- Да. На оба твоих вопроса, собирательница. Минус один из тысячи. Наверное, должно стать проще и понятнее, но проще и понятнее не становится. Ад Зарецкого концентрируется вокруг, в кабинете так тихо теперь, что я слышу голоса снизу, слышу, как гудит вода в трубах и стрекочет в проводах ток. - Расскажите мне о Ховринке, - звучит не просьбой, звучит почти требованием, и пока Данеш молчит, я открываю ноут, протягиваю его Аарону. Знаю, что он поймет. А через несколько секунд Данеш наконец-то начинает говорить. Японка и девчонка из северных почти не дышат, полностью скрывается в складках кимоно восточной ведьмы ее жалкий екай, Дашка смотрит теперь на главу восточного ковена с юношеским острым и категоричным осуждением. А я делаю пометки в уме и цепляюсь за обивку кресла все сильнее, желание спустить себя с поводка размером с Австралию, и у меня нет уверенности, что я хочу с ним бороться. В конце концов, за несанкционированное извлечение мне грозит всего лишь… Что-то там, в общем, грозит. Плевать. Глава 20 Аарон Зарецкий Не то чтобы Данеш рассказала что-то такое, о чем я не догадывался, но… более радужной ситуация от этого не становилась. Не-а, ни хрена. Ведьмы кормились от Ховринки, ведьмы ходили туда действительно как в долбанную Мекку и просто брали то, что лежало на поверхности, что оставалось после кривых, косых ритуалов псевдо-сатанистов, что плавало мусором в воздухе после пьянок подростков и наркоманских оргий. А там было много всего, бери и наслаждайся: похоть, гнев, страх, пьяный и наркотический угар, смерть, боль. Даже дилетантские пентаграммы что-то несли в себе, даже их можно было использовать: поправить пару линий, стереть неумелые руны и нанести поверх свои, расчленить свежий труп в поисках более или менее подходящих органов, сцедить кровь – иногда даже девственницы попадались. В общем, зачем париться и что-то делать, когда вот оно, готовое, почти под носом. А еще можно было использовать самих придурков-сатанистов, этих глупых, заигравшихся девчонок и мальчишек, не понимающих куда и во что лезут. Ничего такого, не подумайте. Просто обронить нечаянно слово там, запостить комментарий на стене тут, подкинуть на место сборища несколько свечей с особыми ингредиентами или пару книг, чтобы меньше нужно было исправлять в пентаграммах. И вот они уже вызывают, сука, духа, надышавшись парами болиголова или белладонны. Раскачиваются в трансе не потому что действительно в нем, а потому что так надо, они такое в кино видели, вспарывают брюхо несчастной кошки или собаки, читают призыв – само собой, сплошное фуфло, трахаются, в конце концов. А этажом ниже сидит ведьма или ведьмы, настоящая ведьмы, под ногами которых настоящая пентаграмма, они читают настоящий призыв и тащат, тянут, высасывают из идиотов все то, что они с такой радостью и дебильными улыбками на лице отдают. Ну не сказка ли? - Мы не трогали детей, - пожимает безразлично, почти пренебрежительно сухими плечами Данеш. – Тем более детей иных, никого не убивали, не устраивали жертвоприношений. Все, что происходило и происходит в Амбрелле, дело рук людей и проблемы людей. - Вряд ли не трогали, потому что вам совесть не позволяет, - выдавливает Лис, хрустит костяшками пальцев, вцепившихся в обивку кресла. А у меня в руках все еще ее ноут. Ноут со списком пропавших иных, с открытой базой Совета, с документами по Озеровой. Данеш слова Эли понимает правильно, кривится, потому что не хочет признавать неудобную правду. - Совет безжалостен, - кивает казашка с усилием. – И ты не имеешь права осуждать нас за нашу суть, - бросает она Громовой. – Мы – темные, мы так живем, мы так подпитываем силы. Ты кормишься душами, собирательница, а ты, падший – чужими грехами, предлагаю обойтись без лицемерия, - и взгляд с вызовом, и высокомерно вздернутый подбородок, и глухой удар проклятой трости об пол. И что бы я там себе не думал, что бы сейчас не испытывал, но, по сути, если отбросить детали и все наносное, восточная, мать ее, права. Иные к людям не лезут, в их дела не вмешиваются, а Ховринка – порождение не ада, не темных, не иных, она – творение людей, с самого начала творение людей. - Что насчет Озерова и его дочери? – спрашивает Лис, подтягивая колени к груди, обхватывая их руками. Эли кажется спокойной, но я вижу заострившиеся позвонки на шее, ощущаю ее пса. - Он пришел ко мне сразу после рождения Алины в первый раз. Просил ее спрятать, спрашивал, есть ли способ. Так же, как ты, Аарон, прятал от нас Дашу, так и он хотел скрыть свою дочь. - Сказал от кого? - Нет, - качает птичьей головой Данеш. – Я не настаивала. Он что-то увидел, возможно, еще во время беременности жены, в костях, или ветках, или звездах. Не знаю, где смотрят светлые. - Был напуган? – подается немного вперед Эли. - Скорее, обеспокоен. Я не видела страха в его глазах. Мизуки? – чуть поворачивает казашка голову в сторону напряженной, трясущейся ведьмы. - Он не боялся, - выдавливает ведьма. – Пришел к нам, потому что у своих помощи не дождался, потому что не было у светлых того, что могло бы ему помочь. - Алина