ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: У меня есть знакомые, они зимой садятся в джип, выезжают за город и едут по бездорожью, пока в снегу не застрянут. Потом идут в ближайшую деревню одалживать лопаты, откапывают джип. Или проще — едут в лес без зажигалок, с одной спичкой. Костер сооружают. Во-первых, холодно, во-вторых, всем курить хочется, а спичка одна. Такие Вам нравятся или Вы их считаете идиотами? АНАСТАСИЯ: Я с такими не знакома. А что касается «Идиота», то когда Настасья Филипповна бросает деньги в камин, с этого момента она перестает для меня существовать. Не нужны деньги — отнеси их в приют. Нет, для нее собственные эмоции выше всех страданий мира… Может, я меркантильный человек… Будете ставить — не предлагайте мне эту роль… ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Но ведь деньги из огня вытащили. АНАСТАСИЯ: Дело не в деньгах, а в поступке. Не важно, будет ли у меня роман с мужем моей подруги, я не должна идти на встречу с ним. ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Почему? АНАСТАСИЯ: Потому, что он муж моей подруги. Может, и свидания не случится, мы просто поговорим. Но если я из дома вышла накрашенная, собранная, и в красивом белье, значит, я ее предала. ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Когда? АНАСТАСИЯ: В тот момент, когда надела красивое белье. ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: То есть Настасья Филипповна надела красивое белье, бросив деньги в огонь? Интересная трактовка. АНАСТАСИЯ: А Борисов предал себя в тот момент, когда начал искать простое человеческое чувство своими олигаршьими способами. ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Что Вы имеете в виду? АНАСТАСИЯ: То, что слесарь дядя Вася, у которого проблем полная хижина, малую сцену не построит, и стриптизершу за миллион не наймет. И себя в качестве шеста на сцене не поставит. Чтобы стать привлекательным, надо отдавать, а он пришел в театр брать. Те, у кого есть деньги и власть — должны вести себя так, чтоб им простили и то и другое. ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Кому должны? Всем, кому должны, они уже давно простили… АНАСТАСИЯ: А вообще у него комплексы. ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Да, это правда… Один складской и два нефтеперерабатывающих. (Пауза) Он пришел к нам за спасением, за палочкой-выручалочкой. Так что же нам его, прогнать? Может он радоваться не умеет? Характер — это судьба… Мне в детстве мама говорила — посмотри на себя, улыбнись, ты же радоваться не умеешь. Я, когда случается удача, радуюсь минуту-две. Потом вспоминаю, что удача сейчас, здесь, в этой точке, а этих точек еще столько… только удачи в них нет…А когда случается неприятность, погружаюсь в нее до следующего утра… АНАСТАСИЯ: Выходит, мы обречены на самоедство? ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Нет. Мы настроены природой на выживание. Как только съели банан, сразу надо оглянуться по сторонам, нет ли тигра или змеи, и где мы воды попьем, где на ночлег останемся? Вокруг враждебный мир. Наверное, это осталось в подсознании… Давайте вернемся к Чехову, время идет. АНАСТАСИЯ: Евгений Сергеевич, можно личный вопрос? ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: В порядке исключения. АНАСТАСИЯ: И кто виноват, что все герои в пьесах Чехова не просто несчастны, а несчастны безнадежно? ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Не знаю, наверно, жизнь виновата в том, что люди не понимают друг друга. А, вообще, где Вы в русской литературе счастливых героев видели? В сказках, да и то не во всех… Это при коммунистах социальный заказ поступил на «огромную и счастливую землю, которая зовется Советской страной». До этого страдали. АНАСТАСИЯ: А «Капитанская дочка»? Счастливый конец. ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Исключение, которое подтверждает правило. АНАСТАСИЯ: Получается, если не чувствуем запаха боли, то и героя нет? ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Каждому человеку трудно. Поэтому подсознательно нравится тот, кому еще хуже. Во всяком случае, не ощущаешь себя одиноким. Знаете историю про рыжего клоуна? АНАСТАСИЯ: Не помню. ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Приходит к психотерапевту мужик, говорит, депрессия у меня. Ничего не хочется, того и гляди повешусь. А врач ему — я мог бы прописать Вам таблетки, но советую сходить в цирк. Мне тоже было грустно, пошел на представление, а там рыжий клоун. Солнечный, веселый. Посмотрел, и вся дурь из головы ушла. Сходите в цирк… А мужик ему — Нет, не получится. Врач — Почему? Билеты не дорогие. А тот — Дело не в билетах, просто рыжий клоун это я. АНАСТАСИЯ: Грустно… ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Вот я смотрю на Борисова, и думаю — он в театр пришел, а мне куда идти? Мой тезка, доктор Дорн говорил, что в пятьдесят пять уже поздно менять свою жизнь. АНАСТАСИЯ: У Вас — то что не так? ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Да всё так… Дети разъехались, жена выросла… До завкафедры… Мы с ней теперь оба — руководители. АНАСТАСИЯ: Я слышала, она замечательный лингвист. ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Да… Это очень важно для брака. АНАСТАСИЯ: И мы все Вас любим. ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Но странною любовью… АНАСТАСИЯ: И Лариса… ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Что — Лариса? АНАСТАСИЯ: А то Вы не знаете, что она была в Вас влюблена. ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Лучше бы она театр больше любила. Так, перекур закончен. Начинаем репетировать. Анастасия выходит в центр сцены. АНАСТАСИЯ: «Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить. Я так утомилась! Отдохнуть бы… отдохнуть!» ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Вашу бабушку! Я же просил — не надо страдать… На сцене гаснет свет. Картина четвертая Прошло несколько дней. На сцене Константин Георгиевич и Надежда. Они играют, обращаясь к арьеру. Мы видим окончание их «Представления» как будто сквозь стеклянную стену. Гостиная. Он сидит на диване, на столике чайный прибор. ОН. Где ты, где твой чай? ОНА. Иду-у-у! Она вносит поднос с чайником. По ходу диалога разливает чай. ОН. Ужинать после театра всегда поздно. ОНА. А до — слишком рано. И все время смотришь на часы — успеешь, не успеешь. ОН. Учитывая, какой спектакль мы посмотрели, ужинать надо было не до, и не после — а вместо. ОНА. А мне понравилось. ОН. Интересно, что? ОНА. Решение, музыка… ОН. Музыка? Скорее — да. В ней есть некий ритм. А чья она? ОНА. Том Вэйтс, «Русский танец». ОН. Русский? Не похоже. ОНА. Ну, так он его назвал. Американские горки в Америке называют «Русскими». ОН. Давай тоже наоборот — не чаю, а вина выпьем. ОНА. Открывай. ОН. Красное, белое?