– Вы впервые убили человека? – спросил Тардиват, тоже отошедший от толпы. Смысла врать не было. К тому же она его должник – это он привел её сюда, он соврал Гаспару, чем спас ей жизнь, он первым вызвался пойти на задание. – Да, впервые. Знаешь, в Марселе меня муж каждый понедельник возил на маникюр. Сейчас он бы не узнал мои руки. Тарди выдохнул пар в прохладу ночи. – Было страшно? Она задумалась, прежде чем отвечать. – Нет. И даже когда думала, что сейчас умру сама. Почему-то я была рада… рада, что борюсь. Все так быстро произошло, я злилась на себя. Злилась, что уронила нож, что долго колебалась с первым охранником. Но это был не страх. Это был восторг, – да, вот правильное слово. Господи! – Восторг. Это же ненормально, Тарди, да? Он снова важно пожал плечами. – Мы на войне. Здесь нет ничего нормального. Будешь вести себя нормально – тебя убьют. В норме люди пытаются сотрудничать, договориться. Кому это надо? – Он спохватился и глубоко вздохнул. – У вас был хороший план – так расположить взрывчатку на блоках, что первые взрывы выманят охранников из здания, а последний уронит вышку на дорогу. Хороший план. Нам всем стоит быть благодарными, что вы так увлечены своей работой. Она хотела поспорить. Да, планирование и выполнение задания – это… здорово, без сомнений, но вот убийство… Она хотела сказать, что ей совершенно не понравилось убивать. Она рада, что осталась в живых, и – да, всё это было очень здорово, но какому человеку понравится убивать? Только тому, кого она хочет стереть с лица земли. У неё закружилась голова. – Нэнси-и-и-и! – послышался голос Дендена, бредущего во тьме с бутылкой в руке, и Тардиват испарился в лесу, прежде чем она успела что-нибудь сказать. – Нэнси-и-и! Она пошла к нему. – Я здесь, дурачок. Ты хочешь всю немецкую армию сюда созвать? Денден шёл, запинаясь и хихикая. – Это полная победа, дорогая, – обнял он её. – Хочешь подурачиться? Она доверяла ему, но свеситься с выступа, обвязавшись верёвкой, другой конец которой привязан к каштану в шести метрах от края, – это казалось не дурацкой, а совершенно сумасшедшей затеей. – Ты хочешь, чтобы мы повисли на краю этой скалы? – спросила Нэнси. Денден тянул за свою верёвку. – Дорогая, клянусь тебе, ты и сама очень хочешь повиснуть, просто ты пока об этом не знаешь. Удовлетворившись качеством узла на своей верёвке, он взял её за руку и подвёл к самому краю обрыва. Её верёвка всё ещё казалась не особо туго затянутой. Было темно, но Денден рассмотрел выражение её лица. – Нэнси Уэйк, пока ты напивалась дешёвым шампанским в дешёвых барах, я натягивал верёвки для выступлений воздушных акробатов и канатоходцев. Их было с тысячу. Доверься мне. Просто иди, пока не дойдёшь до самого края, встань спиной и откинься назад, насколько сможешь. Это восхитительное ощущение. И он подал пример: упёрся ногами в обрыв, схватился за верёвку и упал в тёмную бездну. А почему бы и нет? Нэнси встала спиной, расставила ноги и отпустила тело. Спину и голову тут же потянуло вниз под действием силы притяжения. Верёвка натянулась, комфортно удерживая её на весу. Она поняла, о чём говорил Денден, – удовольствие было абсолютно реальным. Она немного ослабила верёвку, откинувшись чуть дальше и согнув спину, а затем рассмеялась – глубоким клокочущим смехом, идущим откуда-то из ступней и сотрясающим всё её тело. Бездна тянула её вниз, ветер трепал по лицу волосы, но кого волнует, чего хочет бездна? Сила притяжения подчиняется капитану Нэнси Уэйк. – Я никогда не пила дешёвое шампанское, Денден, но ты был прав, мне это нужно сейчас. Денден высвободил одну руку, поднял в воздух ногу и стал раскачиваться из стороны в сторону. – Это мой любимый цирковой трюк. Всегда, когда я сгорал от ненависти к своей грешной натуре – а это случалось каждый раз, когда меня влекло к какому-нибудь мальчику, то есть каждый день без исключения, – я шёл и вис на верёвке. Без страховки. После этого, побывав на грани, я снова чувствовал себя живым. – Ощущение, что ты всему миру говоришь «да пошёл ты!», – сказала Нэнси и ухнула, слушая во тьме эхо собственного голоса. Это её развеселило, и она засмеялась. – Так и есть! И пусть тебя не мучает чувство вины, Нэнси, даже если тебе придётся собственными руками убивать этих ублюдков. Не забывай это ощущение! Это чувство выхода за грань помогает выжить. Да, мне нравится спать с мальчиками, а мне все говорят, что так нельзя. А тебе все говорят, что тебе надо сидеть дома, что это у мужчин должна бурлить кровь, это в них есть воинственный дух. Да пошли они все. Оседлай свой гнев и никогда не позволяй, чтобы тебя за него стыдили. – Спасибо, Денден! – Он понял. Он понял, каково это – быть ею. Она тоже отпустила одну руку, и её зашатало. Когда удалось вернуть равновесие, Нэнси почувствовала прилив удовольствия. – Но когда ты говоришь такие вещи, ты становишься похож на доктора Тиммонса, разве нет? – Ах ты злющая ведьма! – застонал он. – Меня ещё никто в жизни так не оскорблял. И их смех эхом разнёсся над бездной. 