22 «Его мама с папой. Его треклятые мама с папой». Делия, мать Стива, погибала на диване Кэт – та в жизни не видела, чтобы кто-то так дрожал. Редж держал жену за руки, чтобы она не упала. Делию трудно было узнать – худая от природы, с недавних пор она совсем высохла: ноги и бедра, казалось, вот-вот сломаются. Мужу пришлось ввести ее в дом Кэт. За очками Делии двигался, кажется, только один глаз, вместив в себя всю силу ее требовательного взгляда. Кризис сокрушал ее мозг и сжигал нервную систему. Звонок, поступивший от Кэт три дня назад, хорошенько удобрил в уме Делии первое семя волнения за сына. Со временем оно проросло хронической тревогой и расцвело паникой, которую можно было успокоить только лекарствами. За последние несколько дней вся связь между Кэт и родителями Стива сводилась к периодическим звонкам Делии с вопросами, «не слышала ли она чего». От Реджа и Делии Кэт отделяла их мелочная неприязнь, которая теперь стерлась под волной родительского страха, переходящего в горе – неизбежное завершение их переживаний. Что касается ее собственных страданий, Кэт не могла с ними об этом заговорить. Не то чтобы Редж полностью не одобрял избранницу сына – они с Кэт оба читали Ле Карре и иногда находили друг с другом общую волну: изредка Кэт высиживала с четой тоскливый ужин, и, когда Делия прекращала свой микроменеджмент мужа и всех, кто находился в комнате, Редж оказывался способен наслаждаться компанией Кэт. Однако дружбы между ними так и не получилось. Кэт не знала, доводилось ли ей когда-либо испытывать такую же неловкость с кем-то еще. Она словно попала в ловушку, совершенно не представляя, как поддержать супругов. По чудовищной иронии, узы, которыми красный народец связал ей язык, сделали все проще: она говорила лишь то, что приказали красные. На миг Кэт ощутила безумный прилив адреналина, едва не подтолкнувший ее к действиям, – ей захотелось рассказать родителям Стива правду. Просто взять и вывалить на них все. Но потом она вспомнила острый кремневый нож, приставленный бородачом к ее мягкому горлу. Если Кэт признается, то не оставит красным выбора, и они разделают всех троих. Когда прибыли родители Стива, стражи Кэт удалились на кухню, а она, как ей и приказали, покорно объяснила Реджу и Делии, что странная пара – соседи, успокаивавшие ее. Чета ничего на это не сказала, приняв ложь на веру, – дела Кэт их не интересовали. Им хотелось только вернуть сына. Теперь красные стояли у кухонной двери и прислушивались к каждому слову, произнесенному в гостиной. Ни Редж, ни Делия, кажется, их не замечали. Без красной краски тюремщики Кэт выглядели просто обычными, немного грубоватыми людьми. – Фермер у Уэйлэма увидел в воде человека в тот же вечер, когда Стив вышел на прогулку, – Редж говорил сухими конкретными фразами. При слове «вода» Делия затряслась с удвоенной силой. – Возможно, он упал, – продолжал Редж. – А в то время был отлив, и ветер дул с берега… Фермер доложил береговой охране, они выслали из Диллмута лодку, но не нашли Стива. Все это произошло до того, как мы узнали, что Стив пропал. Говорят, с пешеходами в тех местах подобное уже случалось. – Но что он там делал в такое время? – вскричала Делия. По-видимому, ее утомил мягкий, сдержанный, усталый и отрешенный тон мужа. Теперь, решила Делия, не время для учтивости и рассуждений – пора выбивать из людей ответы. – Он же все время с тобой – он должен был тебе сказать! – Она впилась единственным живым глазом в Кэт, сканируя внутренности ее черепа в поисках неискренности. Льюис, полицейский контакт Шейлы, звонил Кэт тем утром, чтобы получить более официальные показания по делу Стива. На этот раз в голосе детектива не слышалось веселья; наверно, и снисходительная ухмылка угасла при столкновении с настоящей пропажей. А ведь в офисе Шейлы Льюис разве что не смеялся над Кэт. Во время звонка Льюис ни словом не упомянул о теориях Стива насчет фермы Редстоун, о Мэтте Халле и прочем