Часть 8 из 47 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Геллер, у нас есть документы по гражданскому населению Марселя. Я хочу, чтобы вы ещё раз проверили всех даже минимально подозрительных женщин. Особенно тех, кто часто бывает на чёрном рынке. Исключите всех, у кого есть дети младше десяти лет и кому больше пятидесяти. Мне нужен отчёт по каждой из них, в порядке убывания их благосостояния.
– Конечно, будет сделано. Могу ли я поинтересоваться, с какой целью? И почему вы хотите сконцентрироваться на богатых женщинах?
Разумные вопросы. Бём был только рад объяснить свою теорию и доволен, что у Геллера в глазах загорелся огонёк.
– Потому что, кем бы Мышь ни была, она работает очень уверенно и свободно. Раньше мы полагали, что это уверенность низшего сословия, не отягощённого образованием, а свобода – от знания каждой крысиной дыры в этом городе. Но что ещё даёт женщине уверенность и свободу, Геллер?
– Деньги, – не раздумывая долго, ответил он.
Бём кивнул.
– Жду документов, Геллер.
– Конечно, – ответил он, не двигаясь с места и только открывая и закрывая рот, как рыба.
– В чём дело?
– Я сейчас же принесу документы. Только я подумал… Господин майор, документы мадам Фиокка будут совершенно точно на самом верху этой пачки.
Бём нахмурился. Она показалась ему типичной французской домохозяйкой – до кончиков пальцев. Громкая, яркая, уверенная.
– Расскажите, что вы знаете о ней, прямо сейчас, – строго приказал он.
Геллер торопливо заговорил:
– Родилась в Австралии. Убежала из дома, работала журналисткой в Париже в газетном холдинге «Хёрст-Ньюспейперс». Имеет связи на чёрном рынке, снабжает своих друзей. Часто путешествует, раньше регулярно посещала заключённого в Мозаке, пока он не сбежал. – Бём сжал губы в тонкую линию. Геллер смотрел в одну точку над его головой и продолжал говорить: – Она попросила мужа прислать ей пятьдесят тысяч франков в гостиницу рядом с тюрьмой, где жила сама. После побега заключённого началось расследование на предмет, не были ли эти деньги использованы для взятки, но она заявила местной полиции, что ими она расплачивалась в баре, и предъявила почтовой службе Франции обвинения в грубом нарушении конфиденциальности. Они выдали ей официальное письмо с извинениями.
Бём обычно не был склонен к приступам ярости, но сейчас у него из ушей шёл пар.
– Где она?
– Мы приставили к ней автомобиль, господин майор, когда она вышла. Она поехала прямо домой.
Бём заскрипел зубами.
– Привезите её. Сейчас же.
Геллер отдал честь, вышел и закрыл за собой дверь. Бём быстро встал, опёрся руками о стол. Он должен был догадаться. Сначала она вела себя бесцеремонно, затем капризно, а перед мужем – совершенно по-женски. Но он тогда наблюдал за Анри, а не за ней.
Нэнси думала, что после ухода Филиппа будет плакать, но слёз не было. Она взяла стакан и прошла по пустому дому, по каждой его комнате, стараясь запечатлеть их в своей памяти. Гостиная с немногочисленной изящной мебелью и пачкой довоенных модных журналов на низеньком и очень модном кофейном столике. Она заказала его из Парижа. Анри подшучивал над ней и клал на него ноги, когда они, бывало, под утро возвращались домой из клуба.
Его кабинет был оформлен гораздо более консервативно. Его берлога. Стены в книгах и старый дубовый стол, за которым он сидел и вздыхал над её счетами от портных, а она мило улыбалась ему, сидя у камина в кресле из красной кожи.
На столе рядом с её собственной фотографией стояла фотография его матери. Мадам Фиокка умерла за год до их с Анри знакомства. Он всегда говорил, что ей бы понравилась Нэнси. Как бы мило это ни звучало, она радовалась, что им не довелось проверить его предположение. Открыв рамку, Нэнси достала два фальшивых паспорта: один – её, второй – его. Забрав свой, она аккуратно вернула второй на место, чтобы Анри легко нашёл паспорт, когда он ему понадобится.
Перед дверью в их спальню она замешкалась, но потом собралась с духом и вошла. Кровать была заправлена, на туалетном столике аккуратно стояла её косметика – многочисленные лосьоны и средства, крема и помады, серебряные расчёски и кисти с ручками из слоновой кости. Она оглянулась на дверь в гардеробную. Туда заходить бессмысленно – она не может себе позволить сложить чемодан, как Клодет. Придётся ограничиться тем, что войдёт в её самую вместительную, но не вызывающую подозрений женскую сумочку. Она надела две шёлковые блузки, но две юбки – не рискнула; шарф, которым, если что, можно покрыть голову; пальто из верблюжьей шерсти и туфли – одновременно модные и удобные; наличные, конечно же, и перламутровый перочинный ножик; драгоценности, крем для лица, расчёска, настоящие документы и в подкладке – поддельные. Что ещё? Свадебная фотография? Нет, она может вызвать подозрения. Одна из тех записок, которые Анри оставлял ей утром, уходя на работу, в которых напоминал, что нужно забрать вещи из химчистки или что вечером на ужин придёт деловой партнер? Да, такая записка вполне невинна, и у неё будет вещь, к которой он прикасался. Она послужит ей опорой, пока они снова не увидятся. Она нашла записку в ящике туалетного столика, подписанную, как и они все: «С любовью, Анри».
Она положила её в сумку и спустилась в холл, прижавшись в полумраке к стене. Сквозь цветное стекло и металлическую решётку двери она видела большую чёрную машину гестапо напротив их дома. Что задумал Филипп? На улице становилось всё темнее, последний автобус в Тулузу отправлялся через сорок минут. Ей оставалось лишь надеяться, что он поторопится. Чтобы успокоиться, Нэнси начала считать вдохи. Один. Два. Этому научил её пассажир на корабле, на котором она плыла из Австралии в Нью-Йорк. Ей тогда было шестнадцать, она плыла одна и запаниковала от внезапно свалившейся на неё свободы. Она вспомнила свои первые недели в Нью-Йорке. Первые друзья, первая квартира и работа, первый самогон. То, как она решила стать журналисткой, когда увидела хорошо одетую женщину, без извинений и заискиваний задающую вопросы адвокату в тёмном костюме на лестнице здания суда. Давай, Филипп. Она уже взялась за ручку двери. Может, рискнуть и просто побежать? Но у неё не было шансов.
Сначала она увидела дымок в доме напротив. Чтобы убедиться, что ей не показалось, она несколько раз моргнула. Через несколько секунд окно верхнего этажа рыбного магазина распахнулось, и оттуда в тёмное небо повалил густой чёрный дым. Мадам Биссо выскочила на улицу и стала колотить по машине гестапо, показывая на магазин. Из машины вышли двое. Один вошёл за ней внутрь, а второй остался, облокотившись на открытую пассажирскую дверь и задрав голову наверх. Нэнси открыла и сразу же закрыла за собой входную дверь, как можно быстрее дошла до ворот, не сводя глаз со спины гестаповца. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Предстоит выйти за ворота. Они открыты или закрыты? Думай! Ты же только что вернулась домой. Открыты. Анри всегда ругал её за то, что она их не запирает, а кроме неё, больше никто не входил в дом с улицы. Но Клодет, выходя, обязательно бы их закрыла. Нет, она вышла с заднего входа. Нэнси оставила ворота наполовину открытыми, стоя спиной к магазину, уверенная, что гестаповец уже повернулся и идёт к ней. Нет, он всё ещё глазеет на огонь. Она быстро пошла по улице в восточном направлении. Каждый шаг отдавался в ушах громким выстрелом, и она была уверена, что ещё мгновение – и её спину осветит фонарь. Когда же кончится эта чёртова улица? Она позволила себе прибавить шаг, а затем, не в силах больше сдерживаться, побежала, свернула направо, затем налево, остановилась и выглянула из-за угла посмотреть, есть ли погоня. Послышался шум двигателя, и у неё чуть не остановилось сердце, но это оказался джип, едущий по главной дороге. Её улица была свободна.
Когда Геллер подъехал к дому Фиокка, он сразу понял, что что-то не так. В магазине заливали водой остатки пожара, один из сотрудников, которых он послал следить за мадам Фиокка, сидел в машине и не спускал глаз с входной двери их дома, а второй помогал тушить последние угли.
Проигнорировав его, Геллер заколотил костяшками пальцев по окну машины. Сидящий внутри побледнел и опустил стекло.
– Ну, Кауфман?
– В доме никакого движения, – оптимистично отрапортовал тот и показал на другую сторону улицы. – Бауэр следит за задней дверью, и он тоже не видел, чтобы кто-то выходил. Что-то не так, сэр?
– Когда начался пожар?
– Около часа назад. Сильнейшее пламя. Мы думали, сгорит весь дом.
– И пока вы глазели на пожар, кто смотрел на входную дверь?
Кауфман замолчал, округлив глаза от внезапной догадки.
– Я… я только на минуту вышел из машины посмотреть на пламя. Менее минуты.
Геллер закрыл глаза.
– А вам не показалось странным, что дом напротив горит, а ни мадам Фиокка, ни её горничная не вышли посмотреть, что происходит?
Кауфман только молча хлопал глазами. Геллеру подурнело. Он пошёл к дому.
– Кауфман, за мной. Возьми лом, – крикнул он.
Её там не было. Ну конечно же, её там не было.
12
На железнодорожном вокзале было чересчур опасно, а вот до автобусов гестапо вряд ли доберётся. На автобусах ездят в основном бедняки и выходцы из Италии – вряд ли они будут искать мадам Фиокка здесь.
Пока Нэнси покупала билет и искала место в автобусе, она ощущала себя голой, как новорождённый младенец. В конце концов она села сзади у окна рядом с очень пожилой дамой, завёрнутой в десяток платков, и её внучкой – симпатичной кудрявой девочкой лет шести.
Автобус был полон и должен был вот-вот отправиться. Она посмотрела на часы, и бабуля только пожала плечами.
– По вторникам на этом маршруте – старик Клод. Он всегда опаздывает. Наверняка допивает коньяк в баре на станции, а потом пойдёт в туалет.
– Мне бы уехать побыстрее, – пробормотала Нэнси.
Пожилая женщина внимательно посмотрела на неё.
– Сейчас? Вы одна? – Она перевела взгляд на окно. – Ох, принесло же этих засранцев!
Нэнси повернула голову. Двое в форме СС опрашивали девушку из билетной кассы и оглядывались на стоявшие на станции автобусы. Чёрт. Сейчас уже не выскочить и не убежать – в автобусе всё заставлено сумками. Бабушка вдруг громко засопела.
– Жюли! – Девочка в кудряшках отвлеклась от счёта на пальцах. – Сядь на колени к этой тёте и пой ей песни до тех пор, пока мы не поедем.
Вздохнув, словно это было привычным и поднадоевшим действием, Жюли перебралась на колени к Нэнси и начала петь ей собственную версию народной песенки «Алуэтт». Сначала Нэнси чуть было не запротестовала, а потом поняла, что старушка обеспечивает ей маскировку. Если гестапо ищет одинокую женщину, они не обратят внимания на мать с дочерью.
Краем глаза она увидела, как эсэсовцы направляются к их автобусу, а за ними еле поспевает толстый краснолицый мужчина в форме автобусной компании. Между ними разгорелся оживлённый спор, а потом два немца начали ходить вдоль автобуса и заглядывать в окна. Нэнси склонила голову к ребёнку. Раздался стук по стеклу. Она выглянула из-за кудряшек Жюли и наткнулась на взгляд эсэсовца. Не его ли она сегодня утром видела в фойе? Он растерянно смотрел на неё. Старушка перегнулась через Нэнси и забарабанила по стеклу.
– Пшёл вон! – закричала она. – Моя дочь всю ночь с ребёнком не спала, а теперь заснула на пять минут, и вы её, черти, будите! Пшёл вон, говорю!
Неизвестно, понял ли что-то из этого немец. Но основную идею он, очевидно, уловил и, пробормотав извинения, отошёл в сторону. Через несколько секунд водитель завёл двигатель, и со скрипом автобус двинулся в путь.
– Теперь слезай, Жюли, – скомандовала старушка, и девочка соскользнула с рук Нэнси.
– Спасибо. Вы очень добры, – поблагодарила она, достала из кошелька купюру и протянула ей. Бабуля посмотрела на деньги и фыркнула.
– Дорогуша, ты чем-то навредила этим засранцам?
– Да.
– Не в последний раз, надеюсь?
– Да уж, чёрт побери! – ответила Нэнси, и пожилая женщина понимающе кивнула.
– Тогда мы квиты. А теперь посмотри за малышкой, а я немного посплю.
Мари Диссар, хозяйка явочной квартиры в Тулузе, приняла её тепло. Располагалась она в узком переулке в центре города, и места было совсем мало – четыре маленькие квадратные комнаты, три из которых без окон. Нэнси хорошо знала и место, и хозяйку. Мари было за шестьдесят, и она жила на кофе и сигаретах. Ещё у неё был чёрный кот по имени Мифу и стальные нервы. С Нэнси они вполне поладили – слушали Би-би-си, а потом обсуждали услышанное. Мари не спрашивала её об Анри и не рассуждала о том, что с ним сейчас может происходить, а Нэнси не спрашивала про её племянника, уже три года сидящего в лагере для военнопленных. Они говорили о войне, о том, когда же британцы перестанут наконец сачковать и высадятся во Франции. Это должно произойти со дня на день!
Трижды Нэнси прощалась с ней и уезжала на поезде до Перпиньяна. Там она садилась в маленькое кафе на окраине города, смотрела на далёкие вершины Пиренейских гор и пыталась не думать о сгущающихся над ней тучах. Если появится возможность перейти через горы, её контакт, Альбер, выставит у себя на подоконнике герань. Герань так и не появлялась.
book-ads2