– Боже мой… На вашем месте меня бы сразил сердечный приступ. Даже два сердечных приступа (смех в зале). Вы пришли в ужас? Адриана Марч? – Да, конечно. Сначала мы не осмеливались даже разговаривать, только отвечали на вопросы психологов и женщины из ФБР. Они показали нам видео… чтобы все объяснить. Мы увидели пассажирский салон в тот момент… в то самое мгновение, когда произошло… – Расхождение, аномалия, – заканчивает за нее Стивен Кольбер, заглядывая в свои шпаргалки. – Да. А потом они предложили нам задавать друг другу вопросы, какие угодно. ФБР хотело доказать каждой из нас, что другая не… ну не знаю, не клон. Что у нас одинаковые воспоминания и та же самая жизнь. – Та же самая жизнь до марта и полета Париж – Нью-Йорк, – уточняет Стивен Кольбер. – Ну вот, например, вы, Адриана Марч, спросили у Адрианы что-то, что знали только вы, верно? – Да. О том, что случилось на Новый год. Это знала только я, – застенчиво говорит Адриана Марч. – В смысле только мы вдвоем это знали, – добавляет Адриана Джун (смех в зале). Вообще-то их было трое: они и их младший брат, в чью комнату Адриане не следовало бы входить без стука, чтобы он успел закрыть компьютер. – Вам, кстати, страшно повезло, – улыбается Стивен Кольбер, – я так набрался в новогоднюю ночь, что мои воспоминания начинаются четвертого января часов с двенадцати дня (смех в зале). Итак, теперь вы уверены, что вы обе… Адрианы? – Абсолютно уверены, – говорят обе разом, вызывая ликование восхищенной публики. – Знаете, иногда я думаю, что мы чудом избежали катастрофы, ведь то же самое могло случиться с Air Force One[40]. Представляете? Два президента? (крики и аплодисменты) Они на пару немедленно обрушили бы твиттер. Я полагаю, вам представили какие-то научные гипотезы, с тех пор все газеты их опубликовали… Девушки кивают, ведущий продолжает: – Есть какое-то объяснение, которое вам кажется наиболее правдоподобным? Они отрицательно качают головами. – Так или иначе, для меня вы никакие не симуляции. Многие думают, что вы все – двести сорок три пришельца. Что вы собираетесь завоевать Землю (смех в зале). Ну и какие у вас планы? Адриана Джун, вы вернулись к родителям, понятное дело, вы с ними живете… – Меня поселили в бывшую комнату моего младшего брата, он учится в Университете Дьюка. Я повидалась с ним вчера вечером, когда агенты ФБР привезли нас домой. – Оскар, да? Как он отреагировал? Адриана Марч? – Он повторил “охренеть” раз десять, не меньше. И посоветовал нам сделать разные прически. Публика смеется, они тоже, Стивен Кольбер отводит от них взгляд и говорит на камеру: – Оскар сейчас в зале. Мы предложили вашим родителям тоже присоединиться к нам, но они отказались. Как у вас складываются отношения? Девушки смотрят друг на друга, Джун откликается первой: – Мама напугана. Она не осмелилась поцеловать меня сегодня утром. – Она боится нас обеих, – добавляет Адриана Марч. – И не различает нас. Ей кажется, что одна из дочерей… – “Подделка”, – заканчивает Адриана Джун. – А отец? Девушки молчат. Продюсеры сожалеют, что не все рассказали Стивену: накануне, когда обе Адрианы вернулись в Эдисон, агент ФБР и психолог их опередили. Они подробно объяснили родителям, что происходит. Мать беспрестанно приговаривала: боже мой, как такое может быть? И когда наконец девушки вошли, отец, лежавший на диване, в ужасе встал, не произнося ни слова, поднялся по лестнице задом наперед и заперся у себя в комнате. С ним долго вели переговоры через дверь, пока он наконец не согласился выйти. Но его поведение так встревожило ФБР, что они потребовали, чтобы их агент все время оставался на месте. Кольбер догадывается, что это скользкая тема. И поспешно, пока всем не стало неловко, поворачивается к Адриане в алом свитере. – Кому угодно сложно было бы приспособиться к такой уникальной ситуации. Уникальной – не вполне точное слово (смех в зале). Ваши родители любят вас и будут счастливы, что у них теперь целых две чудных дочки. Публика аплодирует этой сказке так долго, что Кольберу приходится прервать овацию: – А вы-то ладите