подобном, что Кэт рассказала ему при встрече в редакции. Она сомневалась, что он вообще собирался вести расследование в этом направлении. Попросить детектива это сделать оказалось невозможным, потому что безмозглый бородач, ворвавшийся в ее дом, держал у горла Кэт кремневый нож; он же включил громкую связь, а потом конфисковал телефон. Стационарного у Кэт не было, а ноутбук и планшет у нее тоже забрали непонятно куда – возможно, вообще унесли из дома. Теперь, онемев от ужаса, она могла только терпеливо сидеть и слушать Реджа. Он говорил, как они с Делией бросались в полицию, местные больницы, к береговой охране и многочисленным друзьям сына – серфингистам, бывшим однокурсникам – словом, всем, кто мог дать им хотя бы осколок надежды. Кэт в этой сети официальных каналов розыска места не нашлось – ей будто нельзя было доверять. В иных обстоятельствах ее бы это оскорбило. Но чета никогда не узнает правды – никогда не узнает, почему своего единственного сына они больше не увидят ни живым, ни мертвым. Кэт была единственной из знакомых Стива, кто знал – он не вернется. Возвращать нечего. Родители Стива на время вырвали ее из отупения, но теперь оно наплывало снова, и остановить его Кэт не смогла. Ее внимание рассеивалось, и она начинала размышлять о новостях, принесенных бледными родителями убитого любовника, сидевшими в смятении на ее диване. Слова о «фермере», рассказавшем береговой охране о «человеке в воде», говорили много жуткого о том, кто стоял за чудовищной смертью Стива. Свидетель, конечно, лгал – в воду Стив не падал. Значит, фермер заметал следы секты Уиллоуза, его культа, шабаша – как бы ни называлось то, что «красные дети» основали на той полоске побережья. Это также подтверждало подозрения Мэтта Халла, что у фермы Редстоун здесь очень длинные руки. Когда Кэт встречалась с Хелен на празднике в Редхилле, тюремщики обменивались с некоторыми посетителями косыми, едва заметными взглядами, говорящими о знакомстве. Захватив ее дом, они нередко принимали звонки, а к двери приходили люди с продуктами – члены их сети. Кэт вспомнила горстку ферм, рассыпанных на карте Стива между Диллмутом и Брикбером, – Редхилл был единственной деревней. Возможно, все в этом боро состояли в заговоре Уиллоуза. Она и Стив понятия не имели о том, с чем столкнулись, пока не стало слишком поздно. Только Мэтт Халл давал ей намеки на зловещую правду. Он, чужак, расчесал запекшуюся болячку, а Стив сковырнул корку окончательно. Она же была журналисткой, связанной и с Мэттом, и со Стивом, и поэтому эти двое невольно подтолкнули ее к ужасной смерти, маячившей в обозримом будущем. Кэт снова захотелось блевануть. Интуиция Стива не подвела. И связь с Линкольном, братом Хелен, тоже прослеживалась – тот красный на ферме, с жидкой бородкой и крысиным лицом, сам признался. Кэт решила, что он – Финн, сын Тони Уиллоуза, о котором говорилось в «Википедии». Это они убили Линкольна Брауна шесть лет назад. Брата Хелен «отдали красноте» – он не спрыгнул с моста в Бристоле. Поскольку тела не нашли, его, по-видимому, зарезали так же, как и Стива. Самоубийство Линкольна, как и падение поскользнувшегося Стива со скал в темноте, оказались инсценированы. Мэтт Халл пропал, и пешеход, и туристы в палатке – во всех этих ситуациях больше, чем за шесть лет, тел не находили. Хелен, которую Кэт заманила на побережье, пообещав подробности последней недели жизни ее брата, вскоре также зарежут, плюс оставалась сама Кэт. Счет полз вверх. Может, Хелен уже погибла? Сложить одежду на берегу и оставить машину в месте, известном частыми суицидами, нетрудно. Никаких следов манипуляции. У красных людей был стиль – в своем умении «исчезнуть» человека они достигли немалых высот. Кэт не могла не задуматься, со сколькими еще несчастными разделались на ферме. Речь ведь шла о серийных ритуальных убийствах, совершаемых не в одиночку. Возможно, они даже начались в конце семидесятых, когда на одной из оргий Тони