Французский президент говорит как по писаному и наконец – большая редкость – через пять минут дает слово своему научному советнику. Чтобы не усугублять и без того сложную ситуацию, математик подкорректировал свой эксцентричный прикид сумасшедшего ученого, сменив пурпурно-красный галстук лавальер на тонкий шелковый шарф песочного цвета, правда не сняв при этом с отворота пиджака серебряного паука. Он излагает гипотезы, на экране для большей ясности возникает анимация, и под конец предлагает слушателям зайти на сайт Елисейского дворца для получения подробных разъяснений в онлайн-чатах. Дома у Блейка, как, вероятно, и во всей Франции, воцаряется звенящая тишина. – С ума сойти! – выдыхает Флора. – Обалдеть. Джо молчит, но Флора и не ждет комментариев. Президент благодарит советника и берет слово: – Дорогие сограждане, в августе 1945 года, после взрыва бомбы в Хиросиме, когда мир был внезапно переброшен в ядерный век и познал страх перед уничтожением, Альбер Камю написал: “Теперь у нас появилась новая тревога, которая имеет все шансы остаться при нас до конца. Человечеству, несомненно, дан последний шанс. И в общем-то, это может быть поводом для специального выпуска. А должно стать скорее предметом размышлений и долгого молчания”. Этот прекрасный текст должен послужить нам источником вдохновения. Вот почему, французы и француженки, как и во время пережитой нами драмы, этой бесконечной борьбы с пандемией, ближайшие дни и недели мы должны посвятить размышлениям и обрести мир в душе. Ученые захотят все объяснить, они захотят понять, они захотят истолковать, такова их задача, но только каждый из нас, сам по себе, сам в себе найдет ответы. Я благодарю вас. Да здравствует Республика, да здравствует Франция! – С ума сойти, – повторяет Флора. – Представь, Джо, вдруг ты бы тоже раздвоился? Мужчина смотрит на женщину Понедельник, 28 июня 2021 года. Ангар В, база ВВС Макгуайр – Мистер Ванье? – Джейми Пудловски снова обращается к архитектору, который стоит перед зеркальным окном зала управления. У них за спиной тянутся в ряд десятки павильонов в форме кубов из стали и тонированного стекла, с простыми застекленными дверьми. В нескольких метрах под ними снуют обитатели ангара, и вот там царят шум и суета. – Мистер Ванье, вы понимаете, что происходит? – Да, насколько это возможно. – Вам показали видео с камер обоих самолетов? Момент расхождения? Короткий мультик, снятый АНБ, в котором представлены все гипотезы? Вам объяснили присутствие второго Ванье в этом ангаре? Вместе с двумястами сорока двумя “двойниками”. Вместо ответа Андре Ванье хватается руками за перила и смотрит на толпу. Он воображал, что сразу же найдет “себя” среди множества людей, но ему никак не удается вычленить собственный силуэт. Он даже боится, что увидел себя, но не узнал. – Следуйте за мной. – Джейми Пудловски уводит его в один из павильонов, очень скромно обставленный, там нет ничего, кроме овального стола, четырех стульев, камеры и экрана на стене. Благодаря прозрачным панелям и стенам цвета бордо и охры это помещение, а на самом деле просторная камера, не выглядит по-тюремному. Они садятся, она одновременно что-то не спеша просматривает на своем планшете. – Я вот читаю, что ваша архитектурная фирма, “Ванье & Эдельман”, подала заявку на строительство новой штаб-квартиры ФБР в Вашингтоне. К сожалению, проект не осуществился из-за недостатка финансирования. – Да, мы действительно приняли участие в конкурсе. Все-то вы знаете. – К сожалению, нет. Например, мы не знали, что вы знакомы с директором французской контрразведки. С таким приятелем вы бы никогда не выиграли конкурс на штаб-квартиру… Франция – наш союзник, но мы дуем на воду. – Главное – участие, – вздыхает Ванье. – Мы с Мелуа вместе учились в высшей школе, я потом пошел в архитектуру, он – в дипломатию. Пудловски проводит пальцем по экрану, и на нем возникает общий план зала. – Мы все снимаем, что, конечно, незаконно, – извиняется она, – но обстоятельства исключительные. Ванье смотрит на камеру, установленную в центре зала, понимает, что все уже записано. Пудловски, смущенно кивнув, поспешно продолжает: – Камеры высокого разрешения, направленные микрофоны. АНБ натыкало их тут… довольно много. Члены экипажа и пассажиры могут вставать, двигаться – камеры для этого и предназначены, они будут следовать за ними автоматически. Она что-то быстро печатает, и тут же на экране появляется изображение Андре Джуна. Еще одно движение – и экран разбивается на две части, на второй половине возникает Люси. Ванье ошеломлен. Одно дело знать, другое – пережить самому. “Он” и Люси сидят за столом, лениво разговаривают. Еще один клик Пудловски, и включается звук, их диалог синхронно переводится, и текст высвечивается на экране уже на английском. – Ну что, блин, американо? – кривится Андре Джун. So, pancake and сoffee? – тупо рапортуют субтитры. Они “блин” перевели буквально, система еще барахлит, успокаивает себя Андре Марч… – Я выйду на минутку, мистер Ванье. – С этими словами женщина из ФБР встает, оставив его наедине с экраном. Завороженный, сбитый с толку, он смотрит на другого Андре, на его морщины, серые, словно молочный сапфир, глаза, дряблые щеки, на которых проступает седая щетина, растрепанные волосы. Каждое утро Андре бреется перед зеркалом, но он и его отражение уже привыкли друг к другу. А эта камера неподкупна, высокому разрешению дружелюбие противопоказано, и съемка ведется без всякой куртуазности – он смотрит на старика. Потрепанного, необаятельного, усталого. Он ищет на его лице печать неувядающей молодости, которую, как ему иногда кажется, он воплощает, но не находит ее. Возраст все затянул грязевой коркой. Он кажется себе одутловатым, заплывшим. Надо бы сесть на диету. Нет, решительно, старение – это не просто желание изменить обожаемым “Роллинг Стоунз” с “Битлз”. Рядом со стариком сидит озаренный светом ангел. Это Люси начала марта, Люси с еще длинными волосами, еще ласковым взглядом, это еще его Люси, которую он пока не отпугнул. Когда этот другой Андре берет Люси за руку, он вообще не испытывает ревности, какое-то помрачение побеждает все. Он смотрит, как Андре, тот, кем он был когда-то, встает, идет к кофейным автоматам и инстинктивно, потому что тот Андре еле тащится и ужасно сутулится, расправляет грудь и до боли сжимает руку в кулак. Стоя в своей камере с прослушкой, под наблюдением АНБ – да плевать он хотел, – Андре думает только о Люси и о другом себе, а вовсе не о практических вопросах. Ни на мгновенье он не забеспокоился о компании “Ванье & Эдельман”, ну не может же она превратиться в “Ванье, Ванье & Эдельман”, не думает он и о своей дочери Жанне, у которой теперь два отца, и оба лишние, хотя в этом, несомненно, найдутся свои плюсы, он не беспокоится о парижской квартире, где им придется жить вместе, ни о своем доме в Дроме… Нет, ни о чем таком он пока не думает. Кошмар на экране неумолимо затягивает его. Ему бы и хотелось оторвать от него взгляд, но его уносит головокружительный вихрь. Он стоит в тесной комнатке, и нечеловеческий груз давит ему на грудь, он задыхается. Увы и ах, там внизу вовсе не влюбленная парочка, а просто встревоженный предупредительный старпер, трепещущий от любви к равнодушной молодой женщине. Тот Андре пребывает еще во власти первого очарования, принимая сдержанность Люси за осторожность, ее безразличие за выражение особой мудрости. Но Андре