между собой? – У нас все хорошо, – говорит Адриана Джун. Адриана Марч кивает. И это не ложь во благо. Они не соперницы. У них вся жизнь впереди, за будущее надо бороться, и им пока нечего делить. – У вас есть бойфренд, Адриана Джун? Я не из святой инквизиции, никто не упрекнет вас, если вы предпочтете обойти эту тему молчанием. – Нет, я готова ответить. Я свободна. – Ну, Адриана, признаваться в этом вот так, в прямом эфире, довольно рискованно с вашей стороны (смех). Кольбер поворачивается к Адриане лазурной: – Ну а вы что скажете, Адриана Марч? С марта у вас никто не появился? – Появился, три месяца назад. – Спасибо, что поделились с нами, Адриана, – подхватывает Кольбер. – И как его зовут? – Нолан. – Публика радостно шумит. В аппаратной ликуют продюсеры: любовь – отличная приманка. – Если я не ошибаюсь, – продолжает Стивен Кольбер, – Нолан был вашим партнером в “Ромео и Джульетте”. Но играл он все-таки не Ромео? – Нет, Меркуцио. – Ах, Меркуцио! Лучший друг Ромео. Может ли так случиться, что Нолан-Меркуцио здесь с нами, в этом зале? Луч прожектора медленно скользит по лицам зрителей и, спустившись в первый ряд, замирает на высоком и стройном чернокожем юноше, который широко улыбается и встает под гром аплодисментов. – Дамы и господа, поприветствуем Нолана Симмонса. Кольбер протягивает ему руку и помогает подняться на сцену. Аплодисменты, само собой, не смолкают. Адрианы улыбаются, здороваются с ним, Адриана Марч немного жеманничает, Адриана Джун смотрит на Нолана с удивленной улыбкой, вызывающей смех в публике. Она пообщалась с Ноланом за кулисами, но прикидывается изумленной, пытаясь привлечь внимание к себе. Их обеих оказалось нетрудно убедить разыграть эту сцену, да и Нолана тоже. “Позднее шоу со Стивеном Кольбером” – крутая программа, а они не для того выбрали актерскую профессию, чтобы чураться света рампы и изображать святую невинность. Тут все играют по правилам, надо так надо. – Можете поцеловать свою девушку, Нолан. Главное, не ошибитесь (смех в зале). Юноша нежно целует в щеку Адриану Марч, потом обменивается рукопожатием с Адрианой Джун. Стивен Кольбер качает головой: – Не волнуйтесь, мой мальчик, никто никогда не готовился к подобной встрече. Скажите честно, Нолан, если бы вы увидели их в гримерке, вы бы угадали, кто есть кто? А что, если я сознаюсь, что мы попросили их поменяться ролями? Что, если бы мы попытались вас обмануть? В зале нарастает гул изумления. Нолан, вдруг действительно усомнившись, теряет самообладание, инстинктивно отступает на шаг от Адрианы Марч. Это уже не игра. Публика внезапно начинает волноваться, наступает смущенная тишина. Кольбер тут же пожалел о своей выходке. – Не волнуйтесь, Нолан. Это ваша Адриана (крики облегчения в зале). Это была дурная шутка, я не удержался. Извините меня… Нолан снова берет Адриану за руку. Стивен Кольбер морщится. Он упрекает себя в излишней жестокости, а все потому, что увлекся импровизацией. Он просматривает записи, возвращается к размеченной партитуре: – Ну… и как вы теперь распределите роли? На “Позднем шоу со Стивеном Кольбером” воцаряется прежняя добродушная атмосфера, но в аппаратной растет беспокойство. На мониторах возникает улица возле Театра Эда Салливана. Стоило в социальных сетях появиться первым постам, как десятки христиан-фанатиков сбежались к театру и вот уже минут десять пробуют в него прорваться. – Я понятия не имела, что у нас в Нью-Йорке столько одержимых, – говорит продюсерша, через силу улыбаясь. Притом что охрану шоу удвоили, хилый кордон полицейских тщетно пытается удержать демонстрантов на расстоянии, те орут прямо на камеры наблюдения, изрыгая страх и ненависть, и размахивают плакатами: Vade retro[41], “Дочери ада”, “Сатанинское отродье”, “Богохульство”… – Богохульство? Какое еще богохульство? – спрашивает продюсерша. – Я читала, что, по их мнению, на двойниках лежит проклятье, – осмеливается встрять ассистентка. – В том числе из-за десятой заповеди. – Она про что? – Ну как же… Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего и т. д. Разумеется, они