Инцелы же, напротив, отчаянно заинтересованы в сексе. Они также усвоили урок о том, что настоящие мужчины занимаются сексом с женщинами, но им не хватает сексуальных навыков, необходимых для участия в обрядах мужественности. Я сочувствую им. Изоляция и социальное отторжение болезненны, и на самом деле первый вебсайт инцелов был запущен женщиной, которая хотела создать сообщество поддержки для одиноких людей[36]. Однако инцелы не просто одиноки. Они придерживаются теории всеобщей сексуальности, и на этом мои симпатии заканчиваются. Вместо того чтобы подвергнуть сомнению идею мужественности, которая ставит во главу угла сексуальное завоевание, они склоняются к ней, злоупотребляя эволюционной психологией, чтобы сделать себя более несчастными, и впадают в редукционистские теории о генетической пригодности и о том, что цель мужчин – оплодотворить как можно больше женщин. Некоторые аффилированные группы, такие как «Мужчины идут своим путем», вообще избегают контактов с женщинами[37]. В других случаях ненависть имеет ужасные последствия. У подсайта subreddit r/incel было около сорока тысяч подписчиков, прежде чем его забанили за подстрекательство к насилию[38]. Прослеживается связь с такими людьми, как Эллиот Роджер, который убил шесть человек в Калифорнийском университете в 2014 году, потому что женщины не хотели заниматься с ним сексом[39]. Четыре года спустя двадцатипятилетний Алек Минасян совершил теракт в Торонто, въехав в арендованном фургоне на тротуар и задавив десять человек. Перед нападением Минасян разместил на своей страничке в соцсети посты, в которых хвалил Эллиота Роджера и утверждал, что «бунт инцелов уже начался»[40]. Вся эта ярость и насилие – из-за отказа от секса. Но в действительности дело не в сексе. Как сказал мне Тим Сквирелл, исследователь, изучающий экстремистские группы в интернете: «Если бы дело было только в сексуальном возбуждении, почему бы инцелу было не прибегнуть к все более изощренным формам дрочки?» Если бы единственной проблемой было сексуальное расстройство, инцелы могли бы попытаться заплатить за секс. Тем не менее многие из них отказываются, считая, что «унижают» себя, обращаясь к секс-работникам. Они делят женщин на Стейси – блондинок с большой грудью, и Бекки – непримечательных особ, совершающих гендерное преступление, отказываясь подчеркивать свою женственность, объясняет Сквирелл. Инцел издевается над Бекки, надеясь на секс исключительно со Стейси, потому что только секс со Стейси вызывает восхищение и зависть. Все дело в статусе. Я не апологет инцелов. Многие люди чувствуют себя непривлекательными. При этом они не считают, что кто-то обязан заниматься с ними сексом, и не думают о суициде. Тем не менее нельзя отрицать, что злость инцелов связана с культурными ожиданиями в отношении мужчин и секса, и то же самое можно сказать об отчуждении мужчинасов. Эти столь разные группы ограничены одними и теми же сексуальными нормами. Если бы сексуальный опыт стал менее значим для социальной интеграции мужчин, их признания и статуса в целом, это помогло бы обеим группам. На данный момент, однако, мужские сексуальные стереотипы остаются настолько сильными, что добровольно соблюдающие целибат асы иногда приравниваются к инцелам. Мужчины-асы признаются, что люди всех полов считают их секретными инцелами, которые прячутся за вымышленной идентичностью. Такая вот ловушка: даже когда мужчина не хочет секса, его можно спутать с мужчиной, готовым на убийство ради него. Мужчины не могут быть просто незаинтересованными; всегда должно быть что-то еще. * * * Религиозные принципы перевесили соблазн быть крутым, поэтому Хантер и его девушка соблюдали все меры предосторожности. Никаких комнат с закрытыми дверями, никаких приставаний и никакого секса, пока они не поженятся, – что, наконец, случилось, когда Хантеру исполнилось двадцать пять. Секс был совсем не таким, как ожидал Хантер. «Мне постоянно приходилось слышать: „О, все само собой получится“, но это оказалось не так», – признается он. Секс казался «вынужденным и неестественным» – не принужденным, как в случае несогласия, а скорее, будто Хантеру приходилось заставлять себя им заниматься. Неестественным – не значит некомфортным, а скорее неинтуитивным. Ему приходилось тщательно сосредотачиваться на всех движениях. Как будто он учился кататься на велосипеде, только его конечности не синхронизировались должным образом. Годы зрительного избегания не подготовили Хантера к половому акту, который не