Мне сложно говорить нормально, сложно реагировать на Варю, потому что я боюсь упустить этот запах, это ощущение. Напрягается сильнее спина, тяжелеют на миг руки и ноги, меняется зрение, а вместе с ним и глаза. Я поспешно отворачиваюсь от девчонки. Это ей тоже рано видеть. Снова концентрируюсь, собираюсь. Ищу душу. Трогаю, проверяю, растягиваю пространство. Но опять натыкаюсь на прозрачность и пустоту. Ладно. Пусть я не могу ощутить дух, но запах трупа я чувствую, улавливаю вкус остывающего тела, слышу звук смерти. Я так сосредоточена на этих чувствах, что упускаю момент, когда Аарон и Варя уходят. Реагирую только на приглушенный, недовольный возглас будущей собирательницы. Дергаюсь, как от удара, выпрямляю спину. Сзади все еще слышны шаги и тихие голоса Зарецкого и Бемби. Они отдаляются. Одна минута. Две. Три. Теперь можно. Я полностью отпускаю себя на свободу, хрустят кости шеи и запястий, ноги согнуты в коленях. Снова прислушаться и вдохнуть, чтобы еще раз проверить направление. Растереть запахи и звуки и сорваться на бег. Смерть звучит как последний выдох, как тихий хлопок, пахнет лилиями, оплавленным воском, сожженной спичкой. Эти запахи и звуки ведут и тянут меня за собой. Путеводная звезда, мать ее… Светоч. Я бегу по дорожке, дышу глубоко, не переставая слушать окружающее пространство. Пытаюсь понять, что происходит, что еще беспокоит меня помимо очевидного. Ведь там что-то есть, что-то скребет, дразнит. Тело. Сначала тело. Все остальное потом. Где-то… где-то рядом. Совсем близко. Но мысли мешают. Не дают полностью отдать власть инстинктам, не дают пропустить смерть через себя, как она есть. И я запрещаю себе думать. Просто отсекаю все лишнее. Сворачиваю с дорожки, соскальзываю в овраг и немного вправо, ближе к дороге и домам. Пока бегу, пытаюсь еще несколько раз услышать душу, уловить хоть что-то. Но каждый раз, с каждым новым усилием тишина и прозрачность в ответ становятся только глубже. Они не могут быть настолько глубокими и все-таки это так. Именно они давят на плечи, заставляют нервничать. Теряться в догадках, бежать еще быстрее, почти поскальзываясь на мокрой земле. Дождь бьет по лицу, капли попадают за шиворот, делают одежду неприятной, делают движения неосторожными, дерганными. Заставляют терять время. Теперь я точно уверена, что тело где-то рядом с дорогой, но почему-то нет звука машин, только усиливающийся с каждым шагом запах воды. Тишина невероятная. Так тихо бывает только в студии, за закрытой дверью. Вкус мертвого тела на языке очень сильный, резкий, как кайенский перец. Совсем близко. Еще немного. Я петляю между деревьями, цепляюсь за голые ветки кустов, скольжу по влажной, хлюпающей под ногами земле. Не разбираю дороги, не обращаю внимания на направление. Не фиксирую его. Несколько секунд, всего лишь… Еще ускоряюсь, почти на пределе. Деревья становятся реже, больше кустов, под ногами теперь тропинка. Она узкая и размытая, в грязи вязнут кроссовки. Я различаю очертания скамейки, человека рядом с ней, вижу водную гладь. Совсем чуть-чуть. И я смогу… Ускоряюсь еще, громко, глубоко дышу, вылетаю на очередную пустую площадку для отдыха и наконец-то могу нормально рассмотреть тело. Твою ж мать! Картинка бьет наотмашь. Заставляет остановиться так резко, что я теряю равновесие и падаю на колени, пальцы впиваются в зыбкую жижу. А взгляд прикован к трупу. Я смотрю и никак не могу перестать. Она сидит на земле, спиной опирается на темную от дождя лавочку, голова запрокинута назад. Возле небольшого искусственного пруда, кажется, что просто отдыхает. Глаза закрыты, на лице полуулыбка, сбоку – сумка. Ее руки лежат на коленях, одна под другой, будто держат чашку. Вот только в них ни хрена не чашка. Я поднимаюсь, делаю шаг. Потом еще один и еще. И никак не могу перестать смотреть на нее. На ее руки. На то, что в них. Я пока не понимаю, что