Марч понимает теперь, что все время боялся обратить ее в бегство, спугнуть очаровательную ласточку, согласившуюся летать подле дряхлой вороны. Черт, любовь, настоящая любовь, не может завязаться тоскливым узлом в сердце. Он никогда не чувствовал себя с ней безмятежно, и конечно же в этой его тревожности давно сквозил их разрыв. Нижний Андре возвращается с двумя стаканчиками кофе, он улыбается, но это жалкая улыбка, и Люси даже не поднимает глаз от книги. Другой Андре, смотрящий на экран, слишком хорошо изучил этот безучастный вид, ее извечную манеру держаться обособленно. Да посмотри же на него, черт возьми, оторвись от своего проклятого Гари в “Плеяде” и одари взглядом прекрасных глаз долговязого, немного старомодного типа, удели ему капельку нежного внимания. Ну да, как же! Не всем дано наблюдать издалека за собственным крахом, жалеть себя, не жалуясь при этом на судьбу. Его губы кривятся в мучительной усмешке. В сущности, ему жаль вчерашнего Андре. Он-то знает, какое унижение и разочарование ему предстоит пережить. Возраст вообще-то ни при чем. Просто не надо любить того, кто не очень любит вас. Неужели это так сложно? Сидя перед экраном, Андре Марч постепенно отдаляется от Люси, словно сухой лист, слетевший с дерева, а точнее, словно дерево, расстающееся с сухим листиком. Десять ужасных минут пристального наблюдения стоят стольких же месяцев мучительного прощания. И, ненавидя себя за то, что все еще любит ее, он радуется, что любит ее уже меньше. Внизу в толпе вдруг наметилось движение. Несколько агентов в штатском рискнули зайти в ангар, и все, сгрудившись вокруг, засыпают их вопросами. Один из агентов подходит к Ванье Марчу, что-то говорит ему. Тот смотрит на него непонимающим взглядом, сжимает руку Люси, она улыбается ему. Он соглашается следовать за фэбээровцем. Сверху отрезвленный Андре смотрит вслед Андре усталому. И тогда он замечает в конце стола худощавого невзрачного брюнета лет сорока, он мелким почерком заполняет страницы в черном блокнотике и время от времени исподтишка поглядывает на Люси. Андре Марч сразу улавливает в его глазах ту особую растерянность, у которой нет иной причины, кроме одуряющего влечения. Очередная бабочка попалась в паутину, простодушно сотканную Люси. Андре внезапно узнаёт его, ну ничего себе, это же Виктор Месель. Так он вроде умер! Значит, он тоже летел этим рейсом? Как он там написал… Надежда – это порог счастья, ее осуществление – прихожая несчастья, что-то в этом роде. Виктор Месель, значит, стоит на пороге, надеясь привлечь внимание Люси. Возможно даже, это сравнение пришло ему на ум, когда он мечтал о ней? Он встает, тоже идет к кофейному автомату, что же у них у всех за страсть-то к этому жуткому пойлу, а Люси и не думает смотреть ему вслед. Андре сердится на себя за то, что вздохнул с облегчением. Впрочем, его гнев – свидетельство того, что пропасть между ними увеличивается. – Мистер Ванье? Андре подскакивает, оборачивается – Джейми Пудловски стоит, прислонившись к двери. Как давно она наблюдает за ним? Рядом с ней высокий сутулый человек за пятьдесят, его, похоже, тяготит слишком длинное тело, ему как-то даже неловко за свою нескладность. Он подходит ближе, протягивает руку издалека: – Жак Льевен, из посольства. Торговый атташе. Голос у него бесцветный, жест вялый. Андре улыбается – из мужика прямо сочится страх. Льевен мог бы с равным успехом перекреститься или нацепить ожерелье из долек чеснока. Архитектор догадывается, что атташе только что поговорил с Андре из самолета и что он, второй Андре, для него просто выродок какой-то. – Ничего себе история, правда же, месье? – усмехается Андре. – Как по-вашему, я оригинал или копия? – Я… через