В целом мне все равно, мне все еще слишком хорошо, я все еще… разнежена и размазана. По кухне двигаюсь медленно, рассеянно. Аарон наблюдает за мной с каким-то непонятным выражением на лице, словно запоминает движения. Пристально, внимательно. Скользит взглядом по телу под полотенцем и голым ногам, по открытым плечам и лицу, по рукам. Когда еда для кота наконец-то готова, и я сажусь напротив Зарецкого, с чашкой чая, он перехватывает мою руку, разворачивает внутренней стороной ладони, вдыхает, потом целует и проводит языком. Касается губами запястья, втягивает кожу в рот, смотрит, не отрываясь, мне в глаза. - Что ты сделала со мной, Эли? Что у тебя за магия такая? - А у тебя? – спрашиваю почему-то хрипло, сердце странно бухает в горле. Он снова целует мое запястье вместо ответа, после выпускает руку, делает глоток чая. А я прихожу в себя, прикрыв глаза. Возвращаюсь в себя обычную, собираю в кучу мозги. Отхожу от того состояния, в котором он утопил меня, дышу. Медленно и размеренно. И первыми возвращаются мысли об убитой верховной. …ты не сможешь бегать от меня вечно… Я дергаюсь из-за этого голоса… Чужого голоса в моей голове. Того самого голоса, что уже слышала. В лесу. Забирая душу. Проливаю чай на стол, нервно одергиваю руки от кружки. Бездумно смотрю на лужу, расползающуюся по столу. Зависаю. - Эли? – спрашивает Зарецкий. - Я… - его голос, словно включает краски и звуки, словно выдергивает из эха чужих слов, - просто тяжелый день, - качаю головой, сама не понимая, что происходит, хмурясь. - Мы так и не договорили, - кивает Аарон, смотрит серьезно и сосредоточено, явно мне не верит. Вся его расслабленность рассыпалась, как карточный домик. – Расскажи мне все до конца. И я теряюсь. Смотрю на мужчину напротив, наверное, глупо, пытаюсь понять, зачем Зарецкому этот геморрой. Понять не выходит. - Эли, - качает Аарон головой, - просто расскажи. - Я прихожу за душами, - все-таки сдаюсь, пялюсь в чашку и начинаю говорить, - …которых нет… вместо которых липкая, мерзкая дрянь. Уже второй раз, Аарон, - поднимаю на него взгляд. – Только я. У остальных… такого нет. И смотрители, совет, контроль понятия не имеют, что это за дерьмо. - Но ты чувствуешь что-то? Что? - Ничего из того, что я видела и чувствовала раньше. Там не просто пустая оболочка, там какая-то мерзость, понимаешь? Это даже не ад, потому что ад таким не бывает, не пустота и… души… они все еще в списке. Я все еще должна их забрать. Зарецкий хмурится сильнее, что-то прикидывает, барабаня пальцами по столу, а я снова утыкаюсь в чашку. - Я забирала верховных раньше, - продолжаю скорее для себя, чем для него, - но никогда такого не было. Ни с одним иным, не только с ведьмами. - Верховных? – Аарон вскидывается мгновенно, впивается в мое лицо взглядом. – Сегодня в парке тоже была верховная? - Да, - киваю, не понимая, с чем связано его напряжение. Почему мой ответ так важен. – Московская, северная. Искатель застывает на какие-то доли секунд, кажется, что даже не дышит, а после сжимает руки в кулаки, стискивает челюсти так, что на скулах играют желваки. Он щурится, со свистом выдыхает. Злится. И рада, что злится сейчас не на меня. - Сука, - тянет тихо. - Что? Ты что-то знаешь? – моя очередь ловить выражение его лица, жесты, слова. В голове проясняется окончательно, хотя тело еще лениво-разнеженное, и всплывают вопросы: почему он оставил машину у парка, почему вернулся за ней только вечером, где Бемби и по какой причине его ад сегодня непривычно, слишком остро горчит? Аарон не торопится мне что-либо объяснять, сверлит