именно, но чем ближе подхожу, тем больше различаю деталей. Тем ярче и громче все вокруг. Смерть была болезненной. Полной страха. Обжигающей боли. Но… быстрой. У женщины перерезано горло. Нет… не так… ее горло разорвано. Остатки мышц, ошметки кожи и сухожилий, кровавое месиво. Дыра вместо шеи, нутро, выставленное на обозрение. В этой дыре – позвоночник, как рыбий плавник над поверхностью воды. Кровь везде: на одежде, на лице, на руках, в волосах мертвой. Целая лужа под ней. Брызги на спинке лавочки, на сидении, на чертовой шанели. Темные, тяжелые, начинающие густеть. Я делаю последний шаг. Склоняюсь над телом. Дерьмо… В руках мертвой – собственный язык и что-то еще. Часть горла, как кусок мяса. Бесформенный, изрезанный, липкий, влажный. Другой кусок мяса – под лавочкой. Пахнет старыми медными монетами. Очень сильно пахнет. А потом я перевожу взгляд на лицо трупа и матерюсь, с шипением проталкиваю сквозь губы звуки и слова. Закрываю глаза, снова открываю, тру руки. Опять смотрю и втягиваю в себя воздух. Опять матерюсь. Я знаю убитую. И это не самое плохое, самое плохое – я совершенно не хочу к ней прикасаться. Потому что… Не к чему там прикасаться… В теле нет души. Я отступаю, приседаю на корточки возле правой ноги мертвой, поднимаю штанину. Касаюсь осторожно холодной лодыжки. И тут же одергиваю ладонь. Облизываю пересохшие губы, встряхиваю рукой, хочется вытереть пальцы хоть о что-нибудь, пусть даже о землю, пусть даже окунуть в кровь. Я почти тянусь к луже, но вовремя останавливаю себя. Поднимаюсь, отступаю на шаг. И еще на один. Потом еще. И лезу в карман за мобильником. Пробую собрать мозги в кучу, пока ищу и набираю номер. Вместо души в этом теле та же черная, вязкая хрень, что и в Карине. И… как-то это начинает настораживать. Оба трупа-то мои… - Излагай, - доносится отрывистое, почти приказом. Убью его когда-нибудь. - Я в парке, где-то на юго-западе. И тут… - не договариваю, потому что не знаю, с чего начать: с личности трупа или с отсутствия души. Что важнее? Какая новость хуже? - Громова… - Верховная северного ковена мертва, - все-таки делаю выбор. – Мерзко мертва, как ты любишь. С кровищей, кишками и какой-то извращенной показательной ритуальщиной. - Отличная новость, Громова, только… - И у ведьмы нет души, - вываливаю на Доронина вторую новость дня, не давая договорить. Слышу с каким-то странным удовольствием, как мужик давится словами, захлебывается воздухом. Ну, не мне же одной тут чувствовать себя не в своей тарелке. - Вместо нее та же дрянь, что и у трупа с трассы, Глеб. - Сука… - Ага, - киваю отстраненно, потому что взгляд опять натыкается на труп, на лужи крови, на сложенные руки, на то, что лежит в них. Язык… Он вырвал ведьме язык… - Пришли кого-нибудь, - отворачиваюсь от тела, встряхиваясь, - и лучше быстрее. Все-таки это парк. - Гребаная сука… - продолжает изгаляться Доронин. Голос напряженный, приглушенный, почти злой. - Не буду спорить, - отвечаю, проводя рукой по волосам. – Быстрее, Глеб, - повторяю жестко и отключаюсь. Маша и правда та еще сука… была… Черт! Что ж за осень в этом году такая поганая? Глава 10 Аарон Зарецкий Мы возвращаемся с Куклой к машине, когда в кармане куртки оживает телефон. Оживает знакомой и тревожной мелодией. - Дашка? – подношу я мобильник к уху, внутри скребется какое-то гнусное чувство. - Андрей, - голос такой, будто она сдерживается, чтобы не закричать. В трубке скрежет, шорохи, помехи и завывание ветра. И мерзкое чувство усиливается многократно. Мозг лихорадочно ищет варианты того, что могло произойти. Что, мать твою, такого могло случиться за те несколько часов, что прошли с момента последнего нашего разговора? - Дашка… - Началось, Андрей, - хрипит девчонка в трубку. И мне не сразу удается сообразить, о чем она. Просто потому, что еще слишком рано… Чертовски рано… А когда доходит, хочется орать матом.