Вдохновленный словами Рахим-хана, я схватил листочки и помчался вниз, где в вестибюле на тюфяке спали Али и Хасан. Им полагалось ночевать в господском доме только в отсутствие Бабы, чтобы я оставался под присмотром Али. Я принялся трясти Хасана за плечо и, когда он проснулся, сообщил, что хочу прочитать ему рассказ. Он протер заспанные глаза и потянулся. – Прямо сейчас? А сколько времени? – Неважно сколько. Это особенный рассказ. Я сам его написал. Лицо Хасана осветила радость. – Тогда я должен послушать. – Он уже сбрасывал с себя одеяло. Мы прошли в гостиную к мраморному камину. Уж сейчас-то я читал слово в слово, ничего не добавляя от себя, ведь автор был я сам! Хасан – прекрасный слушатель – весь погрузился в фабулу, лицо его менялось в зависимости от тональности повествования. Когда я прочел последнюю фразу, он тихонько хлопнул в ладоши. – Машалла, Амир-ага. Браво! – Тебе правда понравилось? – Я смаковал уже второй положительный отзыв. – Когда-нибудь, Иншалла[14] ты будешь великим писателем, – сказал Хасан. – Твои рассказы будут читать люди во всем мире. – Ты преувеличиваешь, Хасан. – Я глядел на него с обожанием. – Нет. Ты будешь великим и знаменитым. – Он смущенно откашлялся. – Только можно мне задать тебе один вопрос? – Да, конечно. – Вот что… – Он остановился на полуслове. – Давай же, Хасан, – ободряюще улыбнулся я, хотя на душе у меня почему-то кошки заскребли. – Вот что. Этот человек – зачем он убил свою жену? Чтобы ему стало грустно и он заплакал? А не проще ли было просто понюхать лук? Я был потрясен. Как я сам не догадался! Надо же было написать такую глупость! Губы мои беззвучно шевельнулись. В один день мне суждено было ознакомиться сразу с двумя характерными чертами писательского ремесла. Ирония, раз. Сюжетная нестыковка, два. И кто преподал мне урок? Хасан. Мальчишка, не умеющий читать и писать. Холодный злой голос зашептал мне на ухо: «Да что он может знать, этот неграмотный хазареец? Из него выйдет в лучшем случае повар! Как он смеет критиковать тебя?» – Вот что… – начал я. И не закончил. Афганистан вдруг изменился. Раз и навсегда. 5 Послышались громовые удары. Земля вздрогнула. Раздались автоматные очереди. – Папа! – вскричал Хасан. Мы вскочили на ноги и бросились вон из гостиной. Али, отчаянно хромая, спешил к нам через вестибюль. – Папа! Что это гремит? – взвизгнул Хасан, протягивая к Али руки. Тот обнял нас обоих и прижал к себе. На улице полыхнуло, небо сверкнуло серебром. Еще вспышка. Беспорядочная стрельба. – Охота на уток, – прохрипел Али. – Ночная охота на уток. Не бойтесь. Вдали завыла сирена. Где-то со звоном разбилось стекло. Кто-то закричал. С улицы донеслись встревоженные голоса людей, вырванных из сна. Наверное, они выскочили из дома, как были, в пижамах, с растрепанными волосами и заспанными лицами. Хасан заплакал. Али нежно и крепко стиснул его в объятиях. Уже потом я убедил себя, что никакой зависти к Хасану я тогда не испытал. Ну ни капельки мне не было завидно. Так мы и жались друг к другу до самого рассвета. И часа не прошло, как взрывы и выстрелы стихли, но мы успели перепугаться до смерти. Еще бы. Ведь уличная пальба была для нас в новинку. Поколение афганских детей, для которых бомбежки и обстрелы стали жестокой повседневностью, еще не родилось. Мы и не догадывались, что всей нашей прежней жизни настал конец. Хотя окончательная развязка придет позже: будут еще и коммунистический переворот в апреле 1978-го, и советские танки в декабре 1979-го. Танки проедут по тем самым улицам, где мы с Хасаном играли, и убьют тот Афганистан, который я знал, и положат начало кровопролитию, длящемуся по сей день. На заре во двор въехала машина Бабы. Хлопнула дверца, на лестнице послышались быстрые шаги, и в гостиную ворвался отец. Лицо у него было чужое, испуганное. Никогда прежде я не видел отца в страхе. – Амир! Хасан! – Баба раскинул руки. – Все дороги заблокированы, телефон отключен. Я так волновался! Он обнял нас, и какое-то безумное мгновение я был даже рад всему, что случилось сегодня ночью. Подробности выяснились позже. На уток-то никто не охотился. 