— И каким образом ты это делать собрался? — мрачно спрашивает Марс. — Обратимся в охрану. Все разом. Кто-нибудь нас да послушает. — Те ж сказали, полисмены могут быть этими… шизиками, короче, — говорит Сергей. — Что, все сразу? — Фанатиков искать бесполезно, — встревает Кристина. — Они себя не проявят, пока не начнут действовать. А они уже своё отдействовали. Или что ты предлагаешь, а, Лёнь? Всех нас в камерах запереть для общей безопасности? — Хотя бы усилить защиту! Охранников выставить! — Они и так выставлены. Не знаю, как у вас на корабле, а наши постоянно по всему отсеку летают. И Афродиту тоже наверняка защищают. Куда уж больше? — Если они смогли обойти все меры предосторожности, то это и правда мог быть кто-то из охраны, — тихо и неуверенно говорит Марина. — Вот именно, — соглашается Кристина. — Или кто-то из остального экипажа, — говорит Сергей. — Или из блатных. Все поворачиваются на Марса. — Вы что, сдурели? — выкрикивает он. — Я жить люблю! — Все жить любят, — говорит Кристина. — Но появлению Ртути это не помешало. — Понять бы, что ими руководит, — говорит Леонид. — Да какая разница? — вздыхает Кристина. — Нам бы найти наше тысячелетие. А то так и погибнем, не успев стать людьми. Мне приходит в голову мысль, что искусственный интеллект от человека не так уж и сильно отличается. Мне хотелось бы стать человеком, но и люди сомневаются в своей человечности. Я пытаюсь постичь эмоции, но и для людей они непостижимы. А кто-то из них опускается на моральное дно, не выдержав жестокости мира. Прямо как Амальгама. #005 // Любовь и война // Константин // Вадим Константин Во что мне верить? Сердце говорит, что мой сын никогда бы не стал террористом или сектантом. Он слишком умён для этого. Но разум не исключает ничего. После конца света мы оказались в мире, в котором возможно всё, что угодно. Слова тех пацанов не выходят из моей головы. Да, молодые. Да, они не профессиональные полицейские. Да, лентяи. Ну, и что с того? У меня достаточно аргументов для подтверждения их теории. И теперь эта мысль пускает во мне корни, прорастает в каждую клеточку тела. Я не могу от неё избавиться, хоть и очень, очень хочу. Вадим сидит с закрытыми глазами в кресле и глубоко дышит, будто спит. Он подключен к виртуальной реальности, и всё, о чём я сейчас думаю: что он делает? Гуляет с друзьями или сидит в каком-нибудь подвале на собрании последователей Амальгамы? Внутренний голос тихо шепчет: «Ты слишком мнительный». Но разве мнительность — это плохо? Чего бы я добился в жизни без здравой доли паранойи? Если ты не готов к худшему — проиграешь. Но ко всему надо подходить аналитически. Если Вадим — сектант, то когда он мог им стать? Что его сподвигло? Неужто и правда моё к нему отношение? Нет, это слишком мелко. Определённо, этот фактор мог стать катализатором, но никак не причиной. Причина в другом. Я вспоминаю, как Вадим упрашивал нас с Соней поучаствовать в проекте «Амальгама». Он восхищался ей. Он горел этим проектом. — Пап, Амальгама — это будущее! — кричал он. — Ты правда хочешь, чтобы в твоей голове копошились? Ещё и нас с мамой в это впутываешь? Мне самому нравилась идея этого проекта. Мечтатель, каким я был когда-то в далёком детстве, протянул ко мне руки из глубин сознания. Но параноик пытался отбиться. Технологии и так проникли в нашу жизнь слишком уж сильно. Это ненормально, когда даже электрочайник знает тебя лучше, чем ты сам. А тут полное копирование сознания, причём для свободного использования третьими лицами. Включая правительства самых разных стран. Но любопытство пересилило. Я спорил ради галочки, даже когда сам уже давно решил, что участвую в этой авантюре. Потому что не мог признать вслух, что передумал. Мне нужно было поломать комедию, чтобы потом сказать: «Ладно, так уж и быть». Но как Вадим я Амальгамой никогда