— Да, хорошо, Виктория Эммануиловна, я уже почти закончила дела и уже выдвигаюсь. — Каштан хмыкнула про себя, произнеся это армейское словечко в нежные ушки Виктории. До сих пор Каштан терялась в догадках, откуда раскопали эту даму в приемную. Она повернулась к эксперту, улыбнулась, пожала плечами, расписалась о сдаче материалов от источника в журнале и вышла. Посол любезно пригласил ее присесть, коротко глянул на Каштан и сказал: — Сегодня ночью поступила телеграмма с пометкой «Срочно, особой важности». Пришла на мое имя из МИДа, — он поднял палец, — о вашем досрочном отзыве в Москву. Инициатор, скорее всего, наши «ближние соседи»[84]. Не могу понять, отчего они сделали такой обходной маневр, через МИД? — Он помолчал, давая осмыслить сказанное, и деловито добавил: — Два дня на подготовку и сборы, а потом вылетаете в Москву. Там вас встретят. Подробностей не знаю. Да и не хочу знать! Дора Георгиевна Каштан немного подождала, помолчав, но далее ничего не последовало. Она вышла из кабинета и вернулась в помещение резидентуры здания посольства. Прошла контрольный осмотр в «предбаннике» и двинулась по коридору к двери кабинета резидента[85] Николая Четверикова. Постучала и, услышав разрешение, вошла. — Здравия желаю, Николай Николаевич! Уже знаете? — спросила она, по лицу определив, что тот уже в курсе ее отзыва. — Да, посол проинформировал меня, хотя там стояло «на его усмотрение», а смотрит он глубоко и мудро. Вот меня и поставили в известность! — резидент, как принято, говорил только ту часть информации, которую можно было сказать. Он не сказал, что чуть позже получил шифротелеграмму, где ему предлагалось отправить отчет о работе трех сотрудников, с детальным списком проведенных операций, полученных сведений и источников получения. Он знал о телеграмме послу, поэтому хорошо понимал, что из трех человек в Центре интересовались только Каштан, но в подробной информационной справке в Центр резидент КГБ в Париже полковник Николай Четвериков после систематизации их отчетов, как и затребовали наверху, отправил с полным анализом на всех трех за последние полгода. Даже маршал Лаврентий Берия в ВЧК-ОГПУ не мог писать документы полностью. Инструкция обязывала пропускать информационно-ключевые слова, и вписывал их от руки в распечатанный документ с пропусками. В парижской резидентуре КГБ не отходили от протокола ВЧК-ОГПУ, текст содержал пропуски везде, где стояли конкретные имена, фамилии, адреса, даты, названия, и Четвериков заполнял все пробелы вручную. Оперсотрудник иных линий КГБ отснял документ, первый негатив проявил, а второй экземпляр непроявленных негативов ушел ближайшей дипломатической почтой с дипкурьером в Москву, в Ясенево, где его проявили, распечатали в одном экземпляре и положили на стол зампреда КГБ, начальника ПГУ генерал-полковника Крючкова. Владимир Александрович, с сожалением отложив в сторону только что полученную афишу театров Москвы, прочитал присланные отчеты, два отодвинул, а информацию о работе полковника Д. Г. Каштан с пометкой «Передать помощнику Ю. В.» вручил дежурному офицеру связи. К концу дня справка из дома № 2, на пл. Дзержинского, поступила в ЦК КПСС, к Сербину, который и затребовал ее от помощника. — Дайте мне отчеты ее работы там, в Париже, чтобы я мог поставить окончательную точку! — как-то сказал он, во время короткой встрече по обмену информацией, проходившей каждую неделю. — Иван Дмитриевич, — мгновенно отреагировал помощник, — ну, не можем мы передавать данные по оперативной работе, даже в Инстанцию! — Можете! — весело откликнулся Сербин. — Еще как сможете! С песнями принесете, если я так захочу. Поняли меня?! Помощник понял, потому что знал, кто такой Сербин и его возможности, поэтому лично встретился с Крючковым, принеся ему несколько старых программок из московских театров, чем сильно обрадовал начальника ПГУ, как театрала, и, не вдаваясь в детали, попросил выдать за полгода все оперативные разработки полковника Д.Г. Каштан, что и было сделано. Дора Георгиевна помолчала, как в кабинете посла, ожидая продолжения от резидента, затем, словно не понимая цели такого отзыва, спросила: — Это что, на ковер к руководству или орден дают? А как быть с текущими делами? У меня большая оперативная работа, я продвинулась с новым контактом, в развитии… — Товарищ Каштан, вам известно больше по этому вопросу, а я не имею понятия, в какой вы теперь будете номенклатуре. Давайте отставим эти гадания, а вы просто будете готовиться к вылету. — Он встал и прошелся по кабинету. — Да, готовьтесь к вылету. — Резидент немного подумал и, тщательно подбирая слова, продолжил: — Надеюсь, что для Москвы ваш вызов будет положительным. Вот только с кем я останусь работать?! Сами знаете, какие кадры прибывают ко мне за последние годы. Наш корпус здесь, во Франции, самый большой, почти две сотни человек, и четверть из них эти самые. Вы уедете, как я предчувствую, надолго, а что буду делать я? Мне новый день дается с трудом, каждое утро мне надо придумывать для них хоть какие-то безопасные для нашего дела не задания, а элементарные занятия. И чем дальше, тем хуже, — он помолчал, — все на этом. Удачи! Он желал ей удачи вполне искренне, и, конечно, он хотел бы знать точную причину такого внезапного вызова. Сказав фразу, что Каштан лучше его знает причину, Четвериков, к сожалению, мог только догадываться, полагаясь на слухи и обрывочные данные, которые возникли после первого вызова в феврале. Этот февральский вызов так сильно привлек его внимание, потому что из-за него он попал в вилку, когда на следующий день после срочного вылета Каштан поинтересовался, как сильно и надолго задействован его сотрудник в консультациях ТПП[86]. Тогда, после этого запроса, он получил резкий и вполне понятный иносказательный ответ, чтобы не совал свой нос туда, куда не следует. Николай Николаевич оставил этот превышающий субординацию отклик на его служебный запрос и не стал выяснять причину такого хамского отлупа его, уважаемого человека. Совершенно ясно было, что он лишний в какой-то игре, куда пригласили его помощника, а ему даже не сообщили. С того момента он и стал собирать любую информацию, которая касалась Каштан. И немного прояснил для себя только тот факт, что Дора Георгиевна заинтересовала Инстанцию и ей сделали предложение, от которого она отказалась. Такого на памяти полковника Четверикова не было, чтобы прокатить предложение Инстанции, каким бы оно не было. Больше ничего интересного не проходило, да и та самая информация об отношениях Каштан с Инстанцией, по мнению Николая Николаевича, была мало достоверной, а носила явно преувеличенный характер. Теперь, когда ее отзывали из долгосрочной зарубежной командировки, на самом, казалось, взлете карьеры, нужно было быть круглым дураком или сомневающимся идиотом, чтобы определить, откуда дует ветер. Он понимал, что потеря руководителя направления «Т» скажется на работе по сбору наиболее ценной информации, план по задачам не будет выполнен, и надо будет искать достойную замену, чтобы иметь хоть какую-то перспективу на выполнения заданий Центра. В середине лета 1977 года легальному резиденту КГБ в Париже полковнику Четверикову нужно было решать, кем заменить Дору Георгиевну Каштан, самого успешного и продуктивного оперативного работника структуры «Т». В силах и средствах у резидента вопросов не было, а вот в человеческом ресурсе проблема вылезала, и найти достойную замену было практически неосуществимо в кратчайшие сроки. Август 1977 года. Москва. Старая площадь. ЦК КПСС. Дора Георгиевна прилетела рейсом «Аэрофлота» Париж — Москва. В стороне от трапа стояли черная «Волга» и двое мужчин. Каштан сразу же поняла, что ее встречают не коллеги из ПГУ и даже не «девятка», а мощная оперативная группа кремлевской охраны, «серые шляпы», как их называли в узком кругу. Посадив в машину Каштан между двумя непроницаемыми охранниками, они помчались в сторону Москвы, проехали Лубянку и свернули на Старую площадь к зданию аппарата ЦК КПСС. Теперь она знала, что в этот раз, в этот приезд в Москву, все будет обстоять иначе. Дору Георгиевну просто выдернули из Парижа, даже не поставив в известность ее прямое руководство в КГБ СССР, о чем свидетельствовали разговор с резидентом накануне