В последний месяц я появляюсь в офисе, мягко говоря, эпизодически. Мне хочется только качаться, поднимать штангу и заказывать столики в новых ресторанах, где я уже был, а потом отменять заказы. У меня в квартире пахнет гнилыми фруктами, хотя на самом деле этот запах исходит из содержимого головы Кристи, которое я выскреб и положил в хрустальный шар от Маrсо, стоящий на тумбочке рядом с входной дверью. Сама голова – полая, измазанная засохшими мозгами, с пустыми глазницами – лежит в углу гостиной, за пианино; хочу использовать ее вместо тыквы для фонарика на Хеллоуин. Из-за этой вони я решил воспользоваться квартирой Пола Оуэна, чтобы устроить небольшую оргию, запланированную на сегодня. Я обыскал всю квартиру на предмет «жучков», но не нашел ничего. Один человек, с которым я общаюсь через своего адвоката, говорит, что Дональд Кимболл, частный детектив, слышал, что Оуэн действительно в Лондоне, что его видели в холле Claridge’s, и один раз у портного на Сэвил-роу, и еще в новом модном ресторане в Челси. Кимболл вылетел туда позапрошлой ночью, а это значит, что за квартирой теперь никто не следит, ключи, которые я украл у Оуэна, все еще у меня, и замок там не сменили, так что я собираюсь принести все необходимое (электродрель, бутылку кислоты, пневматический молоток, ножи, зажигалку Bic) прямо туда сразу после ланча. Я заказываю на вечер двух девушек из агентства досуга с хорошей репутацией, если подобное учреждение вообще может иметь хорошую репутацию, главное, что именно в это агентство я раньше не обращался; расплачиваюсь карточкой Оуэна American Express, потому что, как я полагаю, все думают, что Оуэн сейчас в Лондоне, и никто не проследит, куда уходят деньги с карточки, хотя на его платиновой АmЕх денег вполне достаточно. В сегодняшнем «Шоу Патти Винтерс» речь шла о секретах красоты принцессы Дианы (мне кажется, в ироническом смысле). Полночь. Разговор, который я пытаюсь вести с двумя девочками – обе очень молодые блондинки с большими сиськами, – немногословен, потому что мне сложно держать себя в руках. – У вас тут прямо дворец, мистер, – детским голоском говорит одна из них, Торри, завороженная безвкусной квартирой Оуэна. – Настоящий дворец. Я раздраженно смотрю на нее: – Да ничего особенного. Я делаю напитки – разумеется, из бара Оуэна – и как бы вскользь упоминаю, что работаю на Уолл-стрит, в компании Pierce&Pierce. Похоже, они не особенно этим заинтересовались. Одна из них спрашивает, не обувной ли это магазин. Тиффани сидит на черном кожаном диване и листает номер «GQ» трехмесячной давности, вид у нее смущенный, как будто она чего-то не понимает, точнее, как будто она вообще ничего не понимает, и я думаю: «Молись, сука, просто молись». Потом я признаюсь себе, что меня очень заводит, что эти девочки унижаются передо мной за деньги, которые для меня – карманная мелочь. Налив им еще выпить, я упоминаю, что закончил Гарвард, и потом спрашиваю: – Слышали когда-нибудь о Гарварде? Ответ Торри меня поражает: – У меня был один деловой знакомый, который говорил, что он там учился. – Она пожимает плечами. – Клиент? – спрашиваю я, заинтересовавшись. – Ну, – нервно говорит она. – Просто деловой знакомый, скажем так. – Сутенер, что ли? – говорю я, и тут начинается самое странное. – Ну. – Она умолкает на пару секунд, потом продолжает: – Будем считать это деловым знакомством. – Она отхлебывает из стакана. – Он говорил, что учился в Гарварде, но… я ему не поверила. – Она смотрит на Тиффани, потом на меня. Но мы оба молчим, и она сбивчиво продолжает: – У него была типа… ну… обезьяна. И мне надо было присматривать за этой обезьяной, ну… у него в квартире. – Она умолкает и продолжает ровным, монотонным голосом, периодически отпивая из стакана: – Приходилось