– Ты добралась до Ракму? – Я не смогла сдержать в своем голосе сомнение. – Как ты смогла себе это позволить? Асиль бросила на меня сердитый взгляд, у Морехшин на лице появилось оскорбленное выражение, и только тут я запоздало и со стыдом поняла, как прозвучал мой вопрос. – Я много чего прочла. Говорила мужчинам то, что они желали услышать. И делала то, что приходилось. – Прости, Софа. Я не хотела тебя обидеть. Просто мне любопытно, поскольку ты пошла таким необычным путем. Софа ласково прикоснулась к моей руке, и это напряженное мгновение прошло. – Я принимаю твои извинения. За время своего обучения я редко встречала других женщин, поэтому понимаю, какая это большая редкость. Я была благословлена. – Еще одна женщина, которая не следует законам своего времени, – почесав подбородок, повернулась ко мне Морехшин. – Хорошенькая группа у нас тут собралась. – Я рада, что вы меня одобряете, – произнесла Софа серьезным тоном, в котором, тем не менее, прозвучал намек на улыбку. * * * Уже ночью я проснулась от громких криков. Двое полицейских колотили в дверь Софы. Отстранив меня, Морехшин приближалась к ним сзади, одной рукой запахивая полы свитера. В другой руке, сжатой в кулак, сиял красный огонь. – Софрония Коллинс, вы арестованы за непристойность! Немедленно выходите, иначе мы применим силу! В тот момент, когда Морехшин подошла к полицейским, Софа распахнула настежь дверь своей квартиры. Она была облачена в свадебный наряд, который иногда надевала, вызывая Богиню. Ее светлые волосы спутанными прядями ниспадали на плечи, придавая ей дикий и опасный вид. – Нет необходимости проявлять насилие! Я пойду с вами по своей воле, поскольку не сделала ничего дурного. Увидев позади полицейских Морехшин, Софа едва заметно покачала головой. Многