- Пока информации нет, - задумчиво тянет Гад. – Тебе лучше спросить об этом Саныча. - Так и сделаю. А теперь расскажи, что ты помнишь об исчезновении Озеровой. - Я тебе и тут не помогу, - шелестит в трубке приглушенное, Волков явно куда-то двигается, тишина на заднем плане сменяется шуршащими звуками и невнятными голосами. – Меня не было в то время в городе, Аарон. Я был то ли в Кейптауне, то ли еще хрен знает где, консультировал местных. Дело смотрел только после, и только по верхам. - Кто им занимался? - Мой ответ тебе не понравится. - Волков, давай, пожалуйста, ближе к теме. Кто занимался пропажей Озеровой? - Ковалевский, - цокает языком Гад. И я действительно ни хрена не рад. Раздражение подскакивает еще на несколько пунктов, в башке толкаются и толпятся мысли. - После него придурок перевелся к Глебу? - Если тебе нужна причина, то поиски Алины – всего лишь один из факторов, - отвечает Волков. - Он подставил моих парней и подставился сам. Я психанул. - Ковалевский сам попросился к смотрителям? – задаю я следующий вопрос. - Он не настаивал, но, в целом, да. О чем ты думаешь? - О совпадениях, - цежу и давлю рычание, зарождающееся в глотке. - Не торопись с выводами, Зарецкий. Светлый, конечно, мудак, но он светлый. Если у него и был какой-то умысел, то, без сомнения, благой. - Ага, благими намерениями вымощена дорога в ад, - кривлюсь, в трубке звучит невеселый смешок Гада. - Дело Озеровой еще открыто? - Да. Висит. Я сброшу тебе все, что есть. Но лучше все-таки поговори с Ковалевским. - Обязательно и спасибо. - Не за что пока. Аарон… - Волков обрывает себя на полуслове, мнется как институтка. Я терпеливо жду, когда он наконец соберет мозги в кучу, - если Совет узнает, что ты лезешь в это дело, если Доронин решит, что от тебя больше вреда, чем пользы… - Саныч уже знает, - пожимаю я плечами. - Саныч – это не весь Совет, - парирует Гад. – Ты готов к последствиям? - Скорее да, чем нет, - снова пожимаю плечами. – Они уже пытались заставить меня вернуться. У них ничего не вышло. Кто ж им виноват, если жизнь их ничему не учит? Гад усмехается. - Не светись сильно. Я прикрою, как смогу, но смогу не особенно, я сейчас… - Знаю, - киваю, ныряя под арку между домами. – Ты завяз в отелях. - Да. - Удачи с этим, - усмехаюсь. – И терпения. - Иди на хер, - цедит Гад и завершает звонок. А я все еще растягиваю губы в подобии улыбки, убираю мобильник в карман и мерцаю к Ковалевскому, заранее считая до десяти. Терпение понадобится и мне. Много терпения. На Смоленке - квартира недособирательницы, и Ковалевский явно зря выбрал именно это место, чтобы приучить Куклу к смерти. Вот совсем зря, не с ее, прости Господи, мировоззрением и зашкаливающим инфантилизмом. Вообще я слабо понимал, почему именно светлому досталось сомнительное удовольствие по введению девчонки в мир иных, почему Глеб не приставил к ней кого-то из действующих собирателей. Хотя… Возможно, Ковалевский только и делает, что объясняет Кукле основы. А на теорию его вполне должно хватить. Но… Кукла теперь, к счастью, не моя забота, и не мне решать, куда и как ее приводить. Аминь. Я даже стараюсь проявить некоторое подобие вежливости, стряхиваю с хороших манер вековую пыль и тянусь к дверному звонку вместо того, чтобы просто ввалиться в квартиру девочки-цветочка, терпеливо жду, пока кто-то из этих двоих не откроет мне. По ту сторону слышны шаги, мигает свет в глазке, и дверь наконец-то открывается, заставляя закатить глаза. Ковалевский – придурок. - А… - передо мной широко распахнув невинные глаза стоит Кукла. В чем-то приторно-ванильном, - Андрей? Что ты тут делаешь? Она жмется и мнется, хлопает ресницами, волосы струятся по плечам, щеки заливает румянец. Мне бы, наверное, умилиться, но… как-то не вставляет. На ногах феи идиотские тапки с зайцами, такие же приторные, как и ее костюмчик. Смотрит с непонятным выражением на румяном, еще по-детски округлом лице. - Мне нужен Ковалевский, - пожимаю плечами. И стоит словам сорваться с губ, за спиной Куклы вырастает тот самый хмурый придурок. Девчонка явно хочет посторониться, чтобы пропустить меня внутрь, делает неуверенный шаг назад, но натыкается спиной на светлого и замирает, не понимая, что делать, потому что мужик с места не двигается. Издевательская улыбка сама ползет на губы. Я, правда, стараюсь ее сдержать. Стараюсь как могу, но, судя по всему, выходит не очень. В голове проносятся мысли о том, что Эли была чертовски права, они как однояйцевые близнецы, версия Ковалевского, правда, более хардовая. - Я тут, - рычит мужик, обрывая поток мыслей, опуская руки на плечи Куклы. Недособирательница на жест реагирует странным ступором, как будто удивленным. – Каким ветром, Зарецкий? - Перемен, - усмехаюсь. – Мне нужны материалы по трупам ведьм, Лесовой и Игоря, результаты по Ховринке, если что-то уже готово, и, к сожалению, твои мозги. У светлого уходит