— Иди, иди! — кивнул парень. И Елепте́с легкой рысцой побежал к табуну. Бекболат взобрался на холм, сел на пригретый солнцем камень. Внизу по лугу рассы́пался табун. Вдали виднелся аул. Бекболат видел свою саклю: она стояла третьей с края. Ему всего лишь шестнадцать, а мурза считает его лучшим табунщиком и доверил пасти чистокровок — знаменитых кабардинских лошадей. А давно ли он, Бекболат, носился босоногим мальчишкой по задворкам с дружками Батырбе́ком, Амурби́, Исо́й? Играли в альчики[1], а во время уразы́, когда старшие постились и ели лишь только на заре и вечером, ходили по саклям и славили хозяев. Те давали им кто монету, кто чурек. Помнит Бекболат себя и совсем еще маленьким — лет пяти. Вот он долго-долго смотрит в окно и, наконец увидев вдали всадника на рослой гнедой кобыле, со всех ног бросается на улицу и, вздымая босыми ногами дорожную пыль, бежит навстречу отцу. Тот подхватывает сына, сажает впереди себя, и так они едут к дому. Шагом. Но мальчику хочется прокатиться вскачь. — Быстрее, ака́й, быстрее! — просит он. — А не упадешь? — Нет. Я хочу быть джигитом! — Ну тогда можно: джигит должен быть смелым, — пряча в усы улыбку, говорит отец и пускает кобылицу рысью. Восторгу мальчика нет предела. А ночью ему снится, как он несется во весь дух на чистокровном кабардинце, обгоняя дружков, Батырбека и Амурби. Утром он провожает отца. Перед тем как уехать на пастбище, Али́м сажает сына на коня, делает круг-другой по двору и уж потом отправляется в предгорье. Бекболат смотрит ему вслед до тех пор, пока отец не скрывается в балке. Тогда малыш с ловкостью кошки взбирается на акацию и еще долго провожает взглядом отца. Иногда Алим возвращался в аул рано и разрешал сыну вести коня на водопой к Кубани. Гнедая терпеливо выносила удары пяток мальчика, лишь прядала ушами. У реки Бекболат часто встречался со своим ровесником Арсланбе́ком, сыном мурзы Батоки. — Эй, ты! Смотри, как твоя кляча взмутила воду! А ну убирайся отсюда, ишак! — кричал Арсланбек, толстячок на коротких ножках, с бусинками черных острых глазок. — Сам убирайся, жирный кабан! — отвечал Бекболат. — Ах, так! Арсланбек сжимал кулаки и шел на своего недруга, тот — навстречу. Сцепившись, они катались по берегу до тех пор, пока кто-либо из взрослых не разнимал их или оба не выбивались из сил и не становились мокрыми как мыши… Давно то было, но до сих пор Бекболат и Арсланбек остались непримиримыми врагами. Отец Бекболата был искусным табунщиком, и, когда мальчику исполнилось десять лет, Алим стал брать сына с собой, учил понимать коня, знать его повадки. И перед мальчиком постепенно раскрывались все секреты мастерства табунщика. Наблюдая, как Бекболат поворачивает в холодную погоду лошадей головой по ветру, Алим восклицал: — Машалла! Машалла[2]! Вырастет, отменным табунщиком станет. И он не ошибся. После гибели Алима мурза Батока сделал табунщиком пятнадцатилетнего Бекболата. Много отменных скакунов вырастил Алим для мурзы. А сам почти до самой смерти оставался без коня. Счастье пришло нежданно-негаданно. Однажды через аул проезжал купец-армянин. Лошадь его сильно хромала. Армянин купил себе нового коня у мурзы, а обезноженную кобылу оставил даром Алиму. Опытный табунщик вскоре выходил лошадь, а через год кобылица принесла рыжего жеребенка. — Машалла, хороший конь будет, сынок. Расти. Твой будет! И Бекболат заботливо ухаживал за своим питомцем. Жеребенок и в самом деле оказался необычайно резвым. Играя как огненная искра, описывал он круги возле матери. — Машалла! — одобрительно говорил Алим. — Вырастет и ветру не даст себя обогнать. Так и назовем его: Елептес — Обгоняющий ветер. Елептес вырос в стройного огненно-рыжего коня, с красивой головой, точеными чашками копыт, тонкими, легкими бабками. Бекболат сидит на камне, вырезает узоры на кизиловой палке. Точно такие, как на вышивке Салима́т. И вот она сама встает перед его глазами — тоненькая, гибкая, а косы такие длинные, что ими можно опоясаться. Каждое утро, когда он выгоняет табун, она выходит к калитке и машет ему рукой, улыбается… Бекболат вдруг спохватывается, бросает тревожный взгляд на луг. Елептес мирно пасется среди табуна. Вот он поднял голову и глядит на хозяина: все в порядке! Как только буду нужен, свистни, и я примчусь как ветер. Это отец приучил его прибегать на свист… Ах, отец, отец, как ты поддался негодяям? Прошло уже больше года, а Бекболат все еще видит его как живого. Кажется, вот-вот появится он сейчас из-за холма на гнедой кобыле. Подъедет, устало спустится с седла, ласково спросит: «Ну как, сынок? Все ли ладно?» Но стоит прикрыть глаза, как перед ним встает та ужасная ночь, когда он, Бекболат, возвратился домой и при тусклом