- Ага, - кивает светлый, - такие правила. Два раза в неделю, по вечерам, Алина ходила на занятия. Озеров считал, что за ней следили, что тот, кто забрал его дочь, нашел ее именно там. - И? - Мы проверяли, тоже пусто. Говорили с психологом и местными кураторами, по нулям. Да и… факт слежки за Озеровой не подтвердился, просто слова Игоря. - Он подозревал еще кого-то? Что-то еще говорил? - Нет. Через два года, насколько мне известно, перестал и звонить, и приходить, но на опознания приезжал. - Как давно последний раз? - Несколько месяцев назад, наверное. Я не уверен, это лучше узнать у… - Я знаю у кого, - обрываю Ковалевского, поднимаясь на ноги, бросаю короткий взгляд на Куклу, все еще застывшую на своем месте, на так и сидящего на полу светлого, выдыхаю. – Можете не провожать. Спасибо за чай, Кукла. И выхожу в коридор, не дожидаясь реакции. Думаю о том, что нужно в первую очередь просмотреть дело дочери Озерова, а потом уже заняться материалами по трупам и по самому Игорю. Думаю о том, что в Ховринку, скорее всего, придется ехать уже завтра, и о том, что стоит все-таки позвонить Санычу. С чего вдруг такой интерес к дочери Озерова? Почему вообще дело оказалось у Контроля и почему они им занимались? Почему не милиция? Я все еще пытаюсь понять, что именно мне во всей этой истории не дает покоя, спускаясь на первый этаж, когда в кармане звонит мобильник. Трубку я беру не глядя. - Слушаю? - Аарон, - на том конце провода Лис, и голос у нее какой-то странный… Напряженный, - ты можешь сейчас говорить? Я останавливаюсь, застываю, напрягаюсь, потому что мне совершенно не нравится то, как это прозвучало, мне не нравится, что на заднем фоне в трубке я слышу шум улицы, мне не нравятся собственные ощущения. Опять какой-то скрежет на задворках нутра. - Могу, - отвечаю осторожно. – Где ты, Лис? - Не у тебя, - доносится сдержанное, а потом тишина. Что, мать твою, происходит? Элисте будто не чувствует напряжения в только что произнесенных мной словах, в воцарившейся гулкой тишине подъезда, продолжает так же отстраненно и собранно, не давая ни мне, ни себе и секундной передышки, не позволяя собраться с мыслями и осознать. Возможно, и не чувствует, потому что напряжена не меньше моего. - Кое-что случилось. Я прошу тебя сейчас не задавать мне вопросов и не пытаться меня переубедить. Я звоню тебе, чтобы сообщить… сказать, что мне надо какое-то время, недолго, возможно, несколько дней, чтобы разоб… - она обрывает себя на полуслове, тяжело сглатывает, и такое чувство, что тот же самый комок, что и у нее, продирает и мое горло. – Господи, как все это убого звучит… - голос становится глуше, жестче, Лис явно недовольна собой и тем, что происходит, злится, потому что понимает, что у нее не получается объяснить. – Я прошу тебя, Зарецкий, слышишь, не обостряй, пожалуйста. Мне действительно очень нужны эти несколько дней. У меня в голове полная жесть. Я не… - Что ты «не»? – цежу сквозь стиснутые зубы. - У тебя хреново получается, Лис. Слышу, как она давится воздухом. И злюсь. Злюсь из-за невозможности, чудовищной силы, с которой меня вдруг тащит по битому стеклу. Хотя не должно вроде, или должно? - Аарон… - мое имя прошивает меня новым разрядом, я прижимаю трубку к уху с такой силой, что в руке трещит пластик, жду от нее еще хотя бы слова. Полслова, какого-то намека. Но Лис молчит. И мне приходится брать себя в руки, с чудовищным усилием собирать в кучу, сшивая разодранные ее словами мышцы и кожу. - Эли… - у меня получается так же хреново. По крайней мере, с первой попытки. Я утыкаюсь лбом в холодный металл подъездной двери, закрываю глаза, стараюсь расслабить пальцы, стискивающие трубку. Придушить собирательницу – чем не выход? Сначала найти, а потом придушить, выдрать, как девчонку, чтобы сидеть не могла, или посадить на цепь, действительно, как собаку. Но это Лис, один намек - и она истает, будто сигаретный дым под потолком «Безнадеги. – Сколько тебе надо времени, Элисте? – выталкиваю из себя слова. - Не больше пары дней, - отвечает тихо, в интонации – чертова благодарность. Тянет заорать, что Лис может засунуть эту благодарность… Сэму в задницу и прокрутить несколько раз. - Хорошо, - шиплю глухо, на губах вкус горящих углей. – Твое «кое-что», которое случилось так некстати, имеет отношение, хотя бы косвенное, к тому, что творится сейчас? К мертвым ведьмам, Игорю, собирателям? – каждое новое слово из себя выталкивать все сложнее и сложнее, я понимаю, на что соглашаюсь. Согласился в первые мгновения, на самом деле. Кажется, даже понимаю, чем именно рискую. Самообман мне несвойственен. Не помню, когда в последний раз им занимался. Ложь самому себе – привилегия людей, сладкий рай для глупцов. Хочется верить, что я не то и не второе. - Я почти уверена, что нет, - отвечает Лис. Ага. А я почти доволен таким ответом. Эта самая разница в «почти» и держит сейчас мои кишки намотанным на костлявый кулак. - Хреновый ответ, детка, - кривлю губы. Мне до зуда, до рыка хочется услышать причину, по которой она просит эти пару дней. Я люблю… нет, мне надо все