не горел. А что, если Амальгама, увидев фанатичную любовь Вадима в момент записи его сознания, стала не только принимать информацию, но и каким-то образом передавать её? И завербовала моего сына, пока учёные снимали данные с его мозга. Фанатичная любовь… Да уж. Это, пожалуй, самое точное определение тому, что я видел. А фанатичная любовь свойственна только фанатикам. В такие моменты я кручу в руках монетку. Я всегда боялся, что на меня косо посмотрят. Всегда боялся совершить ошибку. Когда я чувствую, что что-то может пойти не так, это становится навязчивой идеей и никак не выходит у меня из головы. Это касается всего, от работы до воспитания сына. Но монетка — она немного успокаивает. Крутить её в руке — что-то вроде ритуала. Мой способ отключиться от реальности, уйти от проблемы, переключить внимание. Но вечно уходить от проблемы не получится. Её надо решать, иначе тревожность не уйдёт. А пока решения нет, я просто сижу и кручу монетку в руках. Старая пятирублёвая монета, которую я храню, кажется, лет с десяти или одиннадцати. Она всегда у меня под рукой. Каждый раз, когда мне казалось, что сейчас я облажаюсь у всех на глазах, я доставал её из кармана и перебирал пальцами левой руки. Не знаю, почему, но это обязательно должна быть левая рука. Наличные деньги уже давно вышли из оборота. Но пять рублей до сих пор со мной. Когда я позвал Соню в ресторан, чтобы сделать предложение, был почти уверен, что она рассмеётся мне в лицо, хоть ничто на это и не указывало. Всю дорогу до ресторана я крутил эти пять рублей, скрёб ребро ногтём, зажимал её то между указательным и средним пальцами, то между средним и безымянным. Потом ещё у входа в заведение стоял минут пять. Глубоко дышал и игрался с монетой. Конечно, всё обошлось. Умом я понимаю, что кусок металла никак не повлиял на ответ Сони, но древний инстинкт во мне в виде магического мышления упорно выстраивал в голове причинно-следственную связь. Психотерапевт настаивал, что это может быть частью того самого пресловутого обсессивно-компульсивного расстройства, но я уверен, что дело в другом. Я трус, который научился перешагивать через свои страхи и строить из себя самого уверенного человека на свете. До такой степени, что сам поверил в собственную смелость. А монетка — просто ритуал, который помогает мне успокоиться и сосредоточиться в ответственный момент. С её помощью я и обретаю уверенность. В чувство меня приводит стук в дверь. Я быстро убираю монету в карман. Это ещё кто? Может, у охраны появилась какая-то информация? Хорошо бы, а то я весь как на иголках. Я встаю и разминаюсь. Ох, как же спина затекла… Долго я, однако, так сидел. Стук не повторяется. Охрана, мне кажется, была бы куда настойчивей. Что же это за незванный гость тогда? Доковыляв до двери с хрустом в ногах, нажатием кнопки я открываю дверь. И передо мной появляется Лиза. — Привет, — говорит она. — О, привет, — от неожиданности я теряюсь. — А откуда ты знаешь номер моей каюты? — Ты сам сказал. — А, точно. — Я не вовремя? — Нет, что ты? Заходи, конечно. Просто голова забита всяким. Я отступаю, и Лиза неуверенно заходит внутрь. На самом деле, Лиза застала меня врасплох. Всё-таки она немного не вовремя. Мне нравится проводить с ней время, конечно, но о чём мне сейчас с ней говорить, если я погряз в размышлениях и сомнениях в собственном сыне? Ну не вываливать же всё это на неё. У Лизы и своих проблем хватает. Тем не менее, она впервые пришла ко мне сама, и я не могу упустить этот момент. — Это Вадим? — Ага. Гуляет в своём Homeland, как всегда. Ах, да, присаживайся, — я указываю Лизе на одно из офисных кресел. — Да, спасибо, — говорит она и садится на кровать. Я уже чуть не сажусь на это самое кресло сам, как Лиза вдруг говорит: — Может, сядешь рядом? — А… ну да, — отвечаю я и пересаживаюсь к Лизе.