– Господи, это так глупо. – Он смущенно хихикает. Я смеюсь: – Почему? – Вы не модель? – говорит он и еще громче смеется. – Могу поклясться, я вас видел в журнале или еще где-то… но точно видел. – Нет, я не модель, – говорю я, решив быть честным. – Но я польщен. – Ну, просто вы смотритесь прямо как кинозвезда. – Он делает какой-то неопределенный жест. – Ну, я не знаю… – Он умолкает, а потом шепелявит себе под нос – я клянусь, он шепчет сам себе: – Ой, прекрати сейчас же, ты себя дураком выставляешь. Я наклоняюсь, делая вид, что поднимаю кейс, но кейс стоит в тени, и поэтому старый педик не видит, как я вытаскиваю оттуда нож, самый острый, с зазубренным наконечником, и я спрашиваю его, сколько он заплатил за Ричарда, спрашиваю как бы между прочим, но при этом продуманно, даже не оглядевшись по сторонам, чтобы проверить, не проходит ли кто мимо нас. Одним мягким движением я быстро хватаю собаку за шею и держу ее левой рукой в круге света от фонаря, а она вгрызается мне в руку, пытаясь прокусить перчатки, ее челюсти клацают, но я просто усиливаю хватку, и собака уже не лает, я слышу, как хрустит ее трахея у меня под рукой. Я вонзаю зазубренное лезвие ей в желудок и вспарываю ее безволосое брюхо, из разреза хлещет бурая кровь, ее лапы все еще дергаются и царапают меня, красные и синие кишки вываливаются наружу, и наконец я бросаю собаку на тротуар, а педик просто стоит столбом и все еще сжимает в руке поводок; все это случилось так быстро, что он просто остолбенел от ужаса, он в шоке таращится в одну точку и все повторяет: «О боже, о боже!» – а шарпей из последних сил подволакивает свое тело, виляя хвостом и повизгивая, и начинает лизать и обнюхивать груду собственных внутренностей на тротуаре, часть их так и торчит у него из брюха, а потом он выгибается в предсмертных конвульсиях, а я резко встаю и оборачиваюсь к хозяину, толкаю его назад – толкаю рукой в окровавленной перчатке – и бью его снова и снова ножом в лицо и в голову, потом двумя быстрыми движениями перерезаю ему глотку, и фонтан буро-красной крови бьет в белый «BMW», припаркованный у тротуара, с такой силой, что в машине включается сигнализация. Из растерзанного горла старого педераста вырываются еще четыре фонтанчика крови. Звук как от спрея. Он падает на мостовую, шатаясь как пьяный; кровь все еще хлещет, я вытираю нож насухо об его пиджак, убираю обратно в кейс и ухожу, но прежде, чтобы удостовериться, что педик действительно мертв, а не притворяется (они иногда притворяются), я дважды стреляю ему в лицо из пистолета с глушителем и тогда уже ухожу, чуть не поскользнувшись в луже крови, которая натекла возле его головы, я спускаюсь по улице и выхожу из темноты и, как в кино, появляюсь возле D’Agostino, продавцы приглашают меня зайти, и я использую просроченный купон, чтобы купить пачку овсяных хлопьев, а девица на кассе – черная тормознутая дура – этого не просекает, она не замечает, что купон уже просрочен, хотя я покупаю всего одну вещь, и как ни странно, но это меня возбуждает, я выхожу из магазина, открываю пачку хлопьев, на ходу зачерпываю их горстями и отправляю в рот, пытаюсь одновременно насвистывать «Hip to be Square»[22], a потом открываю зонтик и несусь сломя голову по Бродвею, сначала – в одну сторону, потом – обратно и снова назад, я кричу, словно баньши, и пальто у меня развевается, как старинный широкий плащ. Девушки Сегодня бесконечно раздражающий меня ужин в «Сыром пространстве» с Кортни, которая непонятно почему выпендривается: все время задает вопросы о том, чем кормят на курортах, о Джордже Буше, «Тофутти» и прочем, которые можно услышать только в кошмарном сне. Я