- Одержимые… - пробую я найти хоть что-то, что… - Одержимость, - не дает не то что договорить – додумать - Зарецкий, - как вирус. В здоровом организме не заведется, Лис. Но он спасал и их. Тех, кто не хотел спасения… - А тебя бросил. - А меня бросил, - соглашается Аарон. – Хотя видел, во что я превращаюсь, в кого. Не мог не видеть. - И тогда ты вышел из себя. Вместо ответа Зарецкий качает головой. - Он отправил меня к… человеку. Обычному человеку, не хуже и не лучше других, не старому, не молодому, не доброму, не злому. К обычному, с всего лишь каплей скверны и дурных помыслов. Тот человек… Я пришел, чтобы очистить его, чтобы привести к свету, пришел, как обычно приходил к людям, как делал тысячу раз до этого. А он взглянул на меня и улыбнулся, увидел, хотя не должен был, все понял, хотя в тот раз встретил впервые, заговорил... Я все еще помню тот взгляд, ту улыбку и холодные, безразличные слова. - Что он сказал? - Что не примет свет от того, кому он нужен, как воздух. Что прежде, чем спасать кого-то, мне бы неплохо спастись самому. Он говорил долго и много. Я ни с кем никогда так долго не говорил до этого. И я слушал. Не знаю зачем, не мог уйти, не мог сделать то, зачем пришел. Просто слушал и кипел от ярости. Ушел только утром. - Ты вернулся на следующую ночь, - глажу я сильные напряженные плечи. - Да. И на следующую, и после, и потом. Я пробовал уговорить человека оставить то, чем он занимается, отречься и прийти к Богу. - От чего ему надо было отречься, Аарон? - «Не ешьте с кровью; не ворожите и не гадайте». - Так человек или иной? – запутываюсь окончательно. - Человек, Эли. Он собирал травы и дикий мед в лесу, продавал настойки жителям ближайшей деревни, говорили, что он знает язык зверей и птиц. Они говорили, они считали, что человек – колдун. - А на самом деле? - А на самом деле он просто был хорошим охотником. Дикая душа… и свободная, - вздыхает и тут же кривится Аарон, почти вдавливая меня в себя. – Я ходил к нему почти месяц. И чем больше мы говорили, тем больше я понимал, что он прав, и тем больше злился. Я – серафим, Длань Господня – где-то растерял все свое красноречие и «мудрость», жадно и с яростью глотал слова обычного человека. Он говорил о Боге, о людях, о птицах и зверях. О церковниках и еретиках, знал слишком много, задавал вопросы, которые я никогда не задавал: спрашивал, почему Бог гневается за знания, почему принуждает верить. «Твой Бог и правда так жесток, серафим?» - голос Зарецкого становится совсем чужим, чуть выше, звучит звенящей как от удара сталью. – «Он правда хочет этих костров на площадях? Крови? Почему он не наказывает толпу, что приходит на казни, как на ярмарку, почему он послал тебя ко мне? К травнику?» И я отвечал, что да, что такова его воля, что вера это не только выбор, но и долг, испытания, что очищение не может быть легким. - И он спорил с тобой? - Нет. Он никогда не спорил со мной. Только задавал и задавал свои вопросы, спрашивал, почему Он не помогает мне, своему сыну? И улыбался. И отказывался от «помощи». Мы ходили по кругу, я хотел его спасти, а он… Он хотел помочь мне, заставить думать, увидеть себя настоящего, того, в кого я превращаюсь. Вытаскивал мою тьму и мои пороки наружу. Я злился. Понимал, что мне достаточно просто заставить… но я… - Не мог, - договариваю вместо Аарона. - Да. Не мог, - длинно выдыхает Зарецкий три коротких слова. Длинно и надсадно. - Как все закончилось? Аарон откидывает голову на спинку кресла, закрывает глаза. - Плохо. Человека сожгли. Сожгли за колдовство и ведьмовство те же люди, что покупали у него травы и приходили за диким медом. На площади, как кусок мяса. Там был весь город. - И ты разозлился. - Да. На него и на себя, на жителей. Готов был стереть и город, и деревню, и чертов лес с лица земли. Вся та муть, все то болото, что было во мне, просто вылезло наружу. Прорвало канализацию. Нормальная ситуация, полная жопа. Полагаю, что примерно то же произошло с каждым падшим. Они начали задавать вопросы, они теряли свой свет. Аарон чего-то не договаривает. Я чувствую это, но… не давлю. Он расскажет потом, когда будет готов. Поэтому… - И Он низверг тебя в ад. Заставил разбираться с этим самостоятельно. Зарецкий, опять острый и