была темной? – голос Дашки звучит тихо, но твердо, скорее утверждением, чем вопросом. – Сильной темной? - Не сильнее тебя, скорее всего, даже не сильнее меня, - продолжает журчать японка, вжимаясь все сильнее и сильнее в спинку дивана, как будто действительно думает, что это может ей помочь. Забавно… потому что ведь действительно думает. - Было понятно, что в ней? – давит Элисте. - Нет, конечно. Она так и не раскрылась, и вряд ли бы раскрылась, на самом деле, если бы Игорь продолжал ее сдерживать. - А он бы продолжал? – спрашивает Дашка. Ей не нравится то, что она слышит, не нравятся собственные догадки и совсем не нравится новая сторона ее личной проблемы, но она старается это принять. Складочка на лбу, плотно сжатые губы, твердость взгляда. Лебедевой нет восемнадцати… - С уверенностью сказать не могу, но, пожалуй, да. - Что вы делали? – поворачиваю я голову к хранящей молчание казашке. – Как скрывали Алину от Совета? - Вводили в транс через наш круг каждый раз перед осмотром и занятиями, а анализы… Игорь просто платил деньги, - усмехается верховная. – И их корректировали. Плюс кое-какие травы, чтобы Алина не ощущала нашего вмешательства. Мы не собирались ей вредить, Аарон. Элисте напрягается, опускает ноги вниз, прячет руки за спиной, позвонки на шее заостряются еще больше. - Лис? Она почему-то не решается спрашивать. Как будто мысль еще не сформировалась в ее голове до конца, как будто сплетается из того, что мы уже знаем. Или из того, чего не знаем. - Как вам платил Игорь? Чем? Как он платил комиссии? - Нам – информацией. О собирателях, зачистках Совета, возможных облавах. - В Ховринке? - Да, - кивает ведьма. – Ты действительно собака, собирательница, хорошо чуешь след, каким бы он ни был. - А ты действительно ведьма, - отбивает Элисте безразлично. – Вторая часть вопроса: как Игорь платил комиссии? - Это было не наше дело. Не знаю. - Ладно, - кивает Лис, откидываясь на спинку кресла, - с этим понятно. Искать Алину вы тоже помогали? - Да. Но результатов поиски не дали, - хмурится восточная. – И… они вообще ничего не дали, никакой информации. И это было странно, потому что так не бывает. Я всегда могу сказать, мертв иной или жив. Наш круг всегда отвечает на вопросы, а тут тишина. Они пришли, но молчали, ничего не говорили. И в следующий раз, и потом, и после. Не видели ее, не могли найти ни среди живых, ни среди мертвых. Игорь в последний раз со мной говорил около года назад. - Говорил? Не приходил? - Нет. Звонил. Спрашивал про наши защитные амулеты, обереги, символы. Сказал, что его окончательно перестали работать. Он поменялся с исчезновением дочери, так что я не удивлена, что свет больше не давал смотрителю то, что нужно. - Когда вы в последний раз были в Ховринке? - Я не была там с прошлого года. Вообще не бываю там, мне это ни к чему. А вот мои сестры помоложе ходят. Мизуки? - Несколько месяцев назад, - мямлит ведьма. – Я… часто там бываю… - Видела, слышала, чувствовала что-нибудь не то? Что-то, что тебя насторожило? - Нет. Все как обычно. В Амбрелле сложно разобрать оттенки и уловить отголоски, Зарецкий, там все в куче, все перемешано. - Может… был кто-то, кто попадался на глаза слишком часто? - Тебя интересуют бомжи? – вздергивает восточная бровь, вдруг осмелев и охренев. - Мизуки, - цежу сквозь зубы, - не тупи, не беси меня еще больше. Ведьма дергается, как будто я ее ударил, выражение лица тут же меняется, взгляд на миг туманится воспоминаниями, очевидно, моего последнего посещения ее квартиры, и она еще раз вздрагивает. - Ты лазаешь в Ховринку сколько? Лет пятнадцать, несколько раз в год? Давай, напрягай мозги, вспоминай, был ли кто-то, кого там быть не должно? Встречался ли кто-то чаще остальных? – мой ад ползет по полу, подбирается к ногам ведьмы, почти касается ее пальцев, и волоски на ее руках встают дыбом. - Не знаю, - тянет по слогам японка. - Думай! – давлю на ведьму. – Меня твой ответ не устраивает! Ад скользит по ее балеткам, лодыжкам под кимоно, скоро дотянется до бедер и живота. - Мне кажется… - Крестись, мать твою, когда кажется. Соберись, Мизуки! - Нет. Вроде бы нет… Чертово «вроде бы» меня бесит, ее робкое мяуканье меня бесит, сама ведьма меня бесит, потому что не старается, не хочет напрягаться. Она боится, но недостаточно, чтобы этот страх помог прочистить ей мозги, ее страх, наоборот, путает мысли, заставляет ведьму вообще перестать думать. - Давай, Мизуки, соскребай себя и свое дерьмо в кучу, напрягай оставшиеся извилины, засунь в рот своего екая, сделай хоть что-нибудь, что заставит меня сохранить тебе жизнь. - Я не знаю! – вскрикивает восточная, потому что чувствует, как сдавливает ее внутренности, как трепыхается в тисках моей злости сердце. – Чего ты хочешь от меня?! Я не знаю, слышишь! Не помню! Японку трясет, шипит где-то за спиной ее змея, волосы скручиваются в кольца, шевелятся, как живые. Восточная старается задавить панику, вот только выходит у нее хреново. Очень хреново. Данеш вмешиваться не спешит, только кривит губы недовольно, поглаживая своего волка между ушей.