– А может, это «Отверженные»? – предполагает Петерсен. – Американское или британское исполнение? – Мои глаза сужаются. Я проверяю его. – Мм, британское, – мямлит он, и в этот момент карлик вручает нам тарелки с вальдорфским салатом. – Уж конечно, – бормочу я, глядя, как ковыляет прочь карлик. Неожиданно к нам вихрем подлетает Эвелин. На ней соболий жакет и бархатные брючки от Ralph Lauren, в одной руке – ветка омелы, которую она поднимает над моей головой, в другой – леденец на палочке. – Осторожно, омела! – восклицает она, сухо целуя меня в щеку. – С Рождеством, Патрик. С Рождеством, Джимми. – С… Рождеством, – говорю я, не имея возможности оттолкнуть ее: в одной руке у меня мартини, в другой – вальдорфский салат. – Опаздываешь, милый, – говорит она. – Я не опаздываю, – открыто протестую я. – Нет, опаздываешь, – нараспев произносит она. – Я был здесь все это время, – осаживаю я ее. – Ты просто меня не видела. – Ну, перестань хмуриться. Ты просто мистер Гринч. – Она поворачивается к Петерсену. – Ты знаешь, что Патрик – мистер Гринч? – Глупости, – вздыхаю я, глядя на Кортни. – Черт возьми, мы все знаем, что Макклой – это Гринч, – пьяно ревет Петерсен. – Как поживаете, мистер Гринч? – А что мистер Гринч хочет на Рождество? – сюсюкает Эвелин. – Гринчик в этом году был хорошим мальчиком? Я вздыхаю: – Гринч хочет плащ от Burberry, кашемировый свитер Ralph Lauren, новые часы Rolex, автомагнитолу… Эвелин вынимает леденец изо рта. – Но у тебя нет машины, милый. – А я все равно хочу, – вновь вздыхаю я. – Гринч все равно хочет автомагнитолу. – Как вальдорфский салат? – озабоченно спрашивает Эвелин. – Как тебе кажется – вкусно? – Восхитительно, – бормочу я, вытягивая шею. Я кое-кого заметил и с уважением говорю: – А ты не говорила, что пригласила Лоуренса Тиша. Она оборачивается: – О ком ты говоришь? – Ну, как же, это ведь Лоуренс Тиш разносит подносы с канапе? – спрашиваю я. – Господи, Патрик, это не Лоуренс Тиш, – говорит она. – Это один из рождественских эльфов. – Один из кого? Ты хочешь сказать – из карликов? – Это эльфы, – подчеркивает она. – Маленькие помощники Санта-Клауса. Боже, какой ты ворчун! Они такие милые! Вот тот – Рудольф, леденцы разносит Блитцен, там Доннер… – Постой-постой, Эвелин, – говорю я, прикрывая глаза рукой, в которой я держу вальдорфский салат. Меня бросает в пот от какого-то странного дежавю. Разве эти эльфы мне встречались раньше? Надо не думать об этом. – Так зовут оленей Санта-Клауса. А не эльфов. Блитцен был оленем. – Он единственный еврей среди них, – напоминает нам Петерсен. – О… – Похоже, Эвелин озадачена этой информацией, она смотрит на Петерсена и ждет, что тот подтвердит ее. – Это правда? Он пожимает плечами, задумывается, кажется, он смущен. – Э, крошка, – олени, эльфы, Гринчи, брокеры… Какая, к черту, разница, пока «Кристал» льется рекой? – Он причмокивает и пихает меня в бок. – Верно, мистер Гринч? – Неужели тебе не кажется, что они такие… рождественские? – с надеждой спрашивает она. – Да, Эвелин, – говорю я ей. – Они очень рождественские, честное слово. – А мистер Ворчун опоздал, – дуется она, укоризненно тряся передо мной проклятой веткой омелы. – И ни словом не обмолвился о салате. – Знаешь, Эвелин, в этом мегаполисе миллион вечеринок, которые я мог бы посетить, но я выбрал твою. Возможно, тебе интересно почему? Я тоже спрашиваю себя почему. И не нахожу ответа. Так или иначе, но я здесь, так что, знаешь, будь благодарна, крошка, – говорю я. – Ах вот что ты мне подарил на Рождество? – язвительно спрашивает она. – Как это мило, Патрик, с твоей стороны. – Нет, вот твой подарок, – протягиваю я ей нитку лапши, застрявшую, как я только что заметил, за манжетой. – О Патрик, я сейчас