вылета и это «прикрытие» кремлевской охраны. Старший из сопровождения обернулся к ней и сказал, глядя одновременно на нее и в бесконечность, как это мастерски могли делать «серошляпники»: — Вас уже ждут. Иван Дмитриевич Сербин, «Иван Грозный», начальник отдела оборонной промышленности ЦК КПСС. Мы будем здесь, Дора Георгиевна. — У него не было и тени, даже намека на тень улыбки. Она зашла в подъезд, там к ней подошел тот же полноватый аппаратчик с кожаной папкой в руке, правда, теперь он уже не улыбался, а слегка, как показалось ей, укоризненно посматривал на нее. В кабинете, куда ее без промедления провели, Каштан подошла к длинному столу, за которым сидел Сербин. Он показал ей рукой на стул напротив и придвинул ей папку. — С приездом, Дора Георгиевна! Начинаем, как вы у себя проговариваете, оперативные действия. Вот здесь лежит бумага, которую вам надо подписать. Ознакомьтесь! Каштан открыла папку и увидела на бланке КГБ СССР приказ о назначении ее, с приданием чрезвычайных полномочий, руководителем и главным исполнителем строго конфиденциальной операции «Тор». Приказ был с пометками «Экземпляр один» и «Строго секретно». Она расписалась против своей фамилии, достала из сумочки фотоаппарат «Минокс», сделала снимок и закрыла папку. — Это что? Что такое? — опешил от неожиданности Сербин. — Моя страховка, если попала в мясорубку! Будет другая, тогда уничтожу эту! — деловито сообщила Каштан и положила в сумочку аппарат. Иван Дмитриевич, что-то бормоча про себя и одобрительно посматривая на нее, забрал папку с документом. — Теперь к делу! — Сербин остановил взгляд на Доре Георгиевне. Повисла томительная пауза. — Мы с вами, товарищ полковник, в прошлую нашу встречу наметили основные, скажем, узловые моменты всей этой вашей катавасии. Теперь вы отправляетесь в Краевой центр и начинаете работать там. Он остановился, как бы прислушиваясь к своим словам, потом продолжил тем же тоном, но уже более начальственно. — Группа офицеров, прикомандированных к вам, уже вылетела из Парижа и подъедет в Краевой центр позже, когда вы там все подготовите для них. Там на месте обращайтесь только к секретарю крайкома по промышленности и оборонным объектам. Он, в меру своих полномочий, обязан предоставить все условия для работы. Пусть занимается только тем кругом, которым мы его ограничили. Собственно, на месте будет ясно, как будете все это использовать. Связь по «секретке»[87] ЦК партии через Крайком КПСС, ими инструкции уже получены. Эта вынужденная мера, но необходимая на этот период. До встречи! — Сербин встал и протянул ей руку: — Когда мы получим полное представление обо всем, у вас будут новые инструкции, а пока будете изучать, входить в контакт с местными товарищами. У вас еще встреча с помощником Юрия Владимировича, он даст последние инструкции. Ну, до свидания, товарищ Каштан! Провожая ее взглядом, потянулся к звякнувшему телефону ВЧ, поднял трубку, долго слушал, потом ответил: — Не думаю, Яков Петрович, что произойдет так быстро. Делаю, что возможно. — Он повесил трубку. Потом набрал номер помощника Председателя КГБ СССР: — Я это. Только что позвонил Рябов. Волнуется. Да все то же самое, все одно и то же. Если ваш человек проведет все, как надо, может быть, и сделаем это. Да, мы только что встретились, поговорили. У меня хорошие впечатления, возможно, она — это тот человек, на которого можно положиться. Она хочет знать все до конца. Да, она знает. Постарайтесь правильно подготовить ее. Она еще теряется в догадках. — На этой фразе он замолчал и долго слушал помощника, потом встрепенулся и ответил: — Ближе к вечеру, при встрече, как договорились. И. Д. Сербин встал, подошел к окну, постоял, потом вернулся к столу, положил папку в сейф и вышел, закрыв дверь ключом с красной биркой. Вечером этого дня, после встречи на конспиративной квартире с помощником Председателя КГБ СССР, где были даны последние инструкции, которые не очень-то и удивили ее, Дора Георгиевна по распоряжению помощника выехала на две недели в санаторий: «Пройдете проверку вашего физического и психологического состояния. Затем подлечитесь, если что! А если ничего не надо, просто отдохнете!» Вернувшись с юга, Каштан, как положено, доложилась помощнику, что абсолютно здорова и две недели мучилась от безделья, на что тот не среагировал, а вдумчиво и серьезно посоветовал хотя бы иногда выбрасывать все из головы и просто отдыхать, ни о чем таком не думая. — В нашей работе слишком велики риски! Быть постоянно в стрессовом состоянии, это какой надо иметь организм! А вы все же женщина. Ладно, справку о вашем состоянии я положу в дело, а вы готовьтесь выехать в Краевой центр завтра. О вашем прибытии и полномочиях мы проинформируем Краевое УКГБ тоже завтра. На следующий день, перебирая в памяти детали этого уже не странного и не похожего ни на что задания «верхов», она села в поезд и отправилась в путь. Будь что будет! Она завязла по горло в этом деле и не видела для себя ни малейшей возможности вырваться из этой государственной авантюры, где должна была играть главную роль. Часть вторая Сентябрь — октябрь 1977 года Глава 1. Управление Краевого КГБ / Краевой комитет КПСС / Университет / Москва. Посольство Франции в СССР. Культурный центр / Конспиративная квартира SDECE / Москва. Конспиративная квартира КГБ / Ученик «фарцовщика» / Задача Сентябрь 1977 года. СССР. Краевой центр. УКГБ. Оперативное совещание в кабинете Председателя Краевого УКГБ[88] завершалось, когда дверь тихо приоткрылась, и внутрь проскользнул дежурный лейтенант из приемной с красной папкой в руке. Полковник Павел Семенович Быстров хорошо знал, что все экстренное или чрезвычайное всегда было в ней, а увидев, как напряглось лицо у генерала, когда тот открыл ее и начал читать, понял, что-то случилось. — Так, товарищи! — генерал поднял голову, захлопнул принесенную дежурным папку. — Сегодня давайте-ка на этом закончим, главные вопросы подняли и отработали. Все ясно? Тогда все могут быть свободны. Павел Семенович! — он остановил взгляд на Быстрове. — Задержитесь, пожалуйста! Быстров пересел к большому письменному столу, когда все вышли, провел ладонью по голове от затылка ко лбу и, весь во внимании, застыл, ожидая. Председатель Краевого УКГБ, генерал-майор, невысокого роста, поджарый, не то чтобы худой, а можно было с уверенностью сказать, даже тощий, мало походил на высокопоставленного офицера. Слегка сгорбленный, с узким длинным лицом, совершенно белого цвета. Впалые щеки, оцепенело торчащий вперед крупный нос, бесцветные узкие губы и короткие седые, почти белые волосы резко контрастировали с черными, не тронутыми сединой, бровями, а под ними, в глазницах, ярко полыхали острые, колючие, живые глаза. Он повернулся к Быстрову, поднял и помотал листом бумаги с текстом: — Не было печали… Послушайте-ка! Телефонограмма. Не шифровка, ни телекс, а по трубке из приемной председателя! «Полковник Каштан Д. Г. прибывает с московским поездом». Это значит он будет завтра утром. Цель поездки в телефонограмме не определена. Вот смотрите, тут эдакая фразочка: «Полномочия, утвержденные Председателем КГБ СССР и одобренные Инстанцией, находятся на руках у Каштан Д. Г. и будут предъявлены по прибытии». Насколько я понимаю, завтра нам привезут бомбу. Никогда Инстанция не привязывалась к тексту приказов, даже вот в таком информационном ключе. Как подсказывает мне мой здравый смысл, это перестраховка высшего звена и подчеркивание значимости всего последующего. Шоб вы там всралысь, и воды нэ буле! Генерал, коренной одессит, да еще после длительной командировки в прошлом и работы «под прикрытием» в «жемчужине у моря», как называли город Одессу, часто вворачивал в разговор местные колоритные фразы, а произношение слова «что» так и осталось местное — «шо». — И кто этот Каштан? Надо бы позвонить куратору в Москве. — Он набрал номер: — Приветствую вас! Спешу сообщить, шо у нас все пока нормально и ничего экстренного не случилось, если не считать телефонограммы, которую держу сейчас в руке. Да, из Большого дома, вот сижу с Быстровым и пытаюсь понять, шо задумали старшие товарищи. Не поможете разобраться? Нет, зачитать не могу, сами понимаете! Но какой-то ревизор или проверяющий, или хрен его знает кто едет к нам и завтра