Уиллоуза при загадочных обстоятельствах погибла молодая женщина. А может быть, бойня открылась гораздо раньше. Ответа Кэт никогда не узнает. Говорят, многие убийцы гуляли на свободе годами, а многих так и не поймали. Кэт знала о существующих теориях, в том числе о той, согласно которой большинство пропавших без вести становятся жертвами серийных убийц: ни свидетелей, ни трупа, следы заметают в течение суток. Возможно, Кэт, сама того не зная, годами жила по соседству с кустарным производством человеческого мяса. Подумать только – здесь, куда люди ездят на каникулы в фургончиках, а богатые пенсионеры с севера Англии уходят на покой в домики с видом на море. Абсурдно и невероятно – лучшей маскировки Тони Уиллоуз себе и пожелать не мог: гораздо лучше, чем притворяться отшельником. На глазах Кэт огромный лист снова становился чистым. Они не рисковали ничем и ликвидировали каждую утечку, даже самую незначительную. А если вспомнить возраст пещер и их содержимое, о подлинной древности кровавого наследия Брикбера можно было только догадываться. Кэт с легкостью сочинила заголовок собственного некролога: «Самоубийство подруги утопленника: разбитое сердце?» Она будет следующей. Однако мотивы красного народца казались не такими уж простыми. Мэтт Халл и Стив увидели лишнее, а Линкольн записал на территории Тони странные подземные звуки: все они залезли не в свое дело. «Стукачи» – именно так безмозглый бородач, который теперь подслушивал из кухни, назвал Стива. Но почему люди умирали? Из-за наркотиков? Или они приблизились к чему-то иному – сверхъестественному, что скрывалось под фермой годами и было гораздо хуже, чем огород с «травой»? Кэт очень мало думала о том, что услышала под сараем, находясь в опьянении от невыносимого дыма. Воспоминания об этих звериных возгласах всегда сопровождались живыми картинами смерти Стива: неясные, беспорядочные, но красочные стадии его разделки неизменно вызывали тошноту. Однако вся картина Земли, космоса и управляющих ими природных законов, которую Кэт до сих пор принимала за истину, возможно, оказывалась неполной. И эта идея, насколько ужас позволял ее обдумать, вызывала больше трудностей, чем все остальное. Красный с крысиным хвостиком советовал даже не пытаться понять, что Кэт перенесла: мол, просветление ей не под силу. Тем не менее было разумно предполагать, что тварь, шумно сожравшая сына едва живой четы, пребывающей в гостиной Кэт, не являлась естественной – по крайней мере, в том смысле, который Кэт придавала понятию «естественный» до сих пор. Звуки, услышанные ею, пока она лежала в метре от страшной трещины в земле, с трудом вписывались в «нормальную» классификацию животных так, чтобы Кэт могла определить существо, их издающее. Конечно, Тони с небольшой вероятностью мог содержать в пещере или загоне несколько кровожадных зверей – бойцовых собак или крупных кошачьих, – образовавших небольшую стаю. Наркоторговцы нередко изображали из себя мачо, и люди, говорят, постоянно видели на болотах странное, в том числе больших кошек. Но прочие улики опровергали эту теорию, покоившуюся на самообмане. Каким образом два старых и дряхлых человека в том сарае вдруг обрели осанку, гибкость и силу людей в разы моложе? Как деревянные стены на глазах Кэт обратились в камень? Почему доисторические наскальные изображения вымерших животных начали двигаться? Возможно, это было эффектом горящего наркотика? И все остальные в сарае тоже видели галлюцинации? А может быть, ферма Тони Уиллоуза сохранила неестественную связь с прошлым – с самой кровавой и жуткой эрой, когда выживать в жестоком, холодном климате приходилось убивая себе подобных? Ящики музея Эксетера переполняли реликты тех времен, созданные десятки тысяч лет назад. Место раскопок от фермы Редстоун отделяло меньше пяти километров. Кэт удивляло, что она рассматривает подобную идею как вероятную; но как можно было ее не рассматривать? Быть может, ритуалы и церемонии