не обращаю на нее никакого внимания, но это не помогает, и на середине фразы («Page Six», Джеки О) я ищу спасения у официанта: заказываю холодный суп из мидий с кукурузой и лимоном, с арахисом и укропом, императорский салат с рукколой и филе меч-рыбы с горчицей на киви. Правда, я это уже один раз заказывал, о чем он и сообщает. Я смотрю на него, даже не пытаясь скрыть удивления, и мрачно улыбаюсь: – Да, заказывал, точно. Флоридская кухня выглядит впечатляюще, но порции маленькие и дорогие, особенно в таком месте, где на каждом столе блюдце с цветными мелками. (Кортни рисует на своей бумажной подстилке вензель Lаura Ashley, я же рисую на своей внутренности Моники Ластгарден, и, когда Кортни, очарованная моим рисунком, спрашивает, что это, я отвечаю: «Мм… арбуз».) Счет, который я оплачиваю своей платиновой карточкой American Express, оказывается больше трехсот долларов. Кортни неплохо выглядит: на ней шерстяной жакет Donna Karan, шелковая блузка и кашемировая юбка. Неизвестно почему я сегодня надел смокинг. Сегодня утром в «Шоу Патти Винтерс» говорилось о новом виде спорта под названием «метание пигмеев». Пока я подвожу ее к «Нелль», где, как предполагалось, мы должны выпить с Мередит Тейлор, Луизой Самуэльсон и Пирсом Тауэрсом. Я говорю Кортни, что мне надо купить наркотиков, и обещаю вернуться до полуночи. – Да, и передай Нелль привет, – добавляю я небрежно. – Господи, да купи ты здесь внизу, если тебе так надо, – хнычет она. – Но я договорился, что заеду туда. Паранойя. Понимаешь? – ною я в ответ. – У кого паранойя? – спрашивает она, глаза прищурены. – Не поняла. – Милая, наркотики, которые продаются здесь внизу, обычно оказываются слабее, чем сахарозаменитель, – говорю я ей. – Ты ведь сама знаешь. – Патрик, меня не впутывай, – предупреждает она. – Просто иди туда и закажи мне пиво «Фостерс», ладно? – Куда ты идешь на самом деле? – спрашивает она спустя мгновение, теперь уже с подозрением. – Я еду к Ноджу, – говорю я. – Я покупаю кокаин у Ноджа. – Нодж – шеф-повар в «Шезлонгах», – говорит она, пока я выпихиваю ее из лимузина. – Нодж не торгует наркотиками. Он шеф-повар! – Не надо истерики, Кортни, – вздыхаю я, подталкивая ее в спину. – Только не ври мне насчет Ноджа, – ноет она, сражаясь за то, чтобы остаться в машине. – Нодж – шеф-повар в «Шезлонгах», понял? Я остолбенело смотрю на нее, мне в глаза бьет резкий свет фонарей, висящих у входа. – Я имею в виду Фидлера, – наконец смиренно признаю я. – Я еду к Фидлеру. – Ты невозможный, – бормочет она, выходя из машины. – Что-то с тобой в самом деле не так. – Я вернусь, – кричу я ей вслед, громко хлопаю дверцей лимузина, потом торжествующе хихикаю, вновь зажигая сигару. – Но не рассчитывай на это. Я говорю шоферу, чтобы он ехал в самый блядский район города, к западу от «Нелль», поискать проституток вокруг бистро «Флорент», и после того, как я дважды внимательно прочесываю округу – на самом деле я потратил месяцы, рыская в этой части города в поиске подходящей девки, – я обнаруживаю ее на углу улиц Вашингтона и Тринадцатой. У нее стройное тело и светлые волосы, она молоденькая и простоватая, но не как эти бабищи из эскорт-службы. Самое главное – она белая, что является редкостью в этих краях. На ней обтягивающие обрезанные шорты, белая майка и дешевая кожаная куртка. Кожа бледная, только над левым коленом синяк, лицо тоже бледное, хотя пухлые губы густо накрашены розовым. Позади нее на стене заброшенного универмага полуметровыми квадратными красными буквами написано слово «МЯСО», и порядок расположения букв что-то во мне пробуждает, а над зданием, словно кулиса, нависает безлунное небо, которое