расплачусь, – говорит она, поднося лапшу к пламени свечи. – Это великолепно. Могу я ее надеть? – Нет. Скорми ее кому-нибудь из эльфов. Вон у того особенно голодный вид. Прости меня, мне надо еще выпить. Я вручаю Эвелин тарелку с вальдорфским салатом, отрываю один рог у Петерсена и направляюсь в бар, мурлыча «Silent Night». Меня расстраивает, что большинство женщин одеты в пуловеры, кашемировые свитеры, пиджаки, длинные шерстяные юбки, вельветовые платья. Холодная погода. Нет красивых тел. Возле бара, с узким стаканом шампанского в руках, стоит Пол Оуэн и рассматривает свои антикварные серебряные карманные часы (из Hammacher Schlemmer), я уже собираюсь подойти и заговорить с ним об этих проклятых счетах Фишера, но на меня налетает Хемфри Райнбек, который пытается не наступить на эльфа. Он еще не успел снять кашемировое пальто-честерфилд дизайна Crombie от Lord & Taylor, а под ним – двубортный смокинг из шерсти, с остроконечными лацканами, хлопчатобумажная рубашка от Perry Ellis, галстук-бабочка от Hugo Boss и бумажные рожки – он про них явно не знает, так криво они надеты, и ни с того ни с сего этот нахал говорит скороговоркой: – Привет, Бэйтмен, на прошлой неделе я отнес к своему портному новый твидовый пиджак «в елочку», чтобы кое-что подшить. – Не могу не поздравить, – пожимаю я его руку. – Это шикарно. – Спасибо, – краснеет он, опуская глаза. – В общем, портной заметил, что продавец заменил исходную бирку на свою собственную. Так вот я хочу узнать, не противозаконно ли это? – Я понимаю, это вызывает сомнения, – говорю я, пробираясь сквозь толпу. – Как только партия одежды была приобретена у производителя, продавец абсолютно законно может поменять исходные бирки на свои собственные. Но он не может заменить их на бирки другого продавца. – Подожди, но почему? – Потому что информация, касающаяся состава ткани и страны происхождения или регистрационного номера производителя, должна оставаться неприкосновенной. Подделку ярлыков обнаружить крайне трудно, случаи подделки редко становятся известны, – ору я через плечо. Кортни целует Пола Оуэна в щеку, они крепко держат друг друга за руки. На меня находит оцепенение, я останавливаюсь. Райнбек натыкается на меня. Но Кортни уже уходит и на ходу машет кому-то рукой. – Так что же делать? – кричит сзади Райнбек. – Покупай одежду известных марок у продавцов, которых ты знаешь, и сними эти мудацкие рога со своей головы, Райнбек. Ты выглядишь как идиот. Прошу прощения. После того как Хемфри нащупывает на своей голове рога и восклицает: «О боже!» – я ухожу. – Оуэн! – кричу я, радостно протягивая руку, а другой рукой хватаю мартини с подноса проходящего мимо эльфа. – Маркус! С Рождеством, – пожимает мою руку Оуэн. – Как дела? Все работаешь? – Давненько тебя не видел, – говорю я, потом подмигиваю. – Все работаешь? – Мы только что вернулись из клуба «Никербокер», – говорит он, здоровается с толкнувшим его человеком («Привет, Кинсли»), потом снова поворачивается ко мне. – Мы едем к «Нелль». Лимузин у подъезда. – Надо бы как-нибудь пообедать, – говорю я, пытаясь как-то тактично подвести разговор к счетам Фишера. – Да, отличная мысль. Может, ты взял бы с собой… – Сесилию? – гадаю я. – Да, Сесилию, – отвечает он. – О, Сесилия будет… в восторге, – говорю я. – Ну, так давай так и сделаем, – улыбается он. – Да, можно пойти в… «Ле Бернарден», – говорю я, затем после паузы: – Покушать… морепродуктов. А? – В этом году «Ле Бернарден» в первой десятке «Загата», – кивает он. – Ты в курсе? – Можно там заказать… – Я снова замолкаю, смотрю на него, потом более решительно продолжаю: – Рыбу. А? – Морских ежей, – говорит Оуэн, обводя взглядом комнату. – Мередит обожает тамошних ежей. – Правда? – говорю я.