Красных королев Брикбера и их потомков – шаманов-человекоубийц – до сих пор продолжаются и актуальны. Каннибалы жили в этих пещерах – не постоянно, но на протяжении шестидесяти тысяч лет; в одном шаге от Редстоун-Кросс неандертальцы пожирали своих детей, снимали верхушки с человеческих черепов, раскалывали человеческие кости и высасывали мозг. Полки сараев Тони ломились от артефактов. Вдруг, будучи не в себе от передоза ЛСД, Тони Уиллоуз нашел на своей земле что-то и стал ему подражать? Предположение казалось невообразимым, фантастическим. Но Кэт знала – есть одна вещь безумнее любого вымысла, и это люди, живущие в реальности. Размышления журналистки прервал вопль Делии: – Почему он вообще оказался на этих скалах? Вот чего я не понимаю! – Редж вполголоса умолял жену успокоиться, но она его игнорировала. «Он был там, потому что расследовал странную историю о старом фолк-музыканте, который выращивает наркотики и на земле которого исчезают все, кто туда пробрался. А потом ваш сын узнал, что его дикая теория заговора – наполовину правда, но вся правда – гораздо хуже. И все эти знания умерли с ним, как мои скоро умрут со мной». Кэт извинилась, вышла из гостиной и поднялась – ее тошнило. Следом за ней прошла старуха в платке, сказав Реджу и Делии: – Я посмотрю, как она. Делия опять плакала, но Редж учтиво ответил: – Да, конечно. Спасибо, что помогаете Кэт – вы так добры. Наверху, в туалете, Кэт упала на колени. 23 Открытое море заставляет взглянуть на все совершенно иначе. Даже если вы стоите в метре от кромки песка, омываемой пеной с мелководья, вид безразличных просторов может поглотить вас. На миг вы ощущаете собственную глубочайшую незначительность и острую уязвимость перед непобедимой и малопознаваемой сущностью. Когда же вы плывете по морской поверхности, зная, что под вашим хрупким телом – десятки километров пустой воды, куда не проникает свет, собственная незначительность чувствуется еще сильнее. В море, где не видно берега, разум охватывает не только ощущение чуда, но и (в первую очередь) могучий удушающий страх. А Хелен и вовсе испытывала только последнее. Дома она немало свободного времени проводила в воде – точнее, в безопасном хлорированном бассейне местного развлекательного центра, плавая туда-обратно, пока не наберет полтора километра, три раза в неделю, а потом отправлялась забирать дочь из школы. Хелен приходилось плавать и в море – в отпуске в Испании и Португалии, но это было задолго до того, как она стала матерью. Она и подумать не могла, что за короткую поездку в Девон ей придется снова так внезапно и так тесно соприкоснуться с океаном – его могучим дыханием, стихийным простором и тяжелым, давящим ожиданием исхода, слишком страшного, чтобы его обдумывать. По-видимому, эти ощущения станут последними в ее жизни. Хелен почуяла запах морской соли и услышала плеск волн по дну лодки, в которой ее везли, еще до того, как с нее сняли мешок. Она немедленно поняла, как бесконечна лишенная света вода вокруг их судна и как мелок воздушный навес над подвижной поверхностью моря. Команда из трех человек везла ее куда-то далеко. Мотор лодки пыхтел, и Хелен, даже в непроницаемом мешке, чувствовала, как безопасная земля уменьшается до тонкой полоски тьмы позади, далекой, недосягаемой и лишь иногда освещаемой огнями. Поняв, куда ее везут, она, содрогаясь до костей, захныкала как ребенок. То, что готовилось поглотить Хелен, пугало ее куда больше тех, кто схватил и связал ее, словно пойманное животное. Эти-то незнакомцы, хоть они и раскрашивали себя в красный по причинам, известным только им самим, были всего лишь людьми, пускай и ужасными, безразличными, жестокими и сумасшедшими. Море же представляло собой иную угрозу – более глубокую, холодную, безличную, бесчувственную к мольбам и уговорам. Оно не давало даже дышать под своей монументальной поверхностью. Сама мысль о таком массиве открытой воды вызывала у Хелен панику и агорафобию.