не могут ее соблюдать, поскольку у них все общее. С другой стороны, можно возразить, что они не являются ближними своими… – М-да. Сомневаюсь, что эти психи сильны в толковании библейских текстов. Внезапно, несмотря на то что прибыло полицейское подкрепление, бутылка с горючей смесью, описав в воздухе дугу, разбивается о входную дверь. Театральные охранники быстро тушат пожар, полиция оттесняет бунтовщиков, вынимает дубинки, производит задержания, но все зря, перевозбужденная толпа постепенно растет, сшибает заграждения, пытается пробиться внутрь. Шоу подходит к концу, и Кольбер, предупрежденный об инцидентах, обращается к аудитории: – Дорогие друзья, нам придется посидеть еще немного в театре. Снаружи собрались агрессивно настроенные граждане, там происходят столкновения с полицией, и выпускать вас сейчас было бы рискованно. Кстати, и это мой последний вопрос вам обеим: ФБР предупреждало вас об опасности религиозного фанатизма. Лидеры некоторых религиозных общин выступили с декларацией, объявив вас, вас обеих, дьявольским отродьем, гнусными тварями. Вы ведь и сами получали угрозы убийства? – Да, штук сто на моей страничке в фейсбуке, ну, на нашей… – Очень вам сочувствую. Что вы могли бы сказать людям, которым иногда просто страшно оттого, что они не понимают, в чем дело? Стивен Кольбер ждет, пока наступит тишина. Это кульминация его передачи, именно о ней все и будут вспоминать. Стивен и девушки долго репетировали ее со специалистами из кризисного центра. Это тщательно заученная речь, но она должна выглядеть импровизацией, и отвечает за нее Адриана Джун – так решили психологи, – потому что большинство считают самозванкой именно ее. – Конечно, я не знаю, каким образом этот самолет мог приземлиться дважды, – мягко говорит Адриана Джун. – И никто не знает. Вот, главное, постараться, чтобы голос звучал спокойно, сделать вид, что с трудом подбираешь слова, подпустить эмоций. Мне хочется сказать людям, которым страшно, что мне тоже страшно. Попытайтесь представить себе, через какие испытания мы проходим. Меня никто не выбирал, я никакая не “избранная”. Ни я, ни остальные двести сорок два человека на борту. То, что происходит со мной, с нами, могло случиться с любым из вас в этом зале. Я такая же, как все… Если можно, надо эти слова повторить, нет, это уже слишком. Во мне нет ничего особенного, выдержать паузу, я обычная девятнадцатилетняя девушка, я живу в Эдисоне и мечтаю стать учительницей, не говорить “преподавательницей французского”, многие не любят французов, даже преподавательницей не надо, лучше учительницей, так проще, и все любят учительниц, я играю в любительском театре, подчеркнуть “любительском”, я вернулась из Европы в начале марта, опять же, лучше Европа, чем Франция, и вдруг оказалась в июне, я вообще не понимаю, что творится, но придется как-то с этим жить. Снова сделать паузу, запнуться, не сразу найдя нужные слова. Эта девушка… сидящая напротив меня, – такая же я, как я… и ей тоже придется смириться. Эта Адриана прожила на три месяца дольше меня, но у нас одинаковые воспоминания, мы одинаково верим в Бога, чуть не забыла Бога, черт, это же самое главное, они сказали обязательно упомянуть, что мы верующие, я чуть не забыла, обалдеть, у нас общие друзья, общие родители, мы обе их одинаково сильно любим, и теперь мне придется поделиться с ней одеждой, потому что это и ее одежда тоже. – А кроме того, – перебивает ее Адриана Марч, – мы всегда хотим надеть одно и то же одновременно. Это идея Кольбера, совсем неплохая, кстати, дождаться смеха в зале, вот, пожалуйста, и продолжать. – Все так, – говорит Адриана Джун. – Но с этого момента наши жизни, конечно, разойдутся. Они уже начали расходиться. Повернуться к Нолану, прислушаться к настроениям в зале. Например, я не знаю, как бы мы поступили, если бы я познакомилась с Ноланом и влюбилась в него до того, как уехала в Европу. Не давить, просто дать публике время ощутить свою сопричастность, понять, какая возникла путаница. Вот такие вопросы беспрестанно вертятся у меня в голове.