– Все будет хорошо, вот увидишь, – сказал я со всей убедительностью, на которую только был способен, хотя понятия не имел, как именно она поет: как Сиа[14] или как Кастафиоре[15]. Несмотря ни на что, казалось, я растрогал ее. – Ага, допустим, – ответила она и тут же спросила: – Как там твоя память? Далеко продвинулся? – Ну, кроме того, что я умею читать ноты, ничего особенного… – А как родители отреагировали? – Никак. Я им не сказал. Аделина вытаращилась на меня во все глаза: похоже, их настоящий цвет можно охарактеризовать как «полуночный синий». Я даже в интернет заглянул, чтобы удостовериться: оказывается, это еще более загадочный оттенок, чем классический цвет морской волны, так как предметы в ее глазах отражаются самым неожиданным образом в зависимости от освещения. Сначала думаешь, что цвет темный и однородный, как вдруг – бац! – в полуночном небе всходит луна, и убеждаешься в обратном. – Да ну? А почему? Первый раз мне задавали вопросы о личной жизни. И, что странно, заинтересованность Аделины мне показалась искренней. Я все рассказал: про чокнутых родителей, которые чуть ли не душат меня, про советы врача оставить меня в покое и позволить самому вернуть воспоминания, потерянные где-то глубоко в подкорке, чтобы не травмировать и не спровоцировать окончательную блокировку. – Странная у тебя семейка. Я пожал плечами, пытаясь сделать вид, что мне все равно. – Думаю, в каждой семье найдется что-то странное. Например, в твоей… – Да, но тут хотя бы все ясно. А ты вот вроде как из идеальной семьи: папа, мама, чистенький такой ходишь… – Ну ведь бывает и хуже. Я мог бы покрыться прыщами от кабачковых пудингов и шелкового тофу. – Кабачковые пудинги? Аделина разразилась хохотом, а потом с интересом спросила: – А что такое шелковый тофу? – Понятия не имею. Что-то вроде крема, только не крем, кажется. – И ты это ешь? – Иногда и того хуже. Я же не хочу умереть с голоду. – Фу! Я бы не смогла. В этот момент запищал мой телефон. Я подумал, наверное, Элиас отправил мне сообщение насчет встречи, и мельком взглянул на экран. Пришлось три раза перечитать эсэмэску, пока до меня дошло. – Ну что там? – спросила Аделина. – Меня… меня взяли на роль Меркущио. Я даже понятия не имею, кто это! Вилка Аделины упала на тарелку с металлическим звоном. – Святая корова! – Меркущио – это корова? Тогда все понятно. Нужно будет просто мычать… Аделина презрительно вздохнула. – Для начала, говорят «Меркуцио», а не «Меркущио». (Я же просто перепутал «ц» и «щ», ничего страшного!) – Откуда мне знать… – Забыл уже, как буквы читаются? Ее надменность действовала мне на нервы. – Типа как в слове «тупища»? – Что еще за «тупища»? – переспросила она в ступоре. – Ну да! Какой же я придурок! Я-то думал, что говорят «тупица»! Аделина замолкла на мгновение. – А… э-э-э… ну, видимо, ты все-таки помнишь буквы… В любом случае, – она взяла себя в руки, – все прекрасно знают, что Меркуцио – лучший друг Ромео! – Тогда он точно не святая корова. Может, просто ошиблись. Аделина взяла телефон у меня из рук, перечитала сообщение и заявила: – Это номер ассоциации. Я его наизусть знаю. Ошибки быть не может. Новичкам везет! Подумать только, тебе же абсолютно по фигу… Если у зависти есть лицо, то это было лицо Аделины в ту секунду. Раздалось щебетание птиц. Аделина достала свой телефон так быстро, что тот выскользнул из ее рук и чуть не угодил в тарелку спагетти. Я вовремя поймал его, схватив большим и указательным пальцами левой руки. Соловьи снова запели. Сотрапезница бросила на меня взгляд, в котором смешались восхищение и благодарность. Хотел бы я, чтобы Моргана тоже так на меня смотрела. – Вот это реакция! – воскликнула Аделина. – Причем одной левой! – уточнил я. Только она уже не слушала. Пока Аделина читала сообщение, я подумал, что ей прислали какое-то заклинание, способное превращать людей в восковые фигуры: девчонка даже моргать перестала. – Ну что? – забеспокоился я. – Плохие нов ост и? Аделина захлопала ресницами и наконец произнесла голосом маленькой девочки, которого я раньше за ней не замечал: – Меня тоже взяли. На роль леди Монтекки, матери Ромео. – Круто! Я так рад за тебя. – Мы теперь коллеги! – Ненадолго, я все равно откажусь. В этот раз Аделина посмотрела на меня как на спятившего психопата. – С ума сошел! Некоторые убить готовы за эту роль. Да и ассоциация довольно известная. Говорят, иногда на представления приходят охотники за талантами. В прошлом году двое из певцов мюзикла попали в «Голос»! – Не мое это. Я… я с трудом себя представляю на сцене перед публикой. Это как… даже не знаю… это как просить тебя полностью перейти на диету из тофу! Думаю, мне подвернулось довольно удачное сравнение, потому что Аделина потеряла дар речи. – А, да, это жестоко, – наконец выдала она. Но девчонка тут же пришла в себя. Она подняла подбородок и категорически заявила: – Хорошо, тогда поспорим: я перехожу на тофу, а ты поёшь! Должен признаться, я обалдел. Потребовалось несколько секунд, прежде чем до меня дошло, что она имеет в виду. – Да при чем тут спор, – ответил я, – это я для сравнения! – Я так и поняла, ты ясно выразился! Не думай, что я без ума от счастья от одной только мысли полностью перейти на тофу! Но если у меня получится, то и ты можешь петь. А иначе ты просто трус, слабак, лузер, размазня, мокрая курица, которой далеко даже до жирной коровы. Аделина оттолкнула поднос, скрестила руки на груди и уставилась на меня глазами-пистолетами. Или лазерами. Или пистолетами с лазером. Деваться было некуда. Если честно, я не понимал: какая ей вообще разница, буду я петь или нет? – Мне не все равно по двум причинам, – пояснила она. – Во-первых, ненавижу, когда разбазаривают способности, во-вторых, мы теперь с тобой связаны. Вместе прошли кастинг, нас обоих выбрали, так что петь нам тоже вместе. Нас утвердили потому, что между нами есть какая-то химия. Не обольщайся, только в музыкальном смысле. И я не могу разрушить этот баланс, а не то вся моя карьера полетит к черту. – Карьера? – Именно, карьера. Я сказал, что подумаю. – Я уже за тебя подумала, – ответила она, – сегодня же зайду в магазин органики по дороге домой и закуплюсь тофу. А ты репетируй до субботы!