свете маленькой керосиновой лампы увидел на тахтамете[3] окровавленного отца… Бекболат вскакивает с камня, сжимает кулаки: — Кто, кто убил тебя, акай? Клянусь именем матери: как только узнаю, я всажу ему каму[4] в грудь по самую рукоятку! Он посмотрел на луг: кони пасутся спокойно, лишь вожак, жеребец Жире́н, вскидывая голову, оглядывает табун, окрестности. Но вот и он уткнулся мордой в траву: значит, все кругом спокойно. Бекболат с ловкостью барса в несколько прыжков взбирается на скалу, находит плоский, отполированный горными ручьями камень, выхватывает из ножен каму и точит ее о гранитный бок. С того дня как похоронили отца, Бекболат не расстается с кинжалом. Ложится спать — кладет под подушку, встает — берет с собой. Ж-жик, ж-жик! — скользит металл по камню. «Кто, кто убил отца?» — неотступно думает Бекболат. По аулу прошел слух, будто бы Алима убили казаки из соседней станицы. А потом кто-то намекнул, что это дело рук Кабанбе́ка, зятя мурзы Батоки… Ах, если бы точно узнать!.. Ж-жик, ж-жик! — скользит кинжал по камню. Вдруг снизу послышался голос: — Ва, ва, ва!.. Хорошо служишь, джигит, достопочтенному князю Батоке! Вай, вай, как хорошо! Бекболат глянул вниз: у подножия скалы остановился всадник в коричневой черкеске с серебряными газырями, на голове дорогая мерлушковая шапка. Бекболат сразу узнал старшего муртазака[5] Кабанбека. — Где твой табун, собачий сын? — заорал муртазак. Бекболат вскинул голову: на лугу одиноко пасся лишь его Елептес. Значит, Жирен увел табун в степь. А там посевы. Но может случиться и более страшное: налетят абреки[6], уведут лучших коней… У Бекболата замерло сердце. Потом оно забилось гулко и часто. «Ах, гривастый дурень, чтоб волки тебя покусали!» — досадовал он на Жирена. Но в глубине души он любил этого умного, хотя и строптивого жеребца. Стоит лишь какой-нибудь лошади отойти от табуна, как Жирен несется к ней, и та тотчас же поворачивает назад. Не потерпит он и того, когда какая-нибудь нерадивая мамаша вдруг да забудет про своего малыша, отойдет далеко от него, и тот тоненько, жалобно ржет. Тогда Жирен бежит к кобылице, хватает ее за холку и ведет к сосунку… Нет, добрый вожак! Но вот, бывает, иногда задурит. Трава теперь хорошая, сочная, бодрит. Конечно же, гривастый черт заржал во всю мочь и понесся вскачь — за ним весь табун. Только Елептес, верный, неизменный друг, не покинул его… — А ну, быстро ко мне! — орал внизу Кабанбек. Бекболат ненавидел этого верного пса мурзы. Если бы наверняка узнать, что отца убил он, Кабанбек! Кровь за кровь — таков святой закон предков, и он, Бекболат, не будет достоин своей матери, если не отомстит за отца! Он еще раз взглянул на опустевший луг и начал неторопливо спускаться со скалы. — Быстрее! — снова заорал муртазак. — Кому говорят? Но Бекболат словно и не слышал, продолжал медленно спускаться по каменистым уступам. Наконец он слез, отряхнул штаны, оправил рубаху и так же неторопливо направился к муртазаку. Кабанбек, сдерживая разгоряченного коня, злобно смотрел, как не спеша идет к нему табунщик, будто бы этого нищего батрака позвал не он, старший муртазак, а какой-нибудь аульский шалопай. Кабанбек судорожно сжал рукоятку треххвостой плети, удар которой, как кама, вспарывает рубаху и рассекает кожу. Дернул коня, и тот рванулся, вихрем налетел на Бекболата. Кабанбек вскинул плеть, чтобы опустить ее на спину табунщика. Но, встретившись взглядом с Бекболатом, он увидел в глазах парня такую отчаянную решимость постоять за себя, что рука с плетью помедлила и не хлестнула. Несколько секунд они в упор смотрели друг на друга, пока Кабанбек не отвел глаза в сторону. — Ну хорошо, шакалий выродок, я поговорю с тобой в ауле! — процедил он сквозь зубы, хватил плеткой коня и поскакал. …До самого вечера как ветер носился Бекболат по степи на своем Елептесе в поисках табуна. Но напрасно. А может, Жирен увел лошадей домой? Бекболат поворачивает коня к аулу. Вон и его сакля с камышовой крышей, низкая, словно вросшая в землю. Из трубы, сплетенной из толстой лозы, поднимается жидкий кизячный дымок. Наверное, мать готовит ему похлебку на ужин… А вон она и сама вышла на крыльцо. Каждый день, как только табун покажется на улице, Кани́ выходит к калитке и ждет сына, держа в руках ковш с айраном[7]. Он подъезжает, Кани спрашивает, как прошел день. «Хорошо, аба́й!» — обычно весело отвечает сын, не слезая с коня. Кани дает ему отпить айрана, и Бекболат скачет вслед за табуном. Так было прежде. А сегодня сын чем-то озабочен, хотел, как всегда, улыбнуться ей, но улыбки не получилось. И вернулся из степи без табуна. — Что случилось, Болат? — с тревогой спросила Кани. Ему не хотелось беспокоить мать, и он сказал: