Еще немного… Хочу ощутить его вкус. Я ускоряюсь, потому что больше просто не выдержу, потому что больше просто не смогу терпеть, потому что удовольствие Аарона вдруг стало важнее собственного. Подаюсь назад, веду языком по шву, еще туже обхватываю ствол и мошонку. И он наконец-то сдается, перестает себя контролировать, запускает руки мне в волосы, направляет и руководит движениями. Мне нравится. Мне больше чем нравится. Это чистый кайф, грязный сон. Это быстро, неистово, почти больно. Аарон вскидывает бедра мне навстречу все чаще, я все туже обхватываю его губами, принимаю все глубже, расслабляя горло, провожу ногтями по каменному прессу, снова обхватываю и немного сжимаю мошонку. И он рычит, дергается так сильно, что мне снова почти больно, и падает назад, а во рту наконец-то его вкус. Обволакивает, растекается по языку, горлу. Терпкий, мускусный, сводящий с ума. Я падаю рядом. Улыбаюсь, облизывая губы, глотая. Дышу через раз. - Громова, мать твою, - хрипит Зарецкий. Тянет меня на себя, подминает и впивается в рот, входя в меня пальцами, массируя, задевая чувствительную точку. Быстро, резко, беспощадно. И желание простреливает от кончиков пальцев, по позвоночнику, прямо в голову. Бьет наотмашь с такой чудовищной силой, что меня выгибает дугой, что я впиваюсь в его плечи ногтями, оставляя кровавые следы. Он трахает языком мой рот, он трахает меня пальцами. Мучает, терзает. Задевает клитор лишь едва-едва, заставляя хныкать и метаться. Мне не много надо, я и так заведена до предела, до спазмов и всхлипов. Дышать не могу, ерзаю, дергаюсь. - Аарон… Я хнычу, царапаю его руки, насаживаюсь на его пальцы сама, пытаюсь потереться о руку. Но он не дает, отстраняется, удерживает мои бедра. - Аарон, чертов засранец… Не знаю, прошу или угрожаю. Ничего не соображаю. Все замкнулось и сузилось до него. До его губ на моей груди, до его пальцев во мне. Он растягивает, массирует, сжимает меня и не дает освобождения, все еще не прикасается к клитору так, как мне надо. Все еще лишь задевает, дразнит. И я не выдерживаю, отпускаю его плечи, сама тянусь пальцами к сосредоточению желания. Если не коснусь – сдохну. Но Зарецкий перехватывает мои руки, заводит за голову. - Нет, Эли. Усмехается падший, вынимает из меня пальцы, срывая с губ отчаянный стон, подносит к губам. - Ты сладкая, Эли, - он облизывает пальцы, не отпуская мой взгляд из плена своего, заставляя перестать дышать. – Ты терпкая. Пьянишь. Я выгибаюсь снова, хнычу… - Аар… И он накрывает меня собой. Входит одним резким толчком до упора, выбивая остатки дыхания и мыслей. Да, вот так. Замирает на миг и начинает вколачиваться. Быстро, резко. Выходит почти до конца и снова подается вперед, все еще сжимая мои запястья над головой, впиваясь в рот, потом в шею. Он кусает и вжимает меня в себя и кровать. Почти с яростью. Идеально. Мне хватает еще нескольких его движений, нескольких выпадов, чтобы между нами рвануло, чтобы меня разметало в клочья, растерло. Я кричу в голос, протяжно, до хрипа. - Лис… Мать твою… - шипит Зарецкий в шею, впивается в рот, прокусывая губу. Он выпускает мои руки, стискивает бедра и вдалбливается снова и снова, делая мое падение бесконечным. А потом и сам замирает, застывает, откидывая голову, на лице гримаса, протяжный, низкий стон рвется из его груди, и он падает рядом, утыкаясь в шею. Мокрый от пота, с частящим пульсом, моей кровью на своих губах. Идеально. Я дышу. Тело все еще подрагивает. Жарко. Зарецкий с шипением переворачивается, выходит из меня, прижимает к себе. Мое дыхание все еще раскаленное, сердце все еще долбит в виски. - В душ? – спрашивает драно падший спустя мгновения тишины. Только драные вдохи и выдохи и стук сходящего с ума сердца в клетку ребер. - В задницу душ, - язык еле ворочается, слова срываются едва слышно из-за сбитого дыхания, и Аарон тихо и рвано смеется. А