весь день смотреть телевизор, потому что делать там было нечего, пока этого парня не было дома… а я пыталась следить за обезьяной. Но… что-то с ней было не так, с этой обезьяной. – Она опять умолкает и делает глубокий вдох. – Эта обезьяна… она смотрела… – Она запинается, смотрит по сторонам, у нее на лице задумчивое выражение, как будто она пытается решить, стоит ли рассказывать эту историю, как будто мы – я и та вторая сучка – должны быть безмерно ей благодарны за этот рассказ. Соответственно, я готовлюсь к чему-то шокирующему, разоблачительному, к какому-то немыслимому откровению. – Она смотрела только… – Она вздыхает, а потом вдруг начинает говорить быстро-быстро: – «Шоу Опры Уинфри», и больше ничего она смотреть не хотела. У этого парня была куча кассет с этим шоу, и он записывал их специально для своей обезьяны. – Теперь она смотрит на меня умоляюще, как будто сходит с ума, прямо здесь и сейчас, в квартире Оуэна, и хочет, чтобы я… что? Проверил это? – А реклама была вырезана. Однажды я попыталась… переключить на что-то другое, выключила кассету… я хотела посмотреть сериал или что-нибудь еще… но… – Она допивает содержимое своего стакана и закатывает глаза. Она явно расстроена воспоминанием об этой истории, но тем не менее храбро продолжает: – Обезьяна начала в-в-визжать и успокоилась, только когда я снова включила программу Опры. – Она сглатывает, прочищает горло, похоже, она собирается заплакать, но этого не происходит. – Понимаете, ну… ты пытаешься включить телевизор, какой-нибудь канал, а эта чертова обезьяна начинает визжать, – с горечью говорит она и обнимает себя за плечи. Ее трясет мелкой дрожью, и она тщетно пытается себя согреть. Тишина. Ледяная, арктическая, абсолютная тишина. Свет в комнате – холодный, электрический. Я стою и смотрю на Торри и другую девушку, Тиффани, у которой такой вид, как будто ее тошнит. Наконец я открываю рот и выговариваю с запинкой: – Мне все равно… какую жизнь ты ведешь… пристойную… или нет. Начинается секс – жесткое порно, лучшие кадры. Я выбриваю Торри лобок, она ложится на спину на кровать Пола Оуэна, а я трахаю ее пальцем и время от времени лижу ей анус. Потом Тиффани делает мне минет. У нее горячий и влажный язык, и она водит им по головке члена, это меня раздражает, и я называю ее грязной шлюхой и сукой. Я надеваю презерватив и вставляю одной из них, а другая лижет мне яйца, я смотрю на шелкографию Ангелис, висящую над кроватью, и думаю о реках крови, о гейзерах крови. Иногда в комнате становится очень тихо, слышен только хлюпающий звук, с которым мой член входит в вагину одной из девиц. Тиффани и я по очереди лижем задницу и выбритую пизду Торри. Они одновременно, с громким криком, кончают в позиции «69». Теперь, когда они разгорячились, я достаю дильдо и позволяю им поиграться с ним. Торри раздвигает ноги и ласкает свой клитор, а Тиффани ебет ее большим скользким дильдо, Торри показывает Тиффани, что надо действовать более жестко, и наконец кончает, тяжело дыша. Я опять заставляю их ласкать друг друга, но, кажется, это меня уже не заводит – я думаю только о крови, о том, как будет смотреться их кровь, и, хотя Торри знает, что делать, как лизать пизду, мне это уже не интересно, я отталкиваю ее от Тиффани и начинаю сам лизать и кусать розовую, мягкую, влажную вагину, а Торри садится Тиффани на лицо и ласкает свой клитор. Тиффани жадно лижет ее пизду, влажную и блестящую, а Торри протягивает руки вниз и ласкает большие твердые груди Тиффани. Я начинаю кусаться сильнее, вгрызаясь зубами в пизду Тиффани, и она напрягается, и я говорю: – Расслабься. Она начинает визжать, пытается отодвинуться и кричит, когда мои зубы вонзаются в ее плоть. Торри думает, что Тиффани кончает, и плотнее прижимается к ее лицу, приглушая