17 июля 1973 года никого не подстрелили. Просто утром, когда Кабул проснулся, оказалось, что монархии больше нет. Король Захир-шах находился с визитом в Италии. В отсутствие короля его двоюродный брат Дауд Хан организовал бескровный переворот. Сорокалетнее правление монарха закончилось. На следующее утро мы с Хасаном притаились у дверей кабинета Бабы. Отец и Рахим-хан пили черный чай и слушали «Радио Кабул». – Амир-ага, – прошептал Хасан. – Что? – Что такое «республика»? Я пожал плечами: – Понятия не имею. Приемник в кабинете только и трещал: «Республика, республика». – Амир-ага? – Да? – А вдруг «республика» значит, что мне с отцом придется убираться вон? – Не думаю, – прошептал я в ответ. Хасан задумался. – Амир-ага? – Ну что? – Я не хочу, чтобы меня с отцом выгнали прочь. Я улыбнулся: – Да успокойся ты, осел. Никто вас не прогонит. – Амир-ага? – Что? – Не хочешь забраться на наше дерево? Моя улыбка стала шире. В этом был весь Хасан. Он всегда умел вовремя сказать нужные слова, сменить тему разговора – а то радио уже надоело. И вот он отправился к себе в лачугу захватить нужные вещи, а я помчался в свою спальню за книгой. На обратном пути я заглянул на кухню, набил карманы кедровыми орешками и выбежал во двор. Хасан уже поджидал меня. Мы вышли через главные ворота и направились к холму. Камень угодил Хасану в спину, когда мы уже оставили позади жилые дома и шагали по пустырю. Мы резко обернулись – и сердце у меня упало. К нам направлялся Асеф с двумя своими приятелями – Вали и Кармалем. Асеф был сыном Махмуда, одного из приятелей моего отца, пилота гражданских авиалиний. Его семья жила в нескольких кварталах от нас в модном жилом комплексе, спрятавшемся за высокой стеной, из-за которой торчали верхушки пальм. Про кастет из нержавейки, который всегда был при Асефе, знал каждый мальчишка в Вазир-Акбар-Хане, и хорошо еще, если не на личном опыте. Рожденный от матери-немки, голубоглазый и светловолосый Асеф ростом был выше любого своего сверстника и славился невероятной жестокостью. В сопровождении верных дружков он обходил окрестности, словно хан свои владения, казнил и миловал. Как скажет, так и будет, а чуть что не по нему, в ход шел кастет. Я сам видел, как Асеф избил какого-то мальчишку до потери сознания, было это в районе Карте-Чар. Без кастета, само собой, не обошлось. Помню, как горели при этом глаза Асефа и как что-то безумное мелькало в них. В своем районе Асефа за спиной прозвали Гушхор, «пожиратель ушей», но никто не осмеливался назвать его так в лицо, все помнили, откуда взялось это прозвище. Один такой смельчак как-то победил Асефа в воздушном бою змеев – и потом выуживал из грязи собственное правое ухо. Многие годы спустя я нашел в английском языке определение для личности Асефа – «социопат». На фарси точного соответствия этому слову нет. Из всех тех мальчишек, что дразнили Али, самым безжалостным был Асеф. Это он первый обозвал Али «Бабалу». «Эй, Бабалу, кого ты слопал сегодня? А? Ну-ка, Бабалу, улыбнись нам!» А когда Асеф был в настроении, то подбирал слова пообиднее: «Эй, плосконосый Бабалу, кого ты сожрал сегодня? Расскажи нам, косоглазый ишак!» И вот он идет к нам, руки в карманах, кроссовки шаркают по земле, вздымая пыль. – Доброе утро, кунис! – издалека приветствовал нас Асеф. «Козлы» то есть, его любимое ругательство. Вся троица подошла поближе. Хасан попробовал спрятаться за меня. Парни остановились, здоровенные молодцы в футболках и джинсах. Асеф – самый высокий – скрестил руки на груди и свирепо ухмыльнулся. Мне в который уже раз показалось, что у него не все дома. В голове также мелькнуло, что мне повезло с отцом: Асеф пока не слишком мне досаждал исключительно потому, что боялся Бабу. Блондин вздернул подбородок в сторону Хасана: – Эй, плосконосый. Как поживает Бабалу? Хасан ничего не ответил, только сделал еще шаг назад. – Новости слышали, ребятки? – спросил Асеф, по-прежнему скаля зубы. – Короля больше нет. Скатертью дорога! Да здравствует президент! Кстати, Амир, ты в курсе, что мой отец знаком с Дауд Ханом? – И мой тоже, – ответил я, понятия не имея, правда ли это. – И мой тоже, – передразнил меня Асеф плачущим голосом. Камаль и Вали загоготали в унисон. Ах, жаль, Бабы со мной нет!