контролировать, я так живу, я так дышу, это моя почва под ногами даже в геенне огненной. - «Детка», Зарецкий? Серьезно? – Лис на миг возвращается, и я с наслаждением вслушиваюсь в знакомые ленивые и насмешливые нотки, тягучие, как сироп ее любимого рафа. - Я разговариваю с тобой так, как ты себя ведешь, - пожимаю плечами, нахожу наконец-то силы отлепиться от двери и выйти на улицу. Само собой, там ничего не изменилось, и серому небу насрать на то, что творится под его сводами. - Признаю, - тут же сдувается Эли, и не понятно, то ли я ощущаю теперь разочарование, то ли облегчение, - дура. Сырость и ветер пробираются под куртку, путаются в волосах, оседают водяным паром на коже, треплют бумаги, зажатые под мышкой. А я пытаюсь оставить себе хотя бы одну лазейку. Мы с Лис ни о чем не договаривалась, мы с ней не как я с Дашкой, но врать я не буду. - Пообещай мне, Лис, если что-то случится… какой-то намек, шепот, предчувствие, что угодно, ты звонишь мне. Если за эти гребаные два дня чт… Она смеется. Хорошо смеется, тихо, тягуче, посылая мурашки по моей коже. И мне хочется ругаться матом все то время, пока из трубки льется смех Элисте. - Я обещаю. Хорошо. Это хорошо. Воздух с шумом вырывается из легких, я оглядываюсь на дом Куклы. Зависаю на несколько секунд, рассматривая кухонное окно, в котором маячит светлый. - Можно я набью Ковалевскому лицо? – спрашиваю, скалясь. Вопрос обоснован: мне неплохо бы спустить пар и напряжение последних нескольких минут, а Ковалевский рядом, да еще и пялится. - Зачем? – звучит удивленное вместо ответа. - То есть если я дам тебе причину, ты мне разрешишь? Любая подойдет? - Аарон, - мне кажется, что я вижу, как Лис качает головой, - подойдет только реальная причина. За что ты хочешь набить ему морду и почему спрашиваешь об этом у меня? - Надо стравить напряжение, я перенервничал. А у тебя… он вроде как твой щенок, собак без разрешения хозяев не дрессируют, - пожимаю плечами, все еще рассматривая силуэт в окне. - Перенервничал? Ты знаешь, что такое «перенервничать», Аарон? – спрашивает Лис снова насмешливо, полностью игнорируя вторую часть фразы, и я чувствую себя отчего-то дураком. - Лис, ты за последние несколько минут будто обмазала меня кровью, исполосовала грудную клетку и швырнула акулам. - У тебя слишком богатая фантазия, Аарон. Оставь светлого в покое, он живет и думает как может. - Видишь, я как раз и хочу сделать так, чтобы в следующий раз у него получилось лучше, - я вполне искренен в своих желаниях. Было бы действительно неплохо, если бы Ковалевский поумнел, ну или хотя бы приблизился к той черте, которая отделяет придурков от нормальных иных. Я опускаю голову и отворачиваюсь. Пора валить отсюда, если Эли ушла, Дашка дома одна. И ей явно не стоит оставаться одной. - Ты знаешь, что он все еще не перегорел, Эли? – продолжаю, вышагивая по тротуару, почти не замечая, в какую именно сторону двигаюсь. Однохерственно, в общем-то, когда умеешь мерцать. - Догадываюсь. Но… - она замолкает на миг, а потом снова продолжает, - как ты сам только что сказал, ему нужно перегореть. Не дразни Ковалевского, он быстрее остынет. - Считаешь? Ты для него как конфетка в витрине закрытого магазина сладостей. - Может, - звучит безразлично. - Вот только у него в кармане лежит та, ради которой не надо рисковать: вламываться в магазин, разбираться с хозяином, если поймают, даже платить не надо, - и после паузы, прежде, чем я успеваю отреагировать: - Фу, Зарецкий, какая пошлятина! – хохочет громко. - Зато правда, - усмехаюсь. - Правда не может быть пошлой, какой угодно, чаще все-таки болезненной, но не пошлой, Аарон. - М-м-м, тебя тянет на философию, Эли? - Меня тянет курить, - фыркает она. – И мне надо идти. - Ты позвонишь? – не хочу ее отпускать, трубку класть не хочу, ушедшее было мерзкое чувство снова вернулось куда-то на задворки, просочилось под корку. - Не знаю, - отвечает Лис честно. – Возможно. - Уже что-то, да? – спрашиваю едва слышно. - Да, - соглашается легко и отключается, а я еще какое-то время держу пустой без ее голоса пластик у уха. Что ж так тащит-то? Трясу башкой, чтобы прочистить мозги, и наконец-то осмысленно осматриваюсь. Слева торцом такой же дом, как и у Куклы, и проезжая часть, чуть дальше по моей стороне какой-то продуктовый, чья парковка забита тачками, еще правее и вглубь – мусорные баки и черный вход, возле которого разгружается машина, мне виден только нос. Ну и отлично. Я мерцаю максимально быстро, пока никого нет, стараясь не привлекать лишнего внимания, открываю глаза на крыльце собственного дома и вхожу внутрь. Лебедева сидит на диване вместе с котом, что-то ему втолковывает. - Эли ушла, Аарон, - говорит она мне не глядя, стоит появится. И почти без пауз, но уже другим тоном, тоном из серии «какой-же-ты-идиот», добавляет: - Что ты натворил? - Я знаю. И я ничего не делал, - развожу руками, стараясь удержать в правой стопку бумаг. Взгляд Лебедевой, брошенный на меня, мог бы убить презрением. - Это ты так думаешь. Но раз ты знаешь, Лис, наверное, все-таки тебе позвонила. Она обещала.