жестким, колючим взглядом стену за моей спиной, молчит. Кажется, что вообще не слышал моих вопросов. Я поднимаюсь, отношу свою кружку в посудомойку, убираю туда же пустую миску Вискаря. Хочется курить, спать. Завтра не хочется никуда ехать. А мне надо: за новыми душами и в отдел к Доронину. Глеб все понимает, не верит, что я имею отношение к этому, но… правила никто не отменял. Я уверена, что допрашивать будут, скорее всего, он и Ковалевский. Последнего видеть не хочу. Светлый не услышал и не понял ничего из того, что я пыталась ему объяснить, все еще на что-то надеется, порывался отвезти меня сегодня домой, пробовал настоять на том, чтобы заехать завтра. Его настойчивость мне очень не нравится. Михаил мне не нравится, и его внимание ко мне. Я в тайне надеюсь на то, что, если Бемби все-таки решит стать собирателем, она отвлечет Ковалевского от меня. Более того, если Бемби останется в «профессии», я сделаю все, чтобы она попала под опеку именно к Михаилу. - У меня есть… - голос Зарецкого, раздавшийся в тишине кухни, выдергивает из мыслей, заставляет вздрогнуть, а потом отвернуться от окна, - подопечная. Он все-таки слышал мои вопросы. Я киваю, давая понять, что слушаю. - Она… Это долгая история, но если вкратце… Ей еще нет восемнадцати, она школьница и она… - он вздыхает, набирает в грудь воздух, как перед прыжком в воду, футболка на груди натянута, взгляд колючий, - должна стать новой верховной. Темной… Твою… - Какой? – спрашиваю отчего-то шепотом. Новая темная верховная… для восемнадцатилетней школьницы… это полное дерьмо. Это настолько дерьмо, что хуже просто быть не может. И дело не в ритуалах, не в том, что она условно «темная», дело в ковене. Ковен – это… - Никакой, Лис, - Зарецкий смотрит со злой иронией, почти яростью. – Она должна стать верховной Москвы. - Твою, - бормочу я… а потом до меня медленно начинает доходить. – Нет восемнадцати… Силы еще даже не должны были… - я вдруг становлюсь косноязычной, теряю все слова, в голове вместо них звон. – Но северная умерла сегодня, значит… - Да, - зло дергает уголком губ Аарон. – Дашка пробудилась сегодня. Пробудилась плохо, чуть не разнесла собственный квартал, я еле успел, - качает он головой. Я сжимаю переносицу, думаю. - Считаешь, что северную убили специально? Чтобы… - Как вариант, - кивает Аарон. – Только не могу понять, зачем и кто. Смена верховной – это не то чтобы долгожданное событие. Тем более, когда верховная настолько молодая, настолько неопытная. Ковен в этом вряд ли заинтересован. - Они почуяли, - бормочу, почти не слушая Шелкопряда. – Ты понимаешь, что они ее почуяли, Аарон? Северный ковен точно. Остальные, скорее всего, тоже, пусть и не так остро. Начнется охота. За твоей подопечной начнется охота. Уже началась. - Я понимаю, - он злится. Он сильно злится. – У Дашки были планы, - снова сжимает и разжимает кулаки. – Она хотела доучиться, хотела… - дергает отрывисто головой. – Если бы все происходило так, как и должно было происходить… - После ее восемнадцатилетия верховные начали бы угасать, - киваю, - а она – постепенно обретать силу. У нее были бы годы, - продолжаю совсем тихо. – Время и на учебу, и на контроль… Что ты будешь делать? - Найду ей того, кто сможет научить – это основное. Закрою на время. Мне хочется расхохотаться первые несколько мгновений или покрутить пальцем у виска, но я перехватываю взгляд Зарецкого, и вместо смеха вырывается сдавленное бульканье. Он серьезно. Он действительно в состоянии закрыть будущую верховную. Твою… мать… И Аарон понимает, что я понимаю. Я не