колючий, отрывает на миг голову от спинки, а потом отворачивается, опять не смотрит на меня, опять тлеют угли на дне его глаз. Дышат жаром и пламенем, пульсируют, как сердце. - Да. В один миг я Длань Господня, а в следующий - падший червь, не способный выползти из-под земли даже чтобы сделать глоток воздуха. - Ты все-таки выполз, - не соглашаюсь. – Вырвался. - Ну… это как сказать. Мне иногда кажется… Всегда будут двое меня: один светлый, гордый, сильный, стоящий перед Ним, почти счастливый, а другой… падший, с обугленными крыльями, коленопреклоненный, обессиленный. Понимающий, что не спас того, кого следовало спасти. И дело было вообще не в вере. - Ты сейчас не тот и не второй, Аарон. - Да. Но эти двое… они все еще живы. Живее, сука, всех живых. Даже несмотря на то, что я делаю все, чтобы они оба сдохли. Я хочу спросить о том, действительно ли верит он в то, что светлый и падший когда-нибудь умрут, но не успеваю. На столике рядом с моей чашкой кофе звонит мобильник Аарона. На экране высвечивается короткое «Бар». И я оставляю свой вопрос при себе, протягиваю высшему трубку. Он раздумывает несколько мгновений, прежде чем ответить на звонок, всматривается в меня, и мне приходится кивнуть, почти вложить телефон в его руку. - Да, Вэл, - со вздохом произносит Шелкопряд. Я слышу очень тихий шум, какой-то шелест, а после и голос бармена. - Аарон, я правда пытался, как мог, но она не уходит, требует тебя, раздражает и нервирует остальных. Несколько светлых уже ушли и… - Кто она? – вздыхает Зарецкий. - Стремная, как моя бывшая, злая, как ее мать. Уже второй час здесь торчит. Вокруг – чертова зона отчуждения. Даже музыканты свернулись. Такими темпами… - Вэл, - обрывает тираду парня, Аарон. - …у нас вообще посетителей не останется, - не слушает начальника парень. – Наверняка какую-нибудь дрянь после себя оставит. А мне разгребать потом. - Вэл, - шипит хозяин «Безнадеги». - Что? Я звоню тебе из сортира и совершенно не уверен, что, когда выйду, не увижу ее за дверью. Знаешь, я на такое дерьмо… - Вэл! – еще тверже. - Здесь ведьма из северного ковена, Аарон. И она хочет тебя. Сейчас. Немедленно. Аарон цокает языком, снова тяжело вздыхает, закрывает на миг глаза и поднимается на ноги вместе со мной. - Шли ее на хер до завтра и закрывайся. - Но… - булькает сдавленно бармен. Его шок такой сильный, что, кажется, просачивается в комнату сквозь трубку, оседает тут легким туманом. В целом, парня я понимаю. «Безнадега» никогда не закрывалась, ни разу. Открыта двадцать четыре на семь. - У нас санитарный день, - усмехается Шелкопряд, становясь в один миг самим собой. Привычным и обычным: твердым, самоуверенным, насмешником. - Аарон, я… - Твою же ж мать, - снова вздыхает падший. – Ладно. Дай ей трубку. «Прости», - произносит одними губами, а я выскальзываю из рук, в которых успела пригреться, ищу кота, потому что перестала слышать сопение. На лежанке Вискаря нет, на кровати тоже. - Завтра в восемь в «Безнадеге», - чеканит Зарецкий, когда я уже возле балконной двери, тянусь к занавеске. – И почему мне должно быть до этого дело? Вискарь за занавеской, возле батареи, смотрит раздраженно и недовольно на глупую иную, потревожившую его покой. - Ну конечно, - тянет Аарон, когда я оборачиваюсь, оставляя кота в покое. – Срать. Я. Хотел. До завтра, - и кладет трубку, убирая мобильник в карман. - Ковен активизировался, - морщусь я, ловя взгляд снова теплых пепельных глаз. - Да. Мне надо к Дашке, и вы с котом идете с нами. Собирайся. Хочется прищелкнуть каблуками и козырнуть, но я только снова морщусь и растираю руки, оглядываясь. Пытаюсь понять, что взять с собой. Глава 14 Аарон Зарецкий Эли собирается как-то слишком быстро. Морщится, ворчит, но собирается. В какой-то момент даже складывается ощущение, что кота она собирает в два раза дольше, чем себя: миски, еда, лежак, туалет и наполнитель, еще какая-то уродская ободранная палка, мыши и мячики. Да. Шмоток у бомжа однозначно больше, чем у собирательницы. Она ничего не говорит, никак не комментирует то, о чем я ей рассказал. Я даже не понимаю, что Лис обо всем об этом думает, ушло ли напряжение, которое сидело в Громовой с того момента, как я показал крылья. Кажется, что Эли такая же, как всегда.