ее крики, но, когда я смотрю на Торри – кровь течет у меня по лицу, изо рта торчат куски мяса и волосы, кровь из влагалища Тиффани хлещет на постель, – я чувствую, как в ней пробуждается страх. Я ослепляю обеих перечным спреем, а потом вырубаю рукояткой пневматического молотка. Торри приходит в себя и понимает, что связана и лежит навзничь на кровати, свешиваясь с края, а ее лицо все в крови, потому что я отрезал ей губы ножницами. Тиффани, связанная шестью парами подтяжек Пола, лежит на другой стороне кровати, она стонет от страха, почти полностью парализованная жестокой реальностью. Я хочу, чтобы она видела, что я буду делать с Торри, и поэтому поворачиваю ее так, чтобы она не могла отвернуться. Как обычно, я пытаюсь понять, что испытывают девушки, и снимаю их смерть на видео. С Торри и Тиффани я использую ультраминиатюрную камеру Minor LX, которая снимает на пленку 9,5 мм: линзы 15 мм f/3,5, экспонометр, встроенный фильтр нейтральной плотности, тренога. Чтобы заглушить крики, я поставил в портативный CD-плеер на тумбочке у кровати компакт Traveling Wilburys. Я начинаю с того, что слегка освежевываю Торри. Я делаю надрезы острым столовым ножом и срезаю куски плоти с ее ног и живота, а она в это время кричит и просит меня о пощаде высоким тонким голосом. Я надеюсь, что она умная девочка и понимает, как ей повезло, ведь ее наказание будет гораздо легче того, которое я приготовил для второй девушки. Я продолжаю брызгать на Торри перечным спреем, потом пытаюсь отрезать ей пальцы ножницами и наконец поливаю кислотой ее живот и гениталии, но она никак не умирает, так что я решаю зарезать ее и вонзаю нож ей в горло, лезвие случайно вонзается в шею слева, натыкается на кость, и я останавливаюсь. Тиффани смотрит на все это, а я в конце концов отрезаю Торри голову – потоки крови разбрызгиваются по стенам и даже по потолку. Поднимая вверх голову Торри как победный трофей, свободной рукой я беру свой член, посиневший от возбуждения, и, пригнув ее голову к своим бедрам, заталкиваю член ей в рот и ебу ее до тех пор, пока не достигаю оргазма и не выплескиваю сперму ей в рот. Я так возбужден, что и после того, как кончил, могу ходить по комнате с головой Торри, висящей у меня на члене, – она теплая и кажется мне почти невесомой. Какое-то время это меня забавляет, но мне необходим отдых, так что я снимаю голову, кладу ее на шкаф из дуба и тикового дерева, а потом сажусь в кресло, обнаженный, весь в крови, включаю телевизор, смотрю канал «Эйч-би-о», пью «Корону» и жалуюсь вслух на то, что Оуэн не успел обзавестись домашним кинотеатром. Позже – теперь – я говорю Тиффани: – Я тебя отпущу… ш-ш-ш… – и нежно глажу ее по лицу, оно скользкое от слез и перечного спрея, и меня обжигает мысль, что у нее в глазах действительно загорелась надежда, но потом она видит у меня в руке зажженную спичку, я ее вытащил из коробка, который мне дали в баре, где мы пили в прошлую пятницу с Робертом Фарреллом и Робертом Пречтером. Я подношу спичку к ее глазам, она инстинктивно их закрывает, я опаляю ей ресницы и брови, а потом достаю зажигалку Bic и подношу ее к глазницам, руками придерживая веки, чтобы глаза были открыты, я обжигаю палец, но держу зажигалку до тех пор, пока глазные яблоки не лопаются. Пока Тиффани еще в сознании, я переворачиваю ее, раздвигаю ягодицы и вбиваю вибратор ей в анус, используя пневматический молоток. Потом я снова переворачиваю ее – она вся обмякла от страха, – срезаю ей губы и расширяю отверстие электродрелью с массивной насадкой. Она трясется, очевидно пытаясь протестовать, а когда я наконец остаюсь доволен размером отверстия, ее рот выглядит как большой красно-черный тоннель, в котором виднеются перекрученный язык и поредевшие зубы. Я засовываю руку ей в глотку, пока она не исчезает там по запястье, – голова Тиффани непроизвольно трясется, но она не может укусить меня, потому что электродрель выбила ей большинство зубов, – хватаю все вены, которые проходят у нее в горле, как трубы, тяну их пальцами и, когда у меня в руке оказывается достаточно крупный пучок, вытягиваю их через рот, резко дергаю и тяну до тех пор, пока ее шея не исчезает. Кожа натягивается и лопается, однако крови почти нет. Почти все вены, проходящие в шее, включая яремную вену, свисают теперь у нее изо рта, а тело бьется в судорогах, она напоминает мне таракана, который перевернулся на спину и теперь не может подняться, она трясется, ее вытекшие глаза стекают по лицу, смешиваясь с перечным спреем. Быстро, чтобы не терять времени, я выключаю свет, и, перед тем как она умирает, я разрываю ей живот голыми руками. Не знаю, что я там делаю, но у меня под руками все хлюпает, а сами руки покрыты чем-то горячим. Отходняк. Никакого страха, никакого смущения. И нет времени здесь рассиживаться, сегодня у меня еще много дел: надо вернуть кассеты в видеопрокат, зайти в спортзал, на Бродвее идет новый английский мюзикл, на который я обещал сводить Жанетт, надо где-нибудь зарезервировать столик. То, что осталось от обоих тел, уже начинает коченеть. Часть тела Тиффани – кажется, это она, хотя мне теперь сложно различить, кто есть кто, – как-то просела, и теперь из того, что осталось от ее живота, торчат ребра, которые проткнули ей грудь. Большинство ребер сломано. Голова прибита к стене, отрезанные пальцы образуют некое подобие хоровода вокруг CD-плеера. У одного из тел – того, что лежит на полу, – опорожнился кишечник, оно покрыто следами зубов. Я погружаю руку в желудок одного из тел, набираю крови и пишу на стене в гостиной: Я ВЕРНУЛСЯ, а под ними рисую жутковатую картинку, похожую на… Крыса В середине октября мне привозят вот что. Приемник Pioneer VSX-9300S со встроенным процессором Dolby Prologic Surround Sound, цифровой задержкой и полнофункциональным инфракрасным пультом управления, запоминающим до 154 функций любого другого пульта. Фронтальные колонки выдают 125 ватт, задние – 30. Аналоговая кассетная дека фирмы Akai, модель GX-950B, с ручной настройкой подмагничивания, регулируемым уровнем записи и встроенным калиброванным генератором тона. Там еще есть система меток для стирания – помечаешь начало и конец заданного музыкального куска, и потом его можно стереть одним нажатием кнопки. Три головки с разделением записывающих и читающих блоков с минимальной интерференцией. Система шумоподавления, усиленная Dolby НХ-Рrо, все кнопки на передней панели дублируются на полнофункциональном дистанционном пульте. Мультидисковый CD-плеер Sony, MDP-700, проигрывает как аудио-, так и видеодиски – все, что угодно, начиная от трехдюймовых синглов и заканчивая двенадцатидюймовыми видеодисками. Мультискоростная лазерная аудиовидеоголовка с четырехскоростным семплингом и двухдвижковой системой, обеспечивающей постоянное вращение диска, защищая его от деформаций. Автоматический сенсор позволяет выбирать до девяноста девяти дорожек, а автопоиск названий дает возможность пометить до семидесяти девяти секторов видеодиска. В комплекте прилагается десятикнопочный пульт с колесиком (для поиска по кадрам) и программируемой остановкой. Для безупречных подсоединений имеются две пары аудио– и видеоразъемов, покрытые чистым золотом. Отличная кассетная дека DX-500 производства NEC, сочетающая цифровую обработку звука с великолепным хай-фай-звучанием. К ней подключается четырехголовочный модуль VHS-HQ с программированием событий на двадцать один день вперед, декодером MTS и 140 настроенными кабельными каналами. В качестве бесплатного приложения: при помощи дистанционного пульта на 50 функций я могу вырезать рекламу из телепередач. Sony CCD-V200 – 8-миллиметровая видеокамера с выбором фона из палитры, генератором титров и переключателем режимов, позволяющим записывать кадры с задержкой. Мне, например, это дает возможность снимать разлагающийся труп с интервалом в пятнадцать секунд или записывать конвульсии отравленного щенка. У камеры встроенное цифровое аудио с возможностью прослушивания через свой же динамик; матрица позволяет писать изображение при четырех люксах освещенности, причем выдержку можно выбрать из шести вариантов. Новый 27-дюймовый телевизор Toshiba CX-2788 имеет встроенный MTS декодер, гребенчатый фильтр на ПЗС, программируемый поиск каналов, коннектор для SVHS. Звук – семь ватт на канал плюс дополнительные десять ватт на сабвуфер для глубоких басов – все это через голографическую систему Carver Sonic, которая выдает уникальный объемный стереозвук. Плеер Pioneer LD-ST с инфракрасным пультом и мультидисковый плеер Sony MDP-700 с цифровыми эффектами и универсальным инфракрасным программируемым пультом (один – для спальни, другой – для гостиной), которые понимают все размеры и форматы аудио– и видеодисков: восьми– и двенадцатидюймовые лазерные диски, пятидюймовые CD-Video-диски и трех– и четырехдюймовые компакты, – причем они оснащены двумя автоматическими лотками. Плеер LD-W1, тоже Pioneer, вмещает два полноразмерных диска и проигрывает одну за другой обе стороны. На смену поверхности у него уходит всего пара секунд, так что больше нет необходимости менять диски вручную. Разумеется, у него цифровой звук, дистанционное управление и возможность программирования последовательности проигрывания дисков. Yamaha CDV-1600, еще один мультидисковый плеер, воспринимающий все форматы, имеет память произвольного доступа на пятнадцать выборок и пульт. Плюс к тому – пара усилителей-моноблоков от Threshold; они обошлись мне почти в 15000 долларов. В понедельник доставят шкаф из светлого дуба, для спальни, – туда встанет один из новых телевизоров. Заказная софа, обитая шелком, и итальянские бронзовые и мраморные бюсты восемнадцатого века на современных пьедесталах крашеного дерева, которые будут стоять рядом с ней, прибудут во вторник. Во вторник же доставят новое изголовье к кровати (белый хлопок с бежевой отделкой, бронзовые обойные гвозди по периметру). Новую гравюру Фрэнка Стеллы для спальни привезут в среду – вместе с роскошным черным замшевым креслом. Оника, которого я продаю, будет заменен новой картиной: громадным изображением графического эквалайзера, выполненным в хромово-пастельных тонах. Я говорю с парнями из отдела доставки Park Avenue Sound Shop насчет HDTV, которого пока еще нет в продаже, и в этот момент звонит один из черных телефонов AT&T. Я даю им чаевые и беру трубку. Звонит Рональд, мой адвокат. Я слушаю его, киваю и параллельно показываю парням из доставки, как выйти из квартиры. Потом говорю в трубку: – Счет на триста долларов, Рональд. А мы только кофе попили. Долгая пауза, во время которой я слышу странный хлюпающий звук, доносящийся из ванной. Я осторожно иду туда, радиотелефон все еще у меня в руке, и говорю Рональду: – Но да… Подожди… Я… Мы только выпили эспрессо. – Я заглядываю в ванную. На сиденье унитаза я вижу большую мокрую крысу, которая, вероятно, вылезла прямо оттуда. Она сидит на ободке унитаза и отряхивается, а потом прыгает на пол. Это достаточно крупный экземпляр; она пошатывается, пробирается к выходу по кафельной плитке и выскальзывает из ванной в кухню, к коробке из-под пиццы Le Madri, которая по какой-то непонятной причине валяется на полу, на вчерашнем выпуске «New York Times», возле мусорного ведра от Zona. Я иду следом. Крыса, видимо привлеченная запахом, хватает коробку в зубы и бешено трясет головой, как собака, – пытается добраться до пиццы с луком-пореем, козьим сыром и трюфелями. Она урчит от голода. Я уже накачался гальционом, так что крыса меня не особенно беспокоит, по крайней мере не так, как должна бы. Чтобы поймать крысу, я покупаю очень большую мышеловку в хозяйственном на улице Амстердам. Кроме того, я решаю провести ночь в квартире отца в Карлайле. Из сыров у меня дома – только кусок бри в холодильнике, и, прежде чем уйти, я кладу весь кусок в мышеловку – ведь это действительно большая крыса, – а также сушеный помидор и укроп; кладу аккуратно, чтобы она не сработала раньше времени. Но когда я на следующее утро возвращаюсь домой, выясняется, что мышеловка не убила крысу. Крыса слишком большая. Она лежит на полу, она попалась, она пищит и дергает хвостом ужасного маслянисто-розового цвета – хвост длинный, как карандаш, и раза в два толще, и каждый раз, когда она бьет хвостом по белому дубовому полу, слышен громкий шлепок. Я беру совок для мусора – я, блядь, целый час угробил, пока его искал, – и загоняю крысу в угол как раз в тот момент, когда она освобождается из мышеловки. Я поднимаю ее, что повергает ее в панику, она верещит еще громче, шипит на меня и скалит острые желтые клыки. Я кладу крысу в шляпную коробку, она пытается выбраться, поэтому мне приходится держать ее в раковине, прикрыв сверху доской, на которую я положил тяжелые кулинарные книги, но она, эта мудацкая крыса, едва не умудрилась сбежать даже оттуда, пока я сижу на кухне и размышляю о том, как можно мучить девушек с помощью этого зверя (я нахожу достаточно много способов, что меня совершенно не удивляет). В составленный мною список входит – разрезать груди вдоль и выжать их, а голову туго обмотать колючей проволокой. Но с крысой это уже не связано. Еще один вечер Мы с Макдермоттом должны ужинать сегодня в ресторане «1500», он звонит мне около половины седьмого, за сорок минут до того, как мы должны там быть (свободный столик был только на 18.10 или 21.00, когда ресторан уже закрывается, – там калифорнийская кухня и время заказа столиков – претенциозность, перенесенная из другого штата). Хотя я чищу нитью зубы, все мои телефонные трубки лежат рядом с раковиной в ванной, так что мне удается взять нужную уже после первого звонка. Пока на мне черные брюки от Armani, белая рубашка от Armani и красный с черным галстук от Armani. Макдермотт сообщает, что с нами хочет пойти Хэмлин. Я голоден. Возникает пауза. – Ну и что? – спрашиваю я, подтягивая галстук. – Ладно. – Ну и вот что, – вздыхает Макдермотт. – Хэмлин не хочет идти в «Тысяча пятьсот». – Почему? – Я закрываю кран в раковине. – Он был там вчера. – Ну… и что ты, Макдермотт, пытаешься сказать мне? – Что мы идем куда-нибудь в другое место, – говорит он. – Куда? – осторожно интересуюсь я. – Хэмлин предлагает «Алекс уезжает в лагерь», – произносит он. – Подожди. Я прополощу. – Побурлив жидкостью против зубного камня и проверив в зеркале прическу, я выплевываю полоскание. – Исключено. Не пойдет. Туда я ходил на прошлой неделе. – Знаю. И я ходил, – говорит Макдермотт. – Кроме того, там дешево. Ну так куда мы пойдем? – А что, у Хэмлина, блядь, нет запасного варианта? – раздраженно рявкаю я. – Мм, нет. – Перезвони ему, и пусть придумает, – говорю я, выходя из ванной. – Я, похоже, куда-то задевал «Загат». – Ты будешь ждать или тебе перезвонить? – спрашивает он. – Перезвони, дурень. – Я вешаю трубку. Проходит несколько минут. Звонит телефон. Мне лень проверять, кто это. Снова Макдермотт. – Ну? – спрашиваю я. – У Хэмлина другого варианта нет, и он хочет пригласить Луиса Каррузерса, а меня интересует, означает ли это, что пойдет Кортни? – спрашивает Макдермотт. – Луис не может пойти, – говорю я.