я закидываю ногу на его бедро, обхватываю талию, устраиваясь удобнее и отключаюсь почти мгновенно. Под его пульс, как под колыбельную. И мне снится сон, удушающе детальный, страшный, болезненный. Мне снится моя собственная смерть, мне снится причина, по которой я стала собирателем, и я вскакиваю с кровати с криком, застывшим на губах, с испариной на лбу, со скрюченными пальцами, сжимающими простынь. Я не вижу перед собой ничего, ничего не слышу, ничего не чувствую, кроме боли. Той, фантомной, из прошлого, о котором ничего не помнила до этой ночи. А теперь… Воспоминания толкаются и наползают одно на другое, невероятно яркие, четкие, как нарезка стоп-кадрами. Голова снова раскалывается, во рту сухо, в ушах звон и гул, перед глазами все расплывается, и приходится зажмуриться, чтобы сконцентрироваться, приходится сделать несколько глубоких вдохов. А когда гул в ушах стихает, когда успокаивается сердцебиение, когда спустя вечность я снова открываю глаза и, кажется, что даже могу думать, я окидываю комнату взглядом, прислушиваюсь к звукам внутри спальни и за ее пределами, прислушиваюсь к собственным ощущениям, подхватывая с тумбочки у кровати листок бумаги. «Я к Доронину и в Совет, Эли, набери меня, как проснешься». Я осторожно возвращаю записку на место и поднимаюсь. Хорошо, что его нет. У меня будет время принять душ и собраться. Хотя собирать особенно нечего: сумка, так толком и не разобранная, валяется у кресла. Я выуживаю чистые вещи из ее нутра и иду в душ, перебираю варанты. Мне надо свалить на время, чтобы со всем разобраться, чтобы поговорить с Сэмом и, возможно, все-таки с Марой, чтобы Зарецкий не путался под ногами. Свалить от падшего... Смешно... Но… мне действительно надо. Нужно расстояние и отсутсвие отвлекающих факторов, чуть больше свободного пространства и тишины. Без него. Глава 18 Аарон Зарецкий - Что вы нашли? – я вваливаюсь в кабинет Доронина без стука, почти с пинка открывая дверь. Что-то зудит и тянет на подкорке, но понять что я не могу. Доронин отрывает взгляд от монитора, сжимает виски, рассматривает меня из-под очков, стискивает губы. - Ты рано… - произносит тоном возмущенной училки, трет толстую шею. – Кофе? Чай? - Ответы на вопросы, Доронин. Я хочу знать, что вы нашли, - я опираюсь на заваленный бумагами стол, нависаю над смотрителем. – Саныч сказал, что дело и тела все еще у вас. - Ты и с Санычем пообщаться успел? – вскидывает брови мужик. Я все успел. Даже то, чего не хотел. Ковалевский отказался полностью передавать дело Контролю, не хочет их вмешивать, а вот почему – вопрос… - Как видишь, Глеб, и не заставляй меня спрашивать в третий раз. - Решил вспомнить старые добрые времена? – усмехается смотритель, откидываясь на спинку кресла, складывая руки за головой. Бросает короткий взгляд за окно, потом снова возвращает ко мне. – Проблема в том, Аарон, что мы ничего не нашли. Контроль все еще возится в Амбреле, но безуспешно. В Ховринке ничего нет, кроме останков Игоря. И… прочих останков. Ни новых мертвых ведьм, ни новых мертвых собирателей. Возможно, Громова что-то неправильно поняла, возможно, Игорь действительно просто сумасшедший. Мне хочется съездить ему по роже так сильно, что я слышу хруст собственных костей, хочется схватить за шкирку и двинуть башкой о стену, хочется пинать мягкое, разжиревшее тело до тех пор, пока он не взвоет. Но… - Что с телами? - чеканю, выпрямляясь. - Отчеты по трупам у Ковалевского, сами трупы – в морге. Бумаги я смотрел только мельком, - вздыхает глубоко Доронин. Кресло под ним издает пронзительный, жалобный скрип, когда смотритель поднимается на ноги, все-таки подходит к чайнику. - Есть там что-то интересное? Вместо ответа Глеб щелкает кнопкой, гремит чашками. Я опускаюсь на продавленный диван, жду, наблюдая за нервными движениями Доронина, даю время, чтобы собраться с мыслями.