несколько мгновений на переваривание, и чем дольше он молчит, тем отчетливее я понимаю, что идиоту явно светит несварение. - Зарецкий, а не охренел ли ты? – наконец-то цедит светлый, сверля меня тяжелым взглядом. Тупой-тупой светлый… - Безусловно. Но это совершенно ничего не меняет. Доронин в курсе. Я вижу, как на роже мальчика-зайчика меняются эмоции: раздражение перерастает в удивление, потом снова в раздражение и, наконец, в злость. Уязвленное самолюбие скребется в его горле и мелькает на дне глаз. Где-то под ними похоть, зависть и лень. Чудесный коктейль для светлого, его должно быть сейчас тащит и мутит от самого себя. - Думаю, - встревает Кукла, пока мужик опять пытается собрать мозги в кучу и унять эмоции, - тебе лучше все же зайти, - и выскальзывает из рук силовика, тянет его за локоть в сторону. Судя по роже, светлый отдирает ноги от пола с мясом. Губы сжаты в тонкую линию, хмурая складка рассекает лоб, во взгляде все еще, как в зеркале, отражаются истинные мысли. Господи, спаси меня от юношеского уязвленного самолюбия. Я шутливо кланяюсь и закрываю за собой дверь. Девчонка несмело улыбается, немного нервно поправляет рукава кофты. - Пойдемте на кухню, я чайник поставлю, - она тянет губы в фальшивой улыбке, пробует разрядить атмосферу, все еще цепляясь тонкими пальцами за руку Ковалевского. - Выдохни, светлый. Я просто хочу помочь, - качаю головой. Не знаю, что веселит больше: его гордыня, ревность, зависть или попытка со всем этим бороться. Ковалевский ревнует ко мне Лис, не может смириться, не понимает, и меня невероятно напрягает сам факт. Кукла гремит чашками и тарелками, суетится, пытается придумать тему для разговора, которая бы свела напряжение светлого к нулю, но, видимо, в голову ничего не приходит. А у меня не так много времени, чтобы тратить его на пустую болтовню. - Доронин сказал, что материалы у тебя. Мне нужно все, что есть, я сниму копии и верну оригиналы. - Ты лезешь не в свое дело, - дергает головой светлый, хватая стул, седлает его аки ковбой из какого-нибудь спагетти-вестерна типа «За пригоршню динамита» лошадь. Ножки мерзко скрипят по кафелю. – Ты никто, Зарецкий, и твое самомнение… - Не суди и далее по тексту, Ковалевский, - вздыхаю, опуская локти на стол, сцепляю руки в замок, снова стараюсь сдержать издевательскую улыбку. – Мы оба знаем, почему ты бесишься. И мы оба знаем, что это ничего не даст, если бы хотела, Элисте была бы с тобой. - Она просто не понимает до конца, какое ты дерьмо, Зарецкий, не обольщайся, - чуть дергает уголком губ силовик, очень старается выглядеть расслабленным, но мы оба знаем, что мои слова ему как серпом по яйцам. - Я дам тебе бесплатный совет, светлый: спустись на землю и посмотри на себя трезво. Ты не выдержишь Лис, не потянешь, - откидываюсь я на спинку стула. - А ты… - А я больше не собираюсь с тобой это обсуждать, - прикрываю глаза и тут же открываю, потому что Кукла опускает передо мной чашку с такой силой, что проливает чай. Он ползет темной лужей по светлому дереву, тонкой струйкой стекает на пол. В глазах латентной маньячки злость и разочарование. Еще одна… Почему людям так сложно принять правду? Почему доходит только после того, как их вывозят в дерьме и сломают хребет? Странная, почти необъяснимая зацикленность на собственных слабостях… - Извини, - пищит девчонка и, как Вискарь, затащивший вчера капли непонятно куда, шмыгает к раковине, чтобы спрятаться. Я бросаю в лужу несколько салфеток, опять приходится скрывать улыбку. - Ничего страшного, - пожимаю плечами, забирая из тонких пальцев тряпку. – Я помогу, - и снова возвращаю внимание к Ковалевскому. – Документы, светлый. Я жду. Он не двигается еще какое-то время, смотрит по-настоящему зло, так, как будто мне не все равно, как будто я должен испугаться или задуматься, или... не знаю… Чем вообще должны заканчиваться подобные взгляды и многозначительные паузы, что я должен почувствовать, кроме раздражения из-за потерянного времени? И все-таки сознание побеждает гордыню, силовик испаряется из кухни, а его место занимает Кукла, пялится в стол и избегает смотреть на меня. - Я рада тебя видеть, - бормочет в итоге. – Как та девочка, Даша? - Хорошо, - отвечаю односложно, не собираясь развивать тему. Мне страшно представить, что творится сейчас в голове Куклы, какой ад поднял со дна мой визит. Очень хочется верить, что обойдется, но, судя по разлитому чаю, моя надежда не оправдается. Надо быстрее сваливать отсюда. Снова что-то тянет и скребется, когда я кошусь на часы на микроволновке недособирательницы. - Я рада. - Что-то не похоже, - качаю головой. - Просто устала, - Кукла поднимает голову, теперь смотрит на меня, немного успокоилась, даже улыбается правдоподобно. – Много всего, я как будто заново учусь видеть, слышать, говорить. - Мы тебя предупреждали, - отвечаю негромко. – Надо было выбирать синюю таблетку, Кукла.