«Все время вижу лица – красные лица. Каждый раз, стоит заснуть, они то выплывают из темноты, то исчезают. И дым. Красный свет на стенах. И ветер – постоянно ветер. Но там, в этом черном месте, не только они. Не только красные люди. Там что-то намного больше их, с темным лицом… И такие белые твари, будто большие крысы… Их водят на задних лапах, как собачек в цирке, но они больше медведя. Как будто черти снятся. А хуже всего – крики малышей. Младенцев, детей. И когда эти собаки или черти начинают скулить, а дети – кричать, я просыпаюсь. Просыпаюсь и плачу». При виде репродукций наскальной живописи на выставке Кэт еще больше почувствовала, как совпадают сны, пересказанные Мэттом Халлом, с ее собственным мнением о неизменно мрачном, диком и жестоком прошлом человечества. Для нее история была воплощением тьмы: самые истоки человека обрели эпохальный статус благодаря своей отвратительности. Даже простые предметы одежды, висевшие в музеях за стеклом, напоминали Кэт о смерти и изуверствах; история от начала и до конца представляла собой собрание ужасов, сохраненное ради развлечения зверя-человека. Она не ощущала большой разницы между пребыванием в музее и на похоронах. Новейшие находки в знаменитых пещерах Брикбера одновременно заострили чувство собственного времени и уменьшили ощущение безопасности в нем. Стекло, за которым лежали артефакты, было настолько чистым, что у больших витрин Кэт невольно боялась провалиться внутрь. «Тогда» и «сейчас» оказались слишком, неестественно, близко. Внизу ожидали чистые уборные и стильное кафе, мимо краснокирпичных стен музея со свистом и громом проносились автомобили, обычные люди ходили среди экспонатов в современной одежде, а шумный школьный класс, пройдя мимо Кэт, рассыпался, ученики разбежались, каждый в своем направлении. И все же, невзирая на современные экраны повсюду, присутствие первобытного, дикого духа пещеры, извлеченного напоказ из недр жестокого прошлого во всей своей живой отвратительности, среди этого искусственного пространства только усиливалось. Время от времени Кэт смотрела на потолок и окна, чтобы вырваться из оцепенения – ее как будто заставляли смотреть на улики военных преступлений. Успокаивало присутствие остальных и Стива с его камерой – одна она сюда не зашла бы. – Будто склеп, да? – заметил Стив, видя, как медленно и невесело они с ней двигаются. В кои-то веки он и Кэт думали одинаково. Первый этаж галереи копировал самую крупную пещеру в подземной сети Брикбера – так называемую «Большую палату». Стены и потолок между инсталляциями, выкрашенные в пещерные охру и уголь, образовали темное, кроваво-красное помещение, похожее на женское чрево. Тени давили, усиливая ощущение закрытого каменного пространства. Щель, из которой Мэтт Халл несколько лет назад забрал несколько сувениров, оказалась лишь окошком заднего вида, выходившим в большую подземную нору, состоявшую из нескольких отдельных пещер: во всех них на протяжении десятков тысяч лет с перерывами обитали различные подвиды человека. Это было очень важно – одной только своей культурной значимостью изделия этих древних племен, теперь выставленные для публики, опровергали многое из того, что наука знала о первобытных людях. Вся информация о первых колонизаторах Британии теперь пересматривалась от начала и до конца. Репортаж об этом хотел бы написать каждый фрилансер «Л&С», а досталась такая возможность Кэт, и та пыталась убедить себя, что ей повезло. Вокруг нее по стенам бежало стадо лошадей – длинные и чувственные линии, обозначенные толстыми угольными мазками, передавали стремительность бега. Репродукции наскальной живописи привлекли ее взгляд в первую очередь. Динамики даже негромко воспроизводили крики животных и стук копыт по древней почве Девона. На красных мордах лошадей застыло выражение ужаса, причиной которого были собаки, гнавшиеся за ними. В центре изображения находилось горбатое существо с черной мордой неестественной величины – оно возглавляло стаю охотничьих псов, и к нему же доисторический художник желал привлечь взгляд своих зрителей. Существо будто бы бежало на задних лапах или, возможно, подпрыгивало, набрасываясь на лошадь в конце стада, – трудно было сказать. В глазах на сморщенной морде существа застыло безумие, злобная жажда и идиотический садизм. Эту высеченную в скале морду каждое поколение пещерных жителей снова и снова заботливо подкрашивало красной краской. Изображенный «териантроп» – так назывались подобные существа – приводил археологов в замешательство. На стенах пещер нашли изображения трех таких химер – диких и странных созданий, смешавших в себе черты человека и животного. Чтобы добраться до зловещих рисунков этих тварей, потребовалось терпеливо копать и просеивать на протяжении четырех лет. Здесь, в темном помещении, где влажный воздух сотрясали голоса испуганных животных, Кэт не хотелось долго рассматривать изображения. В ее глазах твари с головами шакалов служили воплощением ужаса, таящегося в природном порядке вещей и доведенного до своей чистой, беспримесной и потому пугающей крайности. А природный порядок вещей заключался в бесконечном повторении кровопролития по всему миру. Кураторы выставки предполагали, что три человеческих силуэта с песьими головами (один – большой и черный как смола, два других – поменьше, отвратительно бледные) – это боги или сверхъестественные существа, в которых, если верить, могли превращаться шаманы. О том, что на самом деле изображали эти рисунки, можно было только догадываться по пережиткам верований людей каменного века и австралийских аборигенов. «Они думали, что способны общаться с миром духов? – конспектировала Кэт. – У них была своя религия, гораздо старше Библии?» Тут она сбилась: перед глазами встало постаревшее лицо Мэтта Халла и то, что он недавно рассказал: «Их лица красные, всегда красные, они несут страх. Морщины, шрамы, грязь. Жуткие раскрашенные лица. Они бьют камни на палках друг о друга, говорят или поют что-то – такой ветер, что все звучит странно и громко. Ветер всегда с ними в темноте, он выходит из земли, а с ним – собаки. Черти. Все время их слышу, чертей. Как они выходят». Кэт снова сосредоточилась на конспекте и указаниях Стиву: ей нужно было, чтобы он сфотографировал таблички с информацией. Стив не заметил ни задумчивости Кэт, ни неудобства, которое она испытывала, – он видел только то, что находилось перед объективом. – Страшный малый, – прошептал Стив, когда они добрались до трехмерной модели головы старейшины. – Похож на Шрека, по-моему. Как думаешь? Сморщенное лицо показалось Кэт очень непривлекательным. В темных деснах не хватало коричневых зубов; с лица, «напудренного» до цвета паприки и окруженного взъерошенными белыми волосами, пялились красные глаза. На коже, пребывавшей в гораздо худшем состоянии, чем у неандерталки на втором этаже, будто остались капли засохшей крови, и черты лица у старейшины были более широкими и плоскими. «Красные люди». Несвязный рассказ Мэтта оказался предсказанием. Возможно (задумалась Кэт), угрозы от местных преступников, решивших, что Мэтт Халл с высоты своего полета стал свидетелем наркотрафика, просто ухудшили жуткие фантазии несчастного? Быть может, испуг смешался с впечатлением от артефактов? Мэтт жил рядом с раскопками, а из-за масштаба и стоимости в операции с самого начала участвовали волонтеры из местных, помогавшие осторожно снимать тонны земли с содержимого пещеры. Эти волонтеры, конечно же, видели и наскальную живопись, и погребенных старейшин, которых, как им сказали бы, разрисовывали красным. Население Редхилла было немногочисленным, и местные, без сомнения, сплетничали о выкопанном, а Мэтт что-то слышал. «Толчок». Кэт снова вернулась к главной теме конспекта. Бывший вход в «собачью палату» для гиен открыли во время последних раскопок Большой палаты, что дало археологам доступ на более низкий уровень. Трудно представить, но и неандертальцы, и более поздние виды человека жили в пещерах бок о бок с гиенами – делили с ними эту природную бойню во все эпохи своего обитания в ней. Эти крупные твари размером с африканского льва должны были давно вымереть. В «собачьей яме» наряду с костями лошадей, шерстистых носорогов, бизонов и большерогих оленей (добычей, которую завалили и затащили через расселину в земле) обнаружили и обгрызенные кости людей – поздних жителей пещеры, как и в случае с более старшими неандертальскими останками. Костей было много. Как показала экспертиза, многие из этих останков грызли зубы гиен в жуткой подземной тьме: растерзав тело, кости разбивали и высасывали питательный мозг. Но не только это связывало неандертальцев и отвратительные находки, датированные 12 000 г. до н. э. На пресс-конференции в Плимуте и на первой выставке рассказали, что люди ели друг друга так же, как их собачьи господа – своих подданных. Все три периода, что люди населяли пещеры, они словно учились у хищника высшего уровня. «И я слышу ветер. В пещере – люди вокруг огня. Кругом все черное и красное, по потолку ходят тени… Красные лица, морщины, белые глаза… сумасшедшие глаза, закатываются… И тут я слышу их – чертей. Они идут в темноте. Это ад? Я каждый раз спрашиваю себя, как просыпаюсь: я вижу во сне ад? Черти всегда идут к женщине, которая сидит на корточках перед своими детьми в углу, а они, грязные, за нее хватаются. Она ищет выход… Эту женщину с детьми красные люди отдали чертям. Черти, они как тени, от них огонь гаснет, но все равно их видно. Длинные, ходят на задних ногах. Повсюду в дыму голоса чертей. Камни мокрые – красные и мокрые. Черти смеются по-человечески и рычат по-собачьи – низко, жутко. Воют, свистят, смеются вместе с ветром… Детей… они… трясут детей во рту… Это ад. Я вижу ад каждую ночь». Когда Мэтт рассказывал Кэт о своих кошмарах, она их живо представляла. Кэт они тоже снились, хотя она почти их не помнила – только размытые красно-черные пятна, бешеные движения и крики. У них с Мэттом Халлом сны были одинаковые. «Дети. Детский плач». Совершенно всё из того, что описывал Мэтт Халл, пережила и Кэт. Все, что она подавляла в собственном беспокойном сне после пресс-конференции в Плимуте, от рассказа Мэтта просто прояснилось, и все. Кэт захотелось воды, она стала искать, где бы сесть. Тут Стив выразил неудовольствие учителем шестого класса поблизости – тот неутомимо разглагольствовал перед своими учениками в форменных пиджачках: – Этому топором в зубы не помешало бы. – Ш-ш-ш. Пойдем выпьем чего-нибудь. 11 – Вы в порядке? – спросил чей-то голос поблизости. Хелен промокнула нос и глаза салфеткой, которую подавали с кофе. Ее ноги устали, она не спала ночью и скучала по дочери – все это внесло свой вклад, но в первую очередь ее взволновала выставка, причем таким образом, какого Хелен совершенно не ожидала. Когда она достигла последнего раздела, мысли вернулись к бородатому лицу злого мужчины со шрамом на глазу, которого Хелен повстречала вчера. Страх запечатлел в ее воспоминаниях всё: как мужчина с той фермы кричит на нее, как хрупкая женщина смотрит вслед, как собака подскакивает, оскалив слюнявые клыки, а ее безумные темные глаза наливаются кровью. До сих пор если Хелен и приходилось попадать в стычки, то только со своей строптивой шестилеткой. Линкольн и его трагическая, необъяснимая гибель. Поэтому Хелен и приехала сюда: чтобы лучше понять его и попрощаться. Ее брат покончил с собой всего через несколько недель после того, как записал те страшные звуки в карьере по соседству с местом, послужившим источником для этой же выставки. «Плач ребенка. Безжалостное журчание воды. Испуганное животное в пространстве, лишенном света». Инстинкты и воображение Хелен искали связи, которые она не могла рационально объяснить. Кроме того, выставка открыла дорогу, столь же необъяснимо ведущую в сон этой ночи. Хелен не помнила, когда еще ее чувства были настолько же сложными. Чтобы скрыть свои чувства, она стала глотать воду из бутылки и снова обратила внимание на заговорившего с ней молодого мужчину за соседним столом. На шее у мужчины висели черно-красный ремешок с камерой и шнурок с пластиковым бейджем «Пресса». Напротив фотографа сидела темноволосая женщина с полным и красивым лицом, глядя на Хелен как будто с неодобрением и осторожностью; хотя, может быть, она просто очень внимательно изучала книгу и бумаги, разложенные на столе, и, выставив щит из вежливости, показывала, что занята работой и не может отвлекаться. Хелен уже видела этих двоих – в Большой палате и на лестнице между разными этажами выставки. Борода на худом привлекательном лице мужчины придавала ему вид благородного хипстера. Хелен решила, что вряд ли они с женщиной любовники – он был гораздо моложе нее. И все же причина холодности незнакомки могла заключаться в том, что она видела в Хелен угрозу, вторгшуюся на чужую территорию. Хелен в своей жизни вызвала ревность не у одной из представительниц своего пола и поэтому не переносила подобных чувств.