несколько минут на базе Макгуайр сядет французский военный самолет, Франция отправила сюда около двадцати… агентов, и с ними будет сам месье Мелуа из контрразведки. И потом все французы должны будут уехать с ним. Он передает вам привет. – Вы хотите сказать привет, мне и мне? – Вы готовы, мистер Ванье? – прерывает их Пудловски, которую его шуточки совсем не забавляют. – Сейчас вы встретитесь со своим “двойником”. – Я настаиваю, чтобы вы оставили нас наедине. Это частный разговор, даже если это между мной и мной… – Этот… ваш… другой попросил меня о том же. Но вы первым из французов… пройдете очную ставку, и МИД приказал мне все время находиться с вами, – с сожалением сообщает Льевен. – Мне надо написать отчет… – Отчет, кто из нас чет, кто нечет и какой у нас счет? – издевается Ванье. Архитектор показывает на камеру. По мановению руки Джейми зеленые индикаторы гаснут. Ну, хоть огоньки выключили, думает он. Тут он замечает, что человек из посольства украдкой смотрит на кого-то слева: там, за стеклянной перегородкой, стоит другой Андре, совсем сбитый с толку Андре, но вдруг он решительно распахивает дверь и входит. Они долго стоят не шелохнувшись, не произнося ни слова. Стараются не встречаться глазами. Это довольно мучительно: отражение в зеркале выглядит иначе, и оба Андре не узнают себя друг в друге, в лице двойника им чудится что-то чужое, враждебное. Один собирается заговорить, но второй останавливает его жестом, медлит. Андре Марч поворачивается к растерянным Льевену и Пудловски. Пудловски кивает. Льевен с явным облегчением выходит. Дверь за ним закрывается, они переглядываются. Оригинальность в одежде никогда не была сильной стороной Андре: на них одинаковые джинсы, может, чуть больше потертые у Марча, одинаковые серые худи с капюшоном, такие родные, уютные, то, что надо во время долгих перелетов, и одинаковые грубые спортивные башмаки черного цвета. Ах нет, не совсем одинаковые, отмечает про себя Андре Джун. Они так и стоят молча. Но надолго их не хватит. Индийская пословица гласит, что те, кто просит подаяния молча, молча умирают от голода. – Новые ботинки? – Две недели назад купил. Оба поражаются, услышав голос собеседника. Тембр, оказывается, пониже, чем они оба думали, и не такой мягкий. Андре всегда слышал себя “изнутри”. На лекции и во время интервью он старается говорить помедленнее, четче артикулировать, подключать низы. И вот теперь он слышит свой истинный голос. – Что Жанна? – спрашивает Андре Джун после очередной паузы. – Она в порядке. И конечно, еще ни о чем не знает. – Люси? Люси и я? – Мы расстались. Тут Андре Марч спохватывается: самому себе всегда можно соврать, но себя не обманешь. – Люси меня бросила, – продолжает он. – Она ничего не хочет, у меня сплошная фрустрация. Слишком многого я ожидал, наверняка слишком был нетерпелив. Ты ведь это предчувствовал, да? – Предупрежден – значит вооружен. На мгновение, всего на одно мгновение, Андре Марча пронзает мысль попытаться вернуть эту вчерашнюю Люси, мартовскую Люси, которая еще не оттолкнула его. Но он корчит гримасу, не в силах выдавить из себя улыбку. Он смог ей понравиться, хотя был не так молод и не так красив, как все те, кто ее добивался, но так никогда и не узнал, чем ее взял. Соперничать с самим собой было бы ему в новинку. А потом… один Андре – это тридцать лет разницы в возрасте, два Андре – это уже богадельня. Она убежит без оглядки, само собой. А Андре Джуну лучше пожелать удачи. – У меня только один совет, – говорит он, – будь нежным, внимательным, но при этом подпусти немного равнодушия. И не надо так уж яростно ее хотеть. Ты уже это понял, но еще не смирился. Я помню. Редкая возможность быть собственным наставником.