. Ласана продолжала еще что-то говорить, но это уже не доходило до меня; я заснул воистину мертвым сном. Меня мучили кошмарные видения, какие-то чудовищные драконы, резня и яростные ссоры, нескончаемые и крикливые. Наконец настойчивый шум проник сквозь сонную одурь, и я стал просыпаться. Снаружи доносились звуки какого-то спора — на этот раз реального. Я мгновенно пришел в себя, узнав голоса спорящих: Ласаны, Конесо и Карапаны. Ласана преграждала им вход в мою хижину. — Нельзя! — стояла она на своем решительно и твердо. — Манаури запретил пускать!.. — Запретил пускать меня, верховного вождя?