Роди получил даже больше похвал и влияния, чем ожидал; будучи умным и проницательным человеком, он отчасти достиг того, к чему стремился. Он стал самым важным и значительным жителем колонии. Хотя некоторые поселенцы не одобряли его поступков и принимаемых им мер, их протест был пассивным и проявлялся только в закулисных разговорах и сплетнях. Никто не решался оспаривать его прерогативы, хотя Роди часто заносился и разговаривал с другими высокомерным, оскорбительным тоном. Но чего же тогда еще не хватало Элайасу Роди? Алчному человеку всего мало. Олуски сделал благородный и щедрый дар. Подарил большое пространство плодородных земель, с реками и ручьями, с удобной для торговли гаванью. Это была лучшая часть его владений. Вождь, делая такой дар, поступил как великодушный человек по отношению к другу. Он отдал лучшее из того, чем владел. К несчастью, в это лучшее не входил холм, и поэтому Роди чувствовал себя неудовлетворенным. Не раз бросал он жадный взгляд на это место, представляя себе, как будет выглядеть на этой возвышенности его дом. Увеличивалось его состояние, менялись вкусы, и постепенно новый большой дом стал главным желанием его жизни. Дом должен быть построен на холме. Много раз делал Роди предложения Олуски, просил отдать холм, но вождь всякий раз категорично отказывал. У него тоже было свое честолюбие – не такое эгоистичное, как у белого человека, но не менее дорогое. Большую часть года Олуски со своим племенем жил в отдаленном индейском поселении и навещал залив Тампа только на три месяца – и только ради отдыха и удовольствий. Вигвамы его племени воздвигались на холме временно. Однако индейцы были привязаны к этому месту, короче – они его любили. Была и другая причина, казавшаяся Элайасу Роди столь же незначительной. За ежегодным поселением находилось индейское кладбище. Там покоились останки предков Олуски. Разве удивительно, что это место было так дорого индейцам? Так дорого, что на любое предложение Роди о продаже холма Олуски только качал головой и отвечал: «Нет». Элайас Роди считал это капризом! Глава IV. КРИС КЭРРОЛ Нелати оправлялся от раны. Уоррен отвел его в хижину, временное жилище человека по имени Крис Кэррол. Это был лесной охотник, внешне грубоватый, но по характеру мягкий, как ребенок. Он отвергал формальности и ограничения цивилизации. Даже новое поселение угнетало его, и это угнетение он не мог выдержать. Только необходимость продавать шкуры и восполнять припасы приводила его в такое место, где можно было встретить других людей. Для Криса Кэррола настоящим домом служили дремучий лес, пустынная саванна или бездорожные трясины, и он горько сожалел о том, что несколько дней ежегодно приходилось ему проводить среди тех, для кого удовольствие – чужое общество. И он всегда радостно встречал день, когда мог взять ружье, повесить на плечо сумку для добычи и снова начать свои одинокие странствия. Когда Уоррен привел в его лачугу раненого индейца, старый охотник принял на себя ответственность и с готовностью занялся лечением. Нелати был ему знаком, и Крис Кэррол всегда старался быть другом краснокожих. – Ну, конечно, – сказал он в ответ на объяснения Уоррена, – я понимаю, что ты не можешь отвести краснокожего в дом губернатора. Старый папочка не скажет «нет», но выглядеть будет очень недовольным. На этот раз ты не допустил ошибки, Уоррен; и больше я ничего не скажу. Оставь парня мне. У него здоровый организм, и через день-другой ему станет лучше. Он ведь живет правильной жизнью, не то что люди, которые болеют, потому что спят на мягких постелях, сидят у теплых печек, как будто им недостаточно постели из сухих листьев и костра. Целебное искусство Кэррола походило на чудо. Он составлял и применял лекарства по неписаным рецептам и использовал при этом самые необычные материалы. И не только травы и корни, но также различную почву и глину. Несколько дней такого лесного врачевания произвели чудесную перемену в состоянии Нелати; и к концу первой недели он мог уже сидеть у задней двери хижины охотника и греться на солнце. Кэррол, охваченный более сильной