33 Не успела она в полном изнеможении – но от этого не менее триумфально – войти в лагерь, лечь и закрыть глаза, как её снова разбудил Денден. – Нэнси, тревога! Пойдём! Влезть в одежду и сапоги оказалось невероятно сложно. Это не похмелье – нет, нет, сэр, просто недосып, вот и всё… но почему так ярко светит фонарь? А в лагере тихо, слишком тихо. Что происходит, чёрт возьми? – Нэнси! – Господи, да иду я. Она вышла из палатки и увидела, что Денден уже идёт в лес в направлении горячего источника и зовёт её за собой. Она проверила кобуру и пошла за ним. Может, Форнье поймал шпиона и хочет, чтобы она помогла его допросить. Или Денден решил, что допрос пора прекратить… Мысли крутились в её сонной голове, пока она шагала по тропе. Послышались ещё чьи-то голоса. Слов не расслышать, но тон угадывался – расслабленный, даже счастливый. Так в чём же тогда..? Она свернула на открытое место и увидела старый автобус, который они угнали вчера вечером. – Мы же оставили его вчера внизу! Каким образом он оказался наверху? Здесь собрались все маки, включая Форнье, испанцев и Тардивата. Все были грязны как черти, но невероятно довольны собой. – Мы его сюда затолкали! – с энтузиазмом доложил Жан-Клер. Форнье вынул изо рта сигарету. – Подумали, вам не помешает личное пространство, капитан. Мы его немного для вас обустроили. Впервые он обратился к ней по её званию, и его тон не был оскорбительным. И впервые он сделал это на трезвую голову. – Спасибо, – от души поблагодарила она. Все ждали, пока она зайдёт внутрь, чтобы своими глазами увидеть через окна, понравится ли ей результат их трудов. Они убрали несколько рядов сидений, а оставшиеся сгруппировали так, чтобы сделать пространство более жилым. За водительским сиденьем появился импровизированный стол из ящика, вокруг которого полукругом были расставлены сиденья – здесь очевидно угадывалось место для приёма гостей. За этой зоной у окна появились полки в виде ящиков, поставленных друг на друга. Кто-то даже догадался сорвать цветов, засунуть их в пустую жестяную банку и поставить поверх этой конструкции. А в задней части они сдвинули два ряда сидений, соорудив нечто похожее на спальное место. Поперёк него лежала ночная рубашка, скроенная из длинных шёлковых полосок, и два сложенных одеяла. Она взяла в руки ночную рубашку. Ткань была невероятно тонкой. Перекинув её через руку, она вышла наружу. Мужчины смотрели на неё, как нетерпеливые щенки. – Чёрт подери, ребята, это фантастика! Они загалдели и снова начали хлопать друг другу по спинам. – Хорошо, пойдём готовить завтрак, – объявил Денден, потирая руки. – Дадим возможность капитану обустроиться. Смеясь и толкаясь, как школьники по пути домой, большая часть мужчин отправилась в лагерь. – Тарди? – окликнула его Нэнси. Тардиват отделился от группы и вернулся к ней, опустив глаза. Она подняла руку с ночной рубашкой. – Ты сшил её из моего парашюта. Тардиват, она прекрасна, но это же для твоей жены. Нэнси приложила её к щеке и провела рукой по струящимся складкам. Он улыбнулся – так улыбается мастер, довольный, что его работу оценили. – Как и всё, что я делаю, капитан, но она не сможет её надеть. Моя жена умерла в сорок первом. Я уверен, что она была бы рада отдать её вам. К горлу подступил ком. Нэнси не могла вымолвить ни слова. – Спасибо, – только и выдавила она. На его лице отразились блики восходящего солнца. – Пожалуйста, капитан. Всегда рад. Он повернулся и пошёл наверх, не ожидая от неё никакого ответа. Нэнси смотрела ему вслед. Теперь они – Форнье и все его люди – принадлежат ей. Они пойдут за ней, они будут её слушать, а когда во Францию войдут освободители, она предоставит в распоряжение Лондона отряд тренированных и дисциплинированных бойцов и партизан. Вкус победы должен быть сладким, но Нэнси ощущала какой-то мрачный привкус. Осознав, что крепко сжимает в руке ночную рубашку, она вспомнила момент, когда всё, чему её учили на тренировках, одержало над ней верх, и она нанесла тому немцу удар по горлу. Она закрыла глаза. Хватит. Это было необходимо. Если она хочет воевать наравне с мужчинами, ей придётся принять и последствия. Да, находясь в Лондоне, легко кричать, что надо убивать нацистов. Когда пришлось это сделать своими руками, все оказалось сложнее, чем она предполагала. Чёрт. Причина, из-за которой она возненавидела нацистов, заключалась в их презрении к человеческой жизни, в их жестокости. А теперь ей приходится учиться испытывать презрение к их жизни, не думать о том, что охранник, которого она убила, или тот, чья кровь после выстрела Форнье залила ей всё лицо, были самыми обычными людьми, у них были матери и жёны, и, возможно, они просто оказались втянутыми в процесс, сути которого и сами не понимали до конца. Но какая альтернатива? Напоить их чаем и проявить понимание? Отправить их домой, пожурив за то, что они вторглись на чужую территорию и убивают её жителей? Нет. Ей нужно вобрать в себя часть их жестокости. Ей нужно принести в жертву… что? Уголок своей души. Что ж. Она согласна.