– Нет, – кричит она. – Armani. – Приглушенные светло-серые тона, а также темно-серые и синие. Четкие лацканы, неяркая клетка, горошек и полоска – вот Armani. He Emporio, – кричу я, зажав уши руками. Меня раздражает, что она этого не знает и не отличает одно от другого. – Вот в чем разница. А который из них Ледж? – Наверное, барабанщик, – кричит она. – По-моему, он. Но я не уверена. Я хочу курить. Где ты был вчера вечером? Если ты скажешь, что с Эвелин, то я тебя ударю. – Барабанщик вроде бы не в Armani, – кричу я. – И не в Emporio. Совсем ничего не вижу. – Я не знаю, который из них барабанщик, – кричит в ответ она. – Спроси у Эшли, – предлагаю я. – Эшли? – кричит она, перегибаясь через Пола и стуча Эшли по ноге. – Который из них Ледж? Эшли что-то кричит ей в ответ, чего я не слышу, потом Кортни опять поворачивается ко мне и пожимает плечами: – Она говорит, ей не верится, что она в Нью-Джерси. Каррузерс просит Кортни поменяться с ним местами. Она что-то ему выговаривает и кладет руку мне на бедро. Я напрягаю мышцы, и оно становится твердым как камень, и ее рука восхищенно замирает. Но Луис не отстает, и Кортни кричит мне, вставая: – Сегодня, я думаю, нам не помешает закинуться! Я киваю. Солист Боно визжит что-то вроде: «Where the Beat Sounds the Same»[17], Эвелин с Эшли уходят, чтобы купить сигарет, посетить дамскую комнату и выпить чего-нибудь освежающего. Луис садится рядом со мной. – Девушки скучают, – кричит он. – Кортни просит достать кокаина, – кричу я. – О, замечательно. – Он сразу мрачнеет. – У нас где-нибудь столик заказан? – В «Брюсселе», – кричит он, взглянув на свой Rolex. – Но я что-то сомневаюсь, что мы успеем. – Если не успеем, – предупреждаю я, – я вообще никуда не пойду. Можете высадить меня около дома. – Успеем! – кричит он. – А если нет, как насчет японской кухни? – предлагаю я, немного смягчившись. – В Верхнем Уэст-Сайде есть один неплохой суши-бар. Называется «Лезвия». Шеф-повар раньше работал в «Исоито». Этот бар получил очень высокий рейтинг в «Загате». – Бэйтмен, я ненавижу японцев, – кричит мне Каррузерс, закрыв одной рукой ухо. – Маленькие узкоглазые уроды! – Что, – ору в ответ, – что ты такое несешь?! – Знаю-знаю, – кричит он, выпучив глаза. – Они зарабатывают больше нас, но они ничего нового не придумывают, они, суки, просто приноровились воровать наши изобретения, доводить их до ума, а потом нам же и продавать, мудаки хитрожопые. Я смотрю на него и не верю своим ушам, потом смотрю на сцену, на гитариста, который бегает кругами, на Боно, который носится взад-вперед, раскинув руки, потом – снова на Луиса. Его лицо по-прежнему налито кровью, он все еще таращится на меня, широко распахнув глаза, у него на губах поблескивает слюна, но он молчит, ничего не говорит. – Ну а «Лезвия» тут при чем, а? – говорю я наконец. Я действительно не понимаю. – Вытри рот. – Я поэтому и ненавижу японскую еду, – кричит он в ответ. – Сашими. Калифорнийские роллы. Буэ-э-э. – Он поднес руку к горлу и сделал вид, будто его тошнит. – Каррузерс… – Я умолкаю, глядя на него в упор, не в силах вспомнить, что я хотел сказать. – Что, Бэйтмен? – спрашивает Каррузерс, наклоняясь ко мне. – Слушай, что за дерьмо, у меня в голове не укладывается, – кричу я ему. – У меня в голове не укладывается, что ты не заказал места на попозже. Теперь нам придется ждать. – Что? – орет он в ответ, приложив руку к уху, как будто так лучше слышно. – Теперь нам придется ждать! – кричу я громче. – Это не проблема, – орет он в ответ. Солист оборачивается к нам со сцены, стоит, простирая руки; я отмахиваюсь от него. – Это не проблема? Это не проблема?! Нет, Луис. Ты не прав. Это проблема. Я оборачиваюсь к Полу Оуэну, который, кажется, тоже скучает не меньше: сидит, зажав уши руками, но при этом все-таки умудряется общаться с Кортни. – Нам не придется ждать, – кричит Луис. – Даю слово. – Да заткнись ты, придурок! – кричу я в ответ. – Пол Оуэн все еще занимается счетами Фишера? – Не злись на меня, Патрик, – орет Луис в отчаянии. – Все будет в порядке. – Ладно, забыли, – кричу в ответ. – Слушай! Пол Оуэн все еще занимается счетами Фишера? Каррузерс смотрит на Пола, потом – опять на меня: – Да, по-моему, да. Я слышал, у Эшли хламидиоз. – Мне нужно с ним поговорить. – Я пересаживаюсь на свободное место рядом с Оуэном. Но когда я сажусь, на сцене происходит что-то странное, что привлекает мое внимание. Боно движется по сцене, как будто следуя за мной, он смотрит мне прямо в глаза и опускается на колени у края сцены. На нем черные джинсы (возможно, от Gitano), сандалии и кожаный жилет на голое тело. Тело у него белое, потное и совсем не накачанное, мышц вообще не заметно, грудь покрыта редкими волосами. На голове у него – ковбойская шляпа, волосы собраны в хвост, он ноет что-то траурное, я расслышал слова: «Герой – насекомое в этом мире», а на его губах играет слабая, едва заметная и все же явная ухмылка, она становится заметнее, его глаза загораются, а задник сцены становится красным, и на меня вдруг накатывает волна пронзительных ощущений, прилив интуитивного знания, и я словно вижу, что творится в сердце Боно, и мое собственное сердце бьется быстрее, и я понимаю, что в этот миг получаю от него некое невидимое послание. Я вдруг понимаю, что у нас есть что-то общее, что мы словно скованы одной цепью, и я могу поверить даже в то, что все, кроме нас, исчезли, музыка затихает, замедляется, и его послание, невнятное вначале, теперь становится более властным, и Боно кивает мне, а я в ответ киваю ему, все вокруг проясняется, мое тело горит, и неизвестно откуда возникает мерцание огней, оно охватывает меня. Я его слышу, чувствую, вокруг меня парят оранжевые буквы, складывающиеся в слова: «Я… ДЬЯВОЛ… КАК… И… ТЫ…» …А потом все – и зрители, и музыканты – появляются снова, и ритм медленно нарастает, и Боно чувствует, что я получил его послание, – и я чувствую, что он знает, что я отвечу, – он доволен, он отворачивается, а меня бьет дрожь: в ушах звенит, щеки горят, член встал и пульсирует так, что мне больно, руки трясутся. Но внезапно это прекращается, как будто кто-то выключил свет, и задник сцены начинает мигать. Дьявол Боно уже на другой стороне сцены, и все чувства, бурлящие в сердце и голове, вдруг утихают. Теперь мне еще больше хочется разузнать о счетах Фишера, которыми занимается Оуэн, эта информация кажется жизненно необходимой, она гораздо важнее той связи, что возникла на миг между мной и Боно, который кажется призрачным и далеким. Я поворачиваюсь к Полу Оуэну. – Эй, – кричу я. – Ну как? – Вон те парни… – Он показывает на парней, стоящих в проходе у дальнего края первого ряда, разглядывающих толпу и о чем-то друг с другом болтающих. – Они показывали на Эвелин, Кортни и Эшли. – А кто они? – кричу я. – Они от Оппенгеймера? – Нет, – орет в ответ Оуэн. – Я думаю, это роудиз, подыскивающие девочек, которых можно отвести за сцену и там трахнуть. – А, – усмехаюсь я. – А я думал, что они в Barney’s работают. – Нет, – кричит он. – Их называют секс-координаторы. – А ты-то откуда знаешь? – Мой двоюродный брат – менеджер «All We Need of Hell»[18], – орет он. – Меня бесит, что ты это знаешь, – говорю я. – Что? – кричит он. – Ты все еще занимаешься счетами Фишера? – ору я в ответ. – Да, – кричит он. – Повезло мне, правда, Маркус? – Это точно, – ору. – Как тебе это удалось? – Ну, я занимался счетами Рэнсома, а потом оно как-то совпало. – Он беспомощно пожимает плечами, дружелюбный мерзавец. – Понимаешь? – Ого, – кричу я. – Ага, – кричит он, потом оборачивается и кричит на двух толстых придурковатых девиц из Нью-Джерси, курящих здоровый косяк, один на двоих. Одна из этих коров завернута во что-то похожее на ирландский флаг. – Слушайте, уберите вы свою отраву! Она воняет! – Я бы тоже не отказался! – кричу я ему. – От чего бы ты не отказался?! – кричит он. – От марихуаны?! – Да нет, ничего, – кричу я, у меня уже горло болит. Возвращаюсь на свое место и тупо гляжу на сцену и покусываю большой палец, уничтожая вчерашний маникюр. Мы уходим, как только возвращаются Эвелин с Эшли. Мы торопимся в Манхэттен, чтобы успеть в «Брюссель», где заказан столик. В лимузине мы открываем еще одну бутылку шампанского «Кристал», на экране – по-прежнему Рейган, а Эвелин с Эшли рассказывают, как, когда они вышли из туалета, к ним подкатились двое громил и попытались затащить их за кулисы. Я объясняю, кто это были такие и что им было надо. – О боже, – шепчет Эвелин, – ты что, хочешь сказать, что меня… секс-координировали? – Могу поспорить, что у Боно маленький член, – говорит Оуэн, глядя в тонированное окно. – Ирландец, ну вы понимаете. – Вы не знаете, у них там есть банкомат? – спрашивает Луис. – Эшли, – кричит Эвелин. – Ты слышала? Нас с тобой секс-координировали! – Как у меня прическа? – спрашиваю я. – Еще шампанского? – спрашивает Кортни у Луиса.