лихорадкой, чем его пациент, – лихорадкой нетерпения, – радовался этому. Утолив жажду индейца, он готов был уже начать одну из своих одиноких экспедиций, когда увидел, что к его хижине приближается человек. Думая, что это Уоррен Роди, он крикнул, что Нелати «в порядке». И несколько удивился, поняв, что пришел не Уоррен, а его отец. – Доброе утро, сосед, – сказал Элайас. – Доброе утро, губернатор. – Как ваш индейский пациент? – спросил тот, кого Кэррол назвал «губернатором». – Надеюсь, он поправляется? – О, он готов к новой драке. Рана была не очень тяжелая. – Правда? – ответил Элайас. – А Уоррен говорил мне, что она серьезная. – Может, ваш сын не привык к таким зрелищам. К этому нужно приглядеться. Хотите взглянуть на индейца? Он сзади. – Нет, спасибо, Кэррол. Я пришел не к нему, а к вам. Вы заняты? – Ну, не то чтобы очень занят. Могу поговорить с вами, губернатор. Я собирался снова в путь. Говоря это, Кэррол предложил «губернатору» табуретку, поскольку его хижина не могла похвастать стульями или креслами. – Значит, завтра хотите уходить? – Да. Не могу бездельничать здесь больше, чем необходимо. Это мне не по душе. Мне подавай леса и саванны. И при одной мысли о возвращении туда охотник облизал губы. – Когда вы в последний раз видели Олуски? – неожиданно спросил Элайас. – Дайте подумать. Это было на болоте Черных Кипарисов, вблизи его поселка – милях в пятидесяти отсюда по полету птицы. Дней двадцать назад, если память мне не изменяет, губернатор. Сразу после этого я подстрелил самого жирного оленя в этом году. Племя Олуски было тогда очень возбуждено. – Почему? – Ну, брат Олуски, вождь другого племени, незадолго до этого умер, и вождем стал его сын Вакора. Олуски очень расположен к своему племяннику, и тот как раз гостил у него, когда я там был. Думаю, скоро они будут здесь. Им пора уже появиться на берегу Тампа. – А самого Вакору, или как вы его назвали, не видели? – Видел, губернатор, – ответил Кэррол, – это настоящий индеец. Высокий и прямой, как одна из его стрел, а горд, как индюк. Несомненно, считает себя гораздо лучше любого белого человека. Говоря так, охотник достал ружье, собираясь его чистить. Элайас некоторое время сидел молча, а Крис занимался ружьем. Немного погодя, он спросил: – Это все, что вы хотели сказать, губернатор, или пришли сюда просто немного поболтать? «Губернатор», как его титуловал Кэррол, вздрогнул, услышав этот неожиданный вопрос. – Нет, Кэррол, не все. Я вот что хотел вам сказать: вы ведь дружите с краснокожими, верно? – Да, сэр, пока они себя хорошо ведут, я их друг, – сразу ответил Крис. – И высоко их цените? – Ну… да. Думаю, в этом нет никаких сомнений, и не о чем тут говорить. Пытаюсь поступать с ними по справедливости. Могу так сказать. Я в этом уверен. – Я тоже их друг, – произнес Роди. «Ну, вот в этом-то я не так уверен», – подумал Кэррол, но вслух ничего не сказал. – И, будучи их другом, хочу обойтись с ними по справедливости, – продолжал Роди. – Но у них какая-то дурацкая гордость, и это делает общение с ними трудным, особенно в некоторых вопросах. Вы понимаете, о чем я? – Да, понимаю, – небрежно, растягивая гласные, ответил охотник. – Ну, так вот, у меня есть дело к Олуски. И я решил, что его друг может с этим делом справиться лучше меня. «Губернатор» помолчал, давая возможность Кэрролу ответить. Но охотник молчал и, казалось, был полностью занят состоянием своего ружья. – Послушайте, Кэррол, – продолжал Элайас, – я подумал, что вы могли бы сыграть роль их друга в таких переговорах. Понимаете меня? – Нет, не совсем, – со странной улыбкой на лице и с огоньком в глазах ответил Крис. – Но послушайте, губернатор, хватит ходить вокруг да около. Скажите, чего вы хотите, и я вам сразу скажу, согласен я сделать это или нет. – Ну, хорошо, Кэррол. «Губернатор» пододвинул ближе к Кэрролу свою табуретку, как будто собирался поделиться с ним тайной. Но проделал это в самой дружеской манере. Охотник сохранял настороженность, как будто подозревал, что его собираются подкупить. Он не тревожился. Крис знал про себя, что он неподкупен.