произвел на молодого человека особого впечатления. Он не ожидал собственного безразличия. После этого не возникло никакой особой крепкой связи. Очевидным виновником была неопытность, но с годами это объяснение все меньше удовлетворяло Хантера. Следующим козлом отпущения стал возраст, когда Хантер задавался вопросом, не упустил ли он из-за ожидания до двадцати пяти лет возможности воспользоваться каким-то физиологическим спусковым механизмом для получения удовольствия от секса. Виной тому могла быть «борьба каждого мужчины», а может быть, его религиозное воспитание в целом. Возможно, сам факт, что никто не говорил о сексе, помешал ему чувствовать себя раскованно, воздействовав «почти как терапия самопреобразования, но далекая от гетеронормативного секса». Ничто из этого не объясняло, почему у Хантера были друзья-христиане, которые женились позже него и любили секс, говоря, что это лучшая составляющая брака. Хантер не мог понять сослуживцев, шутивших о том, что они «оголодали» и хотят познакомиться с кем-нибудь, но он и не возражал против этих историй, поэтому подавление казалось маловероятным. Он не подвергался жестокому обращению. У него не было эректильной дисфункции. Визит к врачу, чтобы спросить, все ли в порядке «там, внизу», показал, что уровень тестостерона у него был выше среднего. Визит к врачу был последним средством Хантера. Он не дал ответа на постоянно мучивший его вопрос. Его брак был официальным в глазах закона, и его жена никогда не жаловалась – она была занята и в любом случае не испытывала сильного сексуального влечения, – но опять же, моральное давление исходило от самого Хантера. «Из-за того что секс никогда не приносил удовольствия, всегда было ощущение, что я все еще инфантилен», – говорит он. Он не был по-настоящему женатым, по-настоящему взрослым и по-настоящему мужчиной. Если секс – это дар от Бога и приносит удовольствие, когда вы все делаете правильно, тогда почему вы снова и снова разочаровываетесь? Куда это вас приведет? «Это привело меня в самые темные места, – говорит Хантер. – Я никогда не испытывал этого великого ощущения и не знал почему. В течение многих лет у меня не было никаких объяснений». * * * Спустя девять лет после свадьбы Хантер увидел в соцсети статью об асексуальности. В ней асексуальность описывалась как медицинская проблема, но визит к доктору опроверг эту теорию, поэтому он закрыл вкладку и стал размышлять дальше. Несколько месяцев спустя, работая в ночную смену на фабрике, Хантер заметил термин «серый А» в соцсети и погуглил, чтобы узнать больше. К концу ночи его интерес сильно возрос. Если асексуальность не связана с болезнью, она может стать объяснением, которого не дали ни теория подавления, ни исследование гормонов, ни религия. Она может помочь принять себя. История Хантера – один из ответов тем, кто высмеивает асексуальность и спрашивает, почему асы поднимают шум из-за нежелания секса. Годы жизни Хантера были потрачены на размышления о том, что случилось, пока он не узнал об асексуальности из поста в соцсети, однако нередко активность асов воспринимается как надоевшая шутка. В 2012 году Fox запустила передачу об асексуальности, которая начинается с того, что ведущий спрашивает гостью Брук Голдштейн, основательницу проекта Lawfare, согласна ли она с тем, что асексуальность является нормальной сексуальной ориентацией. «О, я согласна, – ответила Голдштейн. – Асексуальность существует очень давно. Это называется быть женщиной каждые три с половиной недели. Это прекрасный повод отказаться от обязательств»[41]. Ведущий смеется над этой шуткой. Но на самом деле это ужасно, что мы вынуждены придумывать отговорки, чтобы отказаться от нежелательного секса. Если кто-то вынужден сказать: «У меня есть партнер», чтобы отвергнуть кого-то, это неудача общества, равно как и если кто-то вынужден ссылаться на сексуальную ориентацию, чтобы избежать нежелательного секса, потому что простого «нет» недостаточно. Голдштейн даже говорит, что асы «нормальны в сверхсексуализированном обществе, поэтому нам пришлось изобрести эту асексуальность»[42]. Однако подробнее это не комментирует. Голдштейн не обсуждает возможные недостатки такого сверхсексуализированного общества и ожидания относительно того, сколько секса необходимо, и когда можно отказаться, и что произойдет, если кто-то попытается воздерживаться слишком долго. Вместо этого ведущий говорит, что, поскольку у асов отсутствует сексуальность, с ними «обращаются как с прокаженными», в то время как другой гость, участник Fox Билл Шульц, недоверчиво относится к идее, что асы сталкиваются с какой-либо дискриминацией, и спрашивает, можем ли мы «перестать замечать их». «Если асы составляют такую небольшую часть населения, должен ли я замечать вас? – спрашивает он. – Типа, о, заметь меня, потому что я ношу шапку с головой обезьяны! Ладно, есть пара человек, которые носят такие шапки, мне не нужно замечать вас. Да, вы существуете. И что дальше?»