днем закрывали облака, но сейчас их нет. Лимузин скользит рядом с девушкой. Вблизи, сквозь затемненные стекла, она кажется бледнее, ее светлые волосы теперь кажутся обесцвеченными, а судя по чертам лица, она даже моложе, чем я думал. И поскольку она единственная белая девушка, которую я увидел сегодня в этой части города, она кажется особенно чистой; ее можно легко принять за студентку Нью-Йоркского университета, возвращающуюся домой из «Марса» после того, как она весь вечер пила коктейли «Морской бриз», танцуя под новые песни Мадонны, а потом, может быть, поругалась со своим парнем, каким-нибудь Ангусом, или Ником, или… Поки. Может быть, она идет во «Флорент» посудачить с друзьями, выпить, возможно, еще один «Морской бриз», или, может быть, капучино, или стакан воды «Эвиан». В отличие от большинства здешних шлюх она едва смотрит на лимузин, медленно тормозящий рядом с ней. Вместо этого она непреднамеренно мешкает, делая вид, что ей неизвестно, что на самом деле означает этот лимузин. Когда открывается окно, она улыбается, но смотрит в сторону. Последующий обмен фразами занимает не более минуты. – Что-то я здесь тебя не видел, – говорю я. – А ты просто не смотрел, – отвечает она весьма удачно. – Хочешь посмотреть мою квартиру? – спрашиваю я, щелкая зажигалкой внутри на заднем сиденье лимузина, так чтобы ей было видно мое лицо и смокинг. Она смотрит на лимузин, потом на меня, снова на лимузин. Я лезу в свой бумажник из газелевой кожи. – Мне не положено, – говорит она, глядя в проем темноты между двумя зданиями на противоположной стороне улицы, но, когда ее взгляд вновь возвращается ко мне, она замечает протянутую ей стодолларовую купюру, и, не спрашивая, чем я занимаюсь, не спрашивая, чего я от нее хочу, даже не спрашивая, не полицейский ли я, она берет купюру, и теперь мне позволено перефразировать мой вопрос. – Ты хочешь поехать ко мне или нет? – интересуюсь я с ухмылкой. – Мне не положено, – вновь произносит она, но, взглянув еще раз на длинную черную машину, на купюру, которую она теперь засовывает в задний карман, на нищего, который шаркает к лимузину, а в покрытой струпьями руке у него зажат стаканчик с монетами, она наконец решается ответить: – Но я могу сделать исключение. – Принимаешь American Express? – спрашиваю я, гася зажигалку. Она все так же глядит в темноту, словно ищет там какой-то невидимый знак. Потом она переводит взгляд на меня, и когда я повторяю: «Ты принимаешь American Express?» – она смотрит на меня так, как будто я ненормальный, но я глупо улыбаюсь, открывая перед ней дверцу, и говорю: «Ладно, шучу. Садись». Она кивает кому-то на другой стороне улицы, и я усаживаю девушку на заднее сиденье темного лимузина, захлопываю дверцу и запираю ее. Дома Кристи принимает ванну (я не спрашивал, как ее настоящее имя, но приказал ей отзываться только на Кристи), а я набираю номер эскорт-службы Cabana Bi и при помощи золотой карточки American Express заказываю блондинку, обслуживающую пары. Я дважды повторяю адрес, после чего снова подчеркиваю: блондинку. Чувак на другом конце провода, какой-то старый итальяшка, клянется, что блондинка будет у меня в течение часа. Обработав зубы ниткой и переодевшись в шелковые трусы-боксеры Polo и хлопчатобумажную футболку от Bill Blass, я захожу в ванную. Кристи лежит в ванне, потягивая из стакана Steuben белое вино. Присев на край мраморной ванны, я наливаю в нее масло для купания Monique Van Frere с травяным запахом и рассматриваю тело, лежащее в молочной воде. Долгое время мои мысли скачут, их захлестывает грязь: ее голова – вот она, я могу ее разможжить; но в ту же секунду мое желание