скрываю эмоций, стою, застыв возле окна, опираясь спиной о подоконник, рассматриваю его, пробую уложить в голове хоть какую-то часть информации, переварить, осознать до конца. Зарецкий кажется расслабленным, почти таким, как всегда. Только продолжает сжимать и разжимать кулаки, только взгляд… Когда Шелкопряд узнает, из-за кого пробудилась новая верховная, он заставит виновного плакать кровью. На самом деле заставит любого, кто причастен. - Боишься? – тихо, низко тянет Аарон. В голосе все те же злые ирония и насмешка, мрачное удовлетворение. Он будто рад тому, что я понимаю, сколько в нем силы. Понимаю ли? Я думаю. Я правда думаю над его вопросом, прислушиваюсь к себе, еще раз прокручиваю в голове слова Зарецкого. Те крохи информации, что знаю о нем. Ковалевский сегодня почти пятнами пошел, когда узнал, что Аарон меня подвозил, зудел в уши, что Зарецкий опасен, что я не представляю с кем связалась, что он наверняка меня использует и бла-бла-бла. Было даже смешно. Ковалевский серьезно полагал, что может на что-то повлиять. Но… Я не чувствую от Аарона опасности. Не по отношению ко мне. Возможно, обманываю себя, возможно, хочу обмануться. Проблема в том… с ним, я не прячусь, от него не надо ничего скрывать. Он знает, действительно знает, кто такие собиратели на самом деле. Что сидит в нас, и кажется, что ему глубоко на это класть. - Нет, - отвечаю и вижу, как расслабляются плечи и губы хозяина «Безнадеги», как немного светлеют глаза. – Просто я все еще не знаю, кто ты на самом деле. - Это для тебя важно? Я снова задумываюсь. Имеет ли значение то, кто он? Или кем был? Я не верю людям, я не верю иным, я даже призракам не всегда верю. Ему… не знаю. Хочется сказать, что ему тем более, но меня что-то останавливает. Зарецкий упрямый, гордый, изворотливый, сильный. Темный. И еще куча всего, но… - На самом деле… - начинаю говорить и подхожу к нему, запускаю руку в темные, густые волосы, в непослушные, жесткие пряди. Аарону приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть на меня. Странно, но это не делает его более открытым. Все наоборот, кажется, что это я сейчас открыта перед ним, - нет. Мне кажется, это… привычка, возможно, с примесью любопытства, возможно, оно приправлено необходимостью контроля и паранойей. Но в целом мне все равно. Кем бы ты ни был, я готова позволить тебе узнать, - намекаю на слова, брошенные в лифте. Аарон ловит мою ладонь, целует так же, как несколько минут ранее, открывает глаза. В их глубине, на самом дне, его ад, его личный демон и что-то еще… - Доронин сказал, ты собиратель с двенадцати, - звучит низкое. Зарецкий говорит и водит губами по моей ладони, отчего слова звучат приглушенно, а на моей коже мурашки, - я понимаю, почему ты никому не веришь. Они наврали тебе? - Да, - киваю спокойно. Я давно переболела, меня не трогает. - Когда узнала правду? - Когда увидела Его, - пожимаю плечами. – Через два года – незабываемая встреча была… Гребаный Дед Мороз с мешком подарков для непослушных детей. - А в мешках-то все больше трупы… - Да. Аарон задумчиво кивает, втягивает воздух у моего запястья. - Помнишь, что произошло? - Нет. И не уверена, что хочу, - я, наверное, даже понимаю, почему искатель задает эти вопросы. Бемби и моя выдержка. Зарецкий такой, какой есть. Его не переделать, и я знаю, на что согласилась. - Ты поэтому хочешь рассказать Кукле все до конца? - Отчасти, - киваю. – И ради душ, которые она придет забирать. С ее представлениями о мире, о ней самой в нем, о душах… - Боишься, что сорвется? – понимает Зарецкий без слов.