утром будет! Он долго слушал московского регионального куратора, поглядывая на Павла Семеновича острыми, горящими глазами, потом положил трубку и, еще больше помрачнев, сказал: — Он не знает, кто и зачем едет к нам! И вообще впервые слышит об этой командировке из ЦА[89]. Обещал позже перезвонить, если шо выяснит. Давайте будем подождать, как говорят в Одессе. Генерал долго смотрел в глубь кабинета на журнальный столик, пока не звякнул телефон. — Ни хера никто ничего не знает! — Теперь, после разговора, лицо его выражало злость и растерянность. — Куратор начал было выяснять, но его присадили, сказали: сиди на месте ровно, там, пока. Понимаете, пока! Шо значит пока? Это какая-то странная ситуация. Шо тут у нас происходит?! Шо-то такое, чего мы не знаем, а они знают и засылают к нам свой десант. Куратор говорит, сам начальник его управления ничего не знает. Если шо-то станет ему известно до приезда нашего полковника из Москвы, то сразу же сообщит, хотя, я думаю, он ничего не узнает и не сообщит! — Генерал задумался, потом добавил: — Завтра утром московский поезд встречать будет мой заместитель, а вы и я будем здесь с утра ожидать гостя. Вы пока подождите в приемной, я еще раз свяжусь с Москвой. У меня вроде еще остались добрые люди там, хотя вот весточки, как сегодня, получаю, то ли от врагов, то ли от друзей… — Он вздохнул, щелкнул ногтем по телефонограмме и достал из ящика письменного стола старую, сильно потертую записную книжку. Быстров вышел в приемную и сел в углу около окна. Как-то тревожно все это было, его беспокоил предстоящий визит москвича, да еще так обставленный. Проработав в Крае более двадцати лет, он пережил столько разных заездов, приездов, проверок, что относился к ним как к данности, необходимой для функционирования такой огромной структуры, как КГБ СССР, которую чаще, про себя, называл комитет государственной бюрократии. Первый факультатив в Высшей школе КГБ так и называется «Работа на пишущей машинке», а выпускники получают свое главное оружие: машинку и авторучку. «Такая подача приезда полковника из Москвы не имеет ничего общего со стандартным протоколом проверяющего. Прикрутка к тексту Инстанции как бы предопределяет положение вещей. Может, по линии Большого парткома. Приезжает проверить работу нашей партийной организации, — подумал он, но и это предположение не укладывалось в привычные рамки, в этом случае к генералу с уведомлением пришел бы не дежурный офицер из приемной, его порученец, а сам секретарь парткома. — Хотя как знать! Могут и в таком ключе работать! — Ожидая вызова к генералу, полковник Быстров все накручивал и накручивал варианты этого странного десанта из Москвы. — Сообщили по спецсвязи в виде телефонограммы, минуя обычный регламент такого рода дел. Это значит только одно: не хотели широкого оповещения, хотя куда уж шире, уже все управление наверняка знает. Ах вот оно что! — понял Быстров. — Они сузили до предела, почти закрыли эту информацию там, у себя в центральном аппарате, используя распоряжение, переданное по телефону, которое письменно нигде не фиксируется, ну, а у нас никуда не денешься, человек приехал, и это знают все. Значит, такое положение вещей их устраивает там, в Центре, когда никто, ничего не знает, однако что же там такое у них в Москве происходит, если они так шифруются?» Минут через десять лейтенант глазами показал на дверь кабинета председателя Краевого управления КГБ. — Каштан из ПГУ, — задумчиво сказал генерал, — а решение, вероятно, принималось на самом верху, и наш куратор ничего не знает. Мне пока непонятны эти комбинации! — Он встал из-за стола и прошелся по кабинету. — Если едет, значит, какое-то решение принято. Ну, и шо это, товарищ полковник? Меня это, как бы это помягче сказать, приводит в некоторое замешательство, как курсистку, которую насилует студент! — Остановился перед Быстровым, жестко произнес: — Меня, как генерала, председателя управления, сильно беспокоит такая конспирация втемную: неизвестны задачи, которые поставлены, глухой куратор, который ничего даже не слышал, какая-то внезапность. Ну, так шо думаете, Павел Семенович?