– Моя жизнь в твоих руках, о великий! Спокойствие сердца твоего – моя цель, мое довольство! За этими словами, как правило, следует слезливая просьба о деньгах, табаке или медикаментах. Вместо того чтобы ответить на приветствие, араб с плетью в руках разразился проклятиями и угрозами, поведав, что случится с поселенцем из Балоло, если тот немедленно не уберет свою «отвратительную, вонючую тень». Дауд выпрямился, огонь зажегся в его глазах, когда он понял, что М’Кинди не заискивает перед ним ради денег, и тот в свою очередь начал разговор: – Именно сейчас, о великий, он сейчас с португальцем. Они вкушают опиум. И самая большая опасность в алмазах… – Это правда, жалкая букашка? – спросил Дауд. – Правда. Клянусь честью матери! – Ба! Честь твоей матери все равно что позор твоего отца! Твоя мать… Тьфу, – начал было ругаться Дауд, – да пусть свиньи осквернят ее могилу! – Его худая, загорелая, суровая рука нещадно сжала плечо М’Кинди. – Скажи мне правду, жалкий щенок своей матери. – Это правда, правда! – отчаянно протестовал темнокожий. Что-то в его акценте, в его испуганных глазах убедило араба, поэтому Дауд решил ослабить свою хватку. Он указал на дверь, на которой сияла большая сапфировая звезда в чеканном окружении свинца. – Возвращайся в отель, – сказал он, – и наблюдай. Я скоро буду. – Но, великий… – произнес М’Кинди. – Что еще? – Я бедный человек, мои дети голодают… – Я когда-нибудь забывал заплатить тебе? Иди же, М’Кинди! Иди с миром. Тебе светит награда, если сказанное тобой окажется правдой. Поселенец из Балоло покинул дом и отправился в беспокойную, темную ночь, пока Махмуд Али Дауд заткнул револьвер Уэлби за пояс, обмотал плеть вокруг запястья и в несколько быстрых оборотов намотал ткань для тюрбана на бритую голову и почти исчез в складках объемного, шерстяного, цвета земли бурнуса. На какой-то момент араб задумался, но затем зашел в соседнюю комнату, принадлежащую его партнеру, которую тот попытался сделать настолько уютной, насколько это возможно, с помощью мебели Гранд-Рапидс, огромного, серо-голубого фабричного акминстерского ковра (кстати, к превеликому сардоническому удивлению араба, который довольно часто предлагал ему достаточно хороший выбор из собственной коллекции отборных персидских и туркменских ковров). Также в комнате имелись: карта Соединенных Штатов, фотография в рамке Теодора Рузвельта, несколько старых американских журналов, разбросанных повсюду, парочка потрепанных томов Роберта Бернса и стихи Леди Нэйрн (чтобы придать этому месту шотландскую атмосферу и колорит). Донаки посмотрел на своего друга и улыбнулся. Мужчины были решительно разными: они принадлежали разным расам; отличались их уровень образования, амбиции и стремления, идеалы и мораль, религиозное и нравственное чувства. Но тем не менее они были лучшими друзьями, самыми верными партнерами, даже если иногда казалось, что манера их общения полностью опровергает это. Джеймс Донаки оглядел своего друга с ног до головы и подмигнул холодным, голубым глазом. – Куда же ты собрался в такую ночь? – спросил он. – Ты одет, как Соломон, иудейский царь, во всем своем великолепии. Араб улыбнулся. Пресвитерианский страх его друга перед красотой и роскошью, абстрактной или даже конкретной, никогда не переставлял забавлять Дауда, поэтому он никогда не упускал возможности поразвлечь своего товарища. – Я собираюсь найти того, кто… – он осторожно кашлянул, – кто вернулся из далеких земель. В чем я точно уверен. Я обеспокоен. – Да, это как раз то, что я себе представлял, – последовало ироничное ворчание Донаки. – Царь Соломон собственной персоной! Как там звучало в песне песней Соломона? «Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня». Махмуд, приятель, твое поведение ужасно, оно просто варварское! Когда-нибудь сталь застынет между твоими ребрами. И мне придется искать другого партнера. И будь уверен, я найду того, кто не станет так волочиться за женщинами, как… Араб рассмеялся гулким, почти рычащим смехом: – Это все твое воображение, о великий шотландский буйвол. Моя душа белее стены в Мекке. Этот человек из далеких земель не женщина, а мужчина. И мое сердце так сжалось по этой причине. И имя человека… – Он остановился, а затем, уверенный во впечатлении, которое собирается произвести, придал словам акцент внезапно пониженным голосом: – Его имя Дарваиш Уккхаб. – Дарваиш Укк… – Донаки даже подпрыгнул. – Ты хочешь сказать, что… Но этого не может быть. Это невозможно! – Все возможно – по воле Аллаха, – последовал несколько наигранный ответ араба. Затем он добавил: – М’Кинди рассказал мне. Он видел, когда тот заходил в заднюю залу Гранд-отеля, слышал, как тот шептался с португальским отцом своих свиней, видел, как он взял алмазы из мешочка – алмазы! Ты знаешь, о чем я, маленький брат! – Да-да. Но М’Кинди может лгать. – У него просто нет причин для этого. – Но почему он тогда просто сообщил тебе информацию без всякой выгоды для себя? – Потому что она для него ничего не значит. Он даже не знает имени Дарваиша. – Тогда как… – Как я догадался? – улыбнулся Махмуд Али Дауд. – М’Кинди описал его. Ошибиться в описании он никак не мог. Это Дарваиш Уккхаб. М’Кинди видел его и алмазы и сообщил мне. В конце концов, этот поселенец из Балоло работает на Ди-Ди. – Да! Но почему-то в расходных книгах всегда написано, что это личный счет Махмуда Али Дауда. Араб добродушно рассмеялся: – Осторожный человек. Но в любом случае Дарваиш здесь. А причины нам предстоит еще узнать. Все же это в интересах наших кошельков, мой дорогой друг. К тому же здесь попахивает происками Чартерной компании. Ты знаешь, что Дарваиш… – Ты веришь в правдивость слухов? – Верю ли я? Как я могу сомневаться в этом? Когда за столько лет не бывало никого среди наших и среди людей Чартерной компании, кто смог бы провернуть такое дело и раздобыть пропуск для торговли в Варанге, хотя всегда было достаточно каучука и слоновой кости, а уж тем более золотого песка, чтобы семнадцать раз наполнить семнадцать кругов жадности. – Я знаю, – прервал Дауд своего товарища, – но для чьей выгоды? Дарваиш и его вонючие варангийские начальники никогда не предпринимали попыток создать свою собственную организацию и собственную торговлю. Там всем заправляет Дарваиш Уккаб по не известной никому причине. А его спутанная желтая борода всегда была прекрасным амулетом. Аллах Всемогущий! – Но почему он… как… – Как я узнал, маленький брат? Факт остается фактом: там его слово закон, а его жест – приказ. И теперь, кажется, он здесь, крадется в город во мраке ночи, как собака, которая была хорошо побита колючей палкой и теперь дрожит от страха. – Чего он боится? – Чего? Я скажу тебе, мой сердечный друг. Это последний шанс для Ди-Ди завладеть нетронутой землей. А что касается Чартерной компании, то – вах! – Он насмешливо щелкнул пальцами. – Возможно, ты прав. Попытка не пытка. Я иду с тобой, Махмуд! – Нет. Я должен пойти один. Помни, что Дарваиш Уккхаб обладает множеством связей. Связей, силу которых я уже испытал на себе. У меня как-то была возможность столкнуться с ним лицом к лицу в Варанге. А что касается Леопольда де Соуза… – Он остановился, задумчиво усмехнулся и продолжил: – Он тоже… – Я не хочу знать, Махмуд, что связывает тебя и того португальского мошенника. Ты знаешь, что я не одобряю некоторых твоих методов. – Тогда оставайся здесь в своей благочестивой праведности. И араб ласково улыбнулся шотландцу, который улыбнулся в ответ. Глава III. Наварро Д’Албани Десять минут спустя, в одних носках, держа в руках желтые кожаные тапочки, Махмуд Али Дауд бесшумно ступил на заднюю веранду Гранд-отеля. Затем стальная рукоять кинжала оцарапала стену. Дауд взмахнул кнутом, ударив изо всей силы мускулистой рукой по курчавой голове галла, мальчика-слуги, ночного караульного, чьи очертания неясно вырисовывались в темноте. Мальчик упал, взвыв от сильной боли, но почти сразу же затих, так как он услышал низкий, даже невозмутимый голос араба: – Тихо, щенок. Молчи, безымянное существо без чести и родословной. А то… Слабый ответ раздался внизу. Галла поцеловал ноги араба со словами: – Моя жизнь в твоих руках, великий! – Да, так и есть. И не забывай об этом. Даже Донаки, который знал Африку, арабов, а в особенности своего партнера, был бы поражен, увидев подобное. Не обращая никакого внимания на поклоны мальчишки, Махмуд Али Дауд подошел к запертой задней двери и громко постучал в нее. Он постучал во второй раз. Но ответа не последовало, не последовало ни звука, ни движения, никаких признаков жизни – ничего, кроме темной африканской ночи, которая сгустилась вокруг него, как слизистые щупальца зловонного болотного монстра. Где-то вдали послышался отрывистый звук барабана – сигнал, посылаемый с побережья поселенцам. Дауд взял свой кинжал, осторожно просунул широкое лезвие между дверью и косяком, надавил, нажал и с силой толкнул. И вдруг быстро отпрыгнул в сторону – внезапно внутри что-то ярко блеснуло, нож проскользнул мимо его правого уха и вонзился прямо в дверь. Араб насмешливо улыбнулся и поклонился со словами «Салам Алейкум». – Вот так ты встречаешь своего друга? – продолжил он, нащупывая кинжал. – Особенно… – в его словах послышалось угрожающее, кошачье мурлыканье, – особенно такого друга, как я, того, кто держит твою жизнь на острие языка? И помнишь, что говорят про арабов? Мы наделены «языком без костей», извилистым языком, мы болтуны и пустословы. И, возможно, даже самое незначительное мое слово полетит на крыльях прямо к уху начальника колонии, – остановился он, но затем продолжил: – Мой друг, вы опрометчивы, вам недостает осторожности и… – Замолчи, Махмуд! – прервал его португалец, чья правая рука только что бросила нож; рука застыла в том же положении, как при броске, со слегка согнутыми пальцами, немного раздвинутыми в сторону, он словно остановился, не завершив движения. – И вправду, дорогой Леопольд, – ответил Дауд, войдя в комнату и плотно закрыв за собой дверь. Он наблюдал за происходящим яркими, насмешливыми глазами, как детектив, способный к аналитическим умозаключениям, который пытается правильно истолковать ситуацию. За столом сидел незнакомец, описанный М’Кинди. Он закрыл лицо руками и тяжело вздохнул. Воздух вырывался из легких с отрывистым, сильным звуком, и плечи, с которых соскользнуло одеяло галла, ритмично поднимались и опускались. – Ты даже не знаешь, как приготовить собственную пилюлю опиума, мой дорогой друг Леопольд, – араб саркастично улыбнулся, – ты слишком тщательно смешал сок мака с соком потерявшего аромат ваточника. – Ну, – ответил португалец, засмеявшись, – я… – Я знаю. – Дауд указал на мешочек из леопардовой кожи, в котором находилось несколько дюжин огромных, необработанных алмазов. Они должны были выпасть на пол, когда владелец отеля бросил нож на звук открывающейся двери. – Ты прав, – согласился де Соуза, на этот раз уже нагло улыбнувшись, – есть причина. И… – жадный блеск появился в его черных глазах, – они мои! Мои! Я… – Подожди. – Махмуд Али Дауд высыпал камни себе на руку, отдал де Соуза два алмаза, остальные сложил обратно в мешочек, который водрузил обратно на стол. – Вот этого тебе достаточно.