[43] Совершенно случайно эта полная пренебрежения передача, которая заканчивается тем, что ведущий говорит о своем недоверии асам, обозначила то, что, по моему мнению, было бы утопией для асов: отсутствие необходимости их замечать. Никому не нужно замечать и признавать людей в забавных шапках, потому что нет особого давления на тех, кто их носит. Врачи не говорят им, что они больны. Иммиграционные юристы не просят их доказывать, что иногда они не носят шапки с обезьянками, для подтверждения брака. В телешоу не часто издеваются над людьми, которые носят такие шапки. Общество никоим образом не фокусирует свое внимание на шапках с обезьянками. В центре внимания общества – сексуальность. Сегодня на Западе сексуальность считается неотъемлемой частью идентичности. Сексуальность – это не просто то, что вы делаете, это часть того, кто вы есть, часть вашей правды. Как утверждает философ Мишель Фуко в своей «Истории сексуальности», социальный акцент на сексуальности является результатом исторических и политических сил[44]. Я не думаю, что так будет всегда. Во многих отношениях движение асов выросло из противостояния идее о том, что сексуальность должна быть краеугольным камнем как идентичности, так и существования. Хотя асексуальность сама по себе стала сексуальной идентичностью, ее также можно понимать как образ жизни, который просто не сконцентрирован вокруг личной сексуальности. Как рассказала мне Джули Сондра Декер, автор книги «Невидимая ориентация: введение в асексуальность»: «Мы – нормальные люди, которым просто не хватает этой „движущей силы“, и это понятно так же, как понятно, когда кто-то не делает профессию своей движущей силой. [Или в том смысле, что люди не делают «неношение шапки с головой обезьянки» своей движущей силой.] Я не „непрофессионал“; я асексуал, только потому что для этого есть слово и потому что люди упрекают меня в том, что я не хочу заниматься сексом. Если бы они не упрекали меня, я бы редко обсуждала это», – говорит она. Сексуальность как идентичность – не всегда враг. Принудительная сексуальность – всегда. Она лежит в основе возражений против такой жизни, как у Джули, и это сила, против которой выступают асы. Если бы не было обязательной сексуальности, асу не понадобилось бы сообщество для поддержки. Асам не было бы нужды искать друг друга и понимать, что у нас всё в порядке. Любая гласность, которая у нас есть, в некотором роде является напоминанием о том, что принудительная сексуальность существует и что она затрагивает не только нас, – от нее может пострадать любой, кто не соответствует ожиданиям. Если асы придают большое значение тому, чтобы быть асами, и требуют признания, если мы создали собственные группы, то это только потому, что мы хотим избежать сексуального давления. Если мы боремся за перемены и за то, чтобы нас замечали, это потому, что мы хотим, чтобы это давление перестали испытывать и другие. * * * Сообщество асов позволило Хантеру быть таким, какой он есть, после почти десятилетних попыток что-то исправить. Чтобы объяснить все своей жене, Хантер написал письмо на шести страницах, промучившись с тремя черновиками и пятью предисловиями, прежде чем сформулировал самое основное. Было важно, чтобы она поняла, о чем он думал все эти годы и почему, с ее точки зрения, всегда был озабочен сексом, всегда говорил о нем и инициировал его. Ему было нужно, чтобы она знала, что он поставил секс на пьедестал и считал себя неправым из-за того, что не любит его, но этого больше не будет. «Это было извинением за мое поведение, – добавляет Хантер, – потому что были времена, когда я отстранялся, не желая сталкиваться с этим разочарованием». Он писал, что их совместная жизнь не изменится, – в этом нет нужды. Он больше не будет инициировать секс, но она всегда может сказать ему, когда ей захочется интима, и он будет счастлив доставить ей удовольствие. «Я не возражаю против самого полового акта, – говорит Хантер. – Раньше я не понимал, почему так зажат, и это странное напряжение приносило