ударить, оскорбить и покарать ее утихает, и я в состоянии спокойно сказать: – Ты пьешь очень хорошее шардоне. После долгой паузы, сжимая в руке маленькую, почти детскую, грудь, я говорю: – Я хочу, чтобы ты вымыла свое влагалище. Она смотрит на меня эдаким взглядом семнадцатилетней, потом обводит им все свое тело, отмокающее в ванне. Едва заметно пожав плечами, она ставит стакан на край ванны и опускает руку вниз, к редким светлым волосикам, кладет ее ниже своего плоского, гладкого, как фарфор, живота, а потом слегка раздвигает ноги. – Не так, – тихо говорю я, – сзади. Встань на колени. Она вновь пожимает плечами. – Я хочу смотреть, – поясняю я. – У тебя очень красивое тело, – говорю я. Она поворачивается, становится на четвереньки, ее зад приподнят над водой, и я перехожу к другому краю ванны, чтобы лучше видеть ее пизду, которую она трогает мыльной рукой. Выше ее запястья я веду свою руку к анальному отверстию, которое раздвигаю и, мазнув маслом для купания, легонько массирую. Оно сокращается, она вздыхает. Я вынимаю палец, затем он соскальзывает в ее пизду, оба наши пальца оказываются внутри, потом снаружи, потом снова внутри. У нее там мокро, и я веду свой влажный указательный палец обратно к ее анальному отверстию: теперь он легко проскальзывает туда до самого сустава. Она дважды тяжело вздыхает и сама насаживает себя на мой палец, продолжая гладить своей рукой пизду. Это продолжается до тех пор, пока не раздается звонок в дверь, – пришла Сабрина. Я велю Кристи вытереться, взять из шкафа халат (только не Bijan) и ждать меня с гостьей в гостиной. Я иду в кухню, где наливаю Сабрине стакан вина. Однако Сабрина не блондинка. И после того как мой первоначальный шок проходит, я наконец впускаю ее. Ее волосы – каштаново-светлые, а не настоящие светлые, и, хотя это бесит меня, я ничего не говорю, поскольку она очень хороша; не так юна, как Кристи, но и не слишком потаскана. Если коротко, сколько бы я ни заплатил, она этого стоит. А когда она снимает пальто и я вижу великолепное тело, одетое в обтягивающие черные лосины, топ в цветочек и черные остроносые туфли на высоком каблуке, то я успокаиваюсь и моя злость проходит. Почувствовав облегчение, я веду ее в гостиную и усаживаю на белую пуховую софу. Не спрашивая, хочет ли она чего-нибудь выпить, приношу ей стакан белого вина на серебряном подносе из гавайского отеля «Мауна-Кеа». Играет компакт-диск с бродвейской постановкой мюзикла «Отверженные». Когда приходит Кристи в махровом халате от Ralph Lauren, я усаживаю ее на софу рядом с Сабриной, они приветствуют друг друга кивком, а сам сажусь напротив в кресло Nordian из хрома и тикового дерева. Светлые волосы Кристи зачесаны назад, а сама она после ванны кажется совсем бледной. Я решаю, что лучше познакомиться до того, как мы пойдем в спальню, и потому, откашлявшись, нарушаю долгое, но нетягостное молчание. – Итак, – начинаю я, закидывая ногу на ногу. – Вы не хотите знать, чем я занимаюсь? Обе они долго смотрят на меня. Неподвижные улыбки застыли на их лицах, они смотрят друг на друга, прежде чем Кристи неуверенно пожимает плечами и тихо произносит: – Нет. Сабрина улыбается и, пользуясь подсказкой, соглашается: – Нет; в общем-то, нет. В крайнем раздражении я с минуту смотрю на них, потом, вытянув ноги, вздыхаю: – Ну ладно. Я работаю на Уолл-стрит. В Pierce&Pierce. Долгая пауза. – Слышали о такой фирме? – спрашиваю я. Еще одна долгая пауза. Наконец молчание нарушает Сабрина: – Это как-то связано с Mays… или Macy’s? Проходит время, прежде чем я спрашиваю: – Mays? Она думает минуту, потом говорит: – Да, это ведь обувной магазин. Разве Р&Р не обувной магазин?