мне страдания». Его мучила мысль о собственной неуверенности. Хантер мечтал о сексе, какой ему когда-то обещали, а не о том, чем он оказался в реальности. Принятие асексуальности принесло Хантеру ясность в других аспектах. Прежде чем идентифицировать себя как аса, он был квиром, но, узнав об асексуальности, понял, что другие делали акцент на сексуальной ориентации, потому что сексуальное влечение было движущей силой в их жизни. Он стал более критически относиться к мужским гендерным ролям. Отказ от одной формы социального программирования позволяет подвергнуть сомнению все остальное. «Примерно так: мои представления о том, что есть мужчина или что он делает, любит и хочет, были даны мне культурой, и они не обязательно существуют по умолчанию, – говорит Хантер. – Я испытывал это всю свою жизнь, но никогда не замечал, а асексуальность перевернула все с ног на голову, и теперь я более скептически отношусь ко всем этим рассказам. Я больше не чувствую себя инфантильным, нет подсознательного ощущения, что я так и не стал совершеннолетним. Я, наконец, почувствовал себя более свободным. Ощутить себя взрослым в тридцать четыре года – немного поздно, но это не страшно». Часть II. Вариации на тему Глава 4. Позволь мне освободить тебя ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ ПОСЛЕ ТОГО, как мне исполнилось двадцать два года, я попросила друзей отвести меня в бар и помочь познакомиться с кем-нибудь. Подобный запрос был беспрецедентным. Я не пила, не ходила в бары и даже боялась взять кого-нибудь за руку. Кроме того, я болтала о Генри и наших планах встретиться летом. Был апрель, и, поскольку до встречи оставалась всего пара месяцев, было глупо не дождаться ее. Но я не рассказывала друзьям о своей неуверенности. Я не говорила им, что чувствую себя старомодной и отсталой из-за того, что хочу секса только по любви. Они знали о нашей с Генри договоренности об открытых отношениях, но я не признавалась честно о своих опасениях по поводу этой ситуации. Ни история человеческих взаимоотношений, ни свидетельства друзей мужского и женского пола не успокаивали меня. Ничто не могло избавить меня от подозрений, что Генри лгал, когда говорил, что секс без любви – обычное дело, и что он может заниматься им с другими без эмоциональной вовлеченности. Наполненная сомнениями, а также чувством вины за них, я решила доказать себе, что секс без привязанности возможен, и начать более терпимо относиться к свободной любви. Мне нужно было соответствовать целям, которые я поставила перед собой: быть современной, а не старомодной, настоящей феминисткой, живущей в соответствии со своими убеждениями, и не подвергаться давлению. «Подавляемая» – это противоположность «освобожденной». Это оскорбление. В культурно-либеральных кругах сексуально-консервативную женщину часто считают сексуально подавляемой, а сексуально подавляемая женщина является символом времени, предшествовавшего свободе. Она чувствует себя скованно и отрицает очевидное, постоянно нервничает. Это идеально причесанная домохозяйка пятидесятых годов, лишенная легкости освобожденных коллег, которые находятся в контакте со своим телом и уверены в своем месте в мире. Сексуально подавляемая женщина – объект жалости и напоминание о важности прогресса. Она вызывает чувство неловкости. Я верила во все, что говорили об этом архетипе женщины, не желающей секса: что она стеснительная и чопорная, что она не смогла преодолеть свой стыд и что она политически консервативна. Все это не соответствовало моим целям. Слова, которые использовались для описания женщин, не занимающихся сексом (целомудрие, воздержание, чистота, невинность), казались мне клиническими или моралистическими, что я презирала. Слова, используемые для описания женщин, любящих секс (свободные, имеющие права, смелые), мне нравились; я хотела, чтобы они относились и ко мне. Я впитала язык архетипов и эстетических стереотипов – подавляемая женщина, освобожденная женщина, – вместо того чтобы критически думать о том, верна ли эта классификация и, если да, что она нам говорит о связи секса, политики и власти. Сейчас я снова использую эти архетипы и эстетические тропы, потому что они отражают способ передачи послания. Мало кто прямо скажет, что сексуально-консервативные женщины – особы, не пользующиеся успехом у мужчин, но популярная культура прояснила эту инсинуацию. И поэтому у меня было смутное неоспоримое ощущение, что женщины, которые занимаются сексом, более веселые и феминистски настроенные, чем женщины, которые этого не делают. Возможно, мое отношение лучше всего можно описать словами активистки по борьбе с изнасилованиями Александры Бродски. По ее словам, сказанным журналистке Ребекке Трейстер, есть женщины, которые считают, что «отсутствие суперзахватывающей, суперположительной сексуальной жизни в некотором смысле является политическим провалом»[45]. Я легко могла быть одной из них. * * * Мои идеи об унижении, подавлении и значении освобожденной сексуальности возникли не из ниоткуда. Общество долго поощряло женщин отрицать свои сексуальные потребности и вместо этого удовлетворять потребности мужчин. Наша ценность связана с сексом. Нас сексуализируют до тех пор, пока мы не постареем. Однако нас стыдят за то, что мы сексуальны, лишая возможности исследовать собственные существующие или потенциальные желания, и больше всего от этого страдают женщины – ненатуралы. Политика секса заняла центральное место в дискуссиях американских феминисток в 1970-х и 1980-х годах. В этот период активистки Кэтрин Маккиннон и Андреа Дворкин возглавили движение, известное как секс-негативный феминизм. Маккиннон и Дворкин, возможно, не считали себя секс-негативными, но их работа определенно не фокусировалась на освободительных возможностях оргазма. В их книгах с такими названиями, как «Сексуальные домогательства к работающим женщинам» и «Ненависть к женщинам», внимание уделялось не столько сексуальному удовольствию, сколько способам использования сексуальности во вред. Самый главный аргумент заключался в том, что неравная динамика власти всегда является фоном для гетеросексуального секса, поэтому настоящего согласия практически невозможно достичь. Их структурный анализ привел к выводу, что секс при патриархате неизбежно был компромиссным и несвободным. Группы активистов, выросшие из этой традиции, выступали против порнографии, садомазохизма и секс-бизнеса, которые, как они считали, используются эксплуататорами-мужчинами, чтобы унижать женщин и причинять им вред. В 1982 году, когда для ежегодной конференции Барнарда по сексуальности выбрали тему «удовольствие и опасность», участники группы «Женщины против порнографии» выразили протест, надев рубашки с надписью «За феминистскую сексуальность» на одной стороне и «Против садизма и мазохизма» – на другой[46]. В следующем году Маккиннон и Дворкин попытались принять закон, запрещающий порнографию в Миннеаполисе. После того как эта попытка потерпела неудачу, аналогичное постановление, одобренное консерваторами и откровенно антифеминистским юристом Филлис Шлафли, было введено в Индианаполисе. Маккиннон и Дворкин были сложившейся командой, пишет профессор Нью-Йоркского университета Лиза Дагган в своей книге «Сексуальные войны: сексуальное инакомыслие и политическая культура». Маккиннон, получившая степень в Йельской школе права, была элегантной, аристократичной и рациональной дамой, вспоминает Дагган, а Дворкин – пылким оратором. Она посоветовала своим сторонникам «проглотить рвоту, которую вы чувствуете при мысли о необходимости иметь дело с городским советом, и добиться принятия этого закона». Ее слова запомнились, и она не боялась показаться чрезмерно радикальной. «Молчанию женщин приходит конец, – заявила Дворкин, – и мы больше не будем лежать на спине с раздвинутыми ногами»[47]. Постановление о борьбе с порнографией в Индианаполисе вступило в силу. Подобные постановления предлагали ввести – и практически потерпели неудачу – в таких городах, как Лос-Анджелес, Нью-Йорк и Кембридж, Массачусетс. Оспаривая эти постановления, феминистки дошли до Верховного суда, который в конечном счете поддержал идею о том, что запрет на порнографию является неконституционным[48]. Феминистки во многом не соглашались друг с другом, и их отношение к сексу никогда не было статичным. По мнению некоторых феминисток, таких как Эллен Уиллис и Сьюзи Брайт, подход Маккиннон-Дворкин поощрял сексуальный консерватизм, который не помогал женщинам. В знаменательном эссе 1981 года под названием «Горизонты похоти: выступает ли женское движение за секс?» Уиллис нанесла ответный удар по отношениям, которые, как она выразилась, «обнажают изнанку традиционной женственности – горькую, самодовольную ярость, обвиняющую мужчин, этих похотливых животных, опустошающих своих целомудренных жертв». Горечь – это не то же самое, что реальное решение, и мрачный гиперфокус секс-негатива подтолкнул женщин «принять мнимое моральное превосходство в качестве замены сексуального удовольствия и ограничить сексуальную свободу мужчин в качестве замены настоящей власти». Кроме того, продолжила она, «в этой культуре, где женщины по-прежнему считаются менее сексуальными, чем мужчины, сексуальные запреты являются неотъемлемой частью идентичности «нормальной» женщины, как сексуальная агрессия – мужчины. Именно «чрезмерное» половое влечение часто заставляет женщин чувствовать себя «неженственными» и недостойными»[49]. Маккиннон и Дворкин, возможно, помогли женщинам лучше понять, насколько сложным может быть секс, но вряд ли они помогли кому-то добиться лучшего секса. Секс-позитивные феминистки, такие как Уиллис и Брайт, не считали, что порно всегда унизительно. Они не одобряли консервативного намерения запретить его или наделить политиков (в основном мужчин) такой большой властью над женской сексуальностью. Было важно избавиться от социальной обусловленности стыда. Удовольствие было возможно даже при патриархате. У женщин была свобода выбора, и они не были такими хрупкими созданиями, которых легко сломать. * * * Секс – это круто; без него жизнь куда менее приятна. Секс – это товар не только для мужчин. Теперь женщины тоже могут демонстративно потреблять секс, чтобы похвастаться или иметь возможность сказать, что это расширяет наши возможности, потому что мы используем свою власть, чтобы иметь те же права, что и мужчины. Следует культивировать женское возбуждение. Это не явный лозунг, а витающее в воздухе чувство, которое делает «ханжество» ругательным словом с гендерной точки зрения и побуждает асов поспешно заявить, что мы вовсе не осуждаем секс. Саманта Джонс, которую играет Ким Кэттролл в блокбастере «Секс в большом городе», является одним из знаковых представителей современной сексуально-позитивной женщины. Она успешный специалист по рекламе, амбициозная и уверенная в себе, ее реплики – одни из самых смешных и ярких в сериале. Неисправимая сексуальная распутница, Саманта хвастливо рассказывает о своих многочисленных интрижках и называет себя «сексуальным экспериментатором», так как хочет перепробовать все. «Меня не будут судить ни вы, ни общество, – говорит она в запоминающейся сцене, которая разошлась в GIF по всему интернету. – Я буду носить все, что хочу, и заниматься оральным сексом с тем, с кем хочу, пока смогу дышать и становиться на колени». Спустя двадцать лет после премьеры «Секса в большом городе» на канале HBO дебютировала подростковая драма «Эйфория». Сегодняшние вымышленные подростки, представленные в сериале, относятся к сексу бесцеремонно, устраивая свидания в гостиничных номерах и в чужих домах. В одной из первых серий героиня Кэт Эрнандес признается в том, что она девственница, и ей говорят: «Сука, это не 80-е. Тебе нужно трахнуться с кем-нибудь!» Кэт делает это, теряя девственность и обретая уверенность, став моделью в видеочатах. В реальной жизни женщины, говорящие о сексе, тоже могут создать определенный культурный отпечаток. Cosmopolitan продолжает давать читателям советы по сексу, в других изданиях развенчивается стереотип сексуально-скромной женщины («женщины чертовски сладострастны»[50]), а в женском журнале The Cut есть колонка, посвященная сексуальному желанию[51]. В декабре прошлого года The New York Times объявила 2019-й «годом, когда женщины „возбудились“»[52] Крутая певица Туве Лу поет о том, что вся ее одежда промокла, а Чарли XCX настаивает, что она «не ангел» и любит трахаться в отеле, но это ничего не значит. В своей песне Das Me рэпер Брук Кэнди говорит, что «шлюха» теперь является комплиментом, «женщина с сексуальной задницей, которая всем рулит и уверена в себе». Звезды, например, Ариана Гранде, Карди Би и Ники Минаж, хвастаются сексом и сексуальным мастерством, что отражается как в музыке, так и в их публичных образах. В песне Feeling Myself Ники Минаж хвастается любовником, который говорит ей: «Черт возьми, ты такая маленькая, но ты действительно возьмешь этот ствол». Эта фраза была причиной сильнейшей дезориентации моей подруги, когда она однажды слушала ее в машине. Как странно, подумала она, что возможность заниматься грубым сексом – это комплимент, достойный рэпа, что используется слово «взять», заставляющее женщину казаться получателем, а не участником, да еще и жестокая метафора «ствол», что Ники хвастается тем, что ее можно трахнуть, и что она сама, слушая, инстинктивно понимает, почему Ники хвастается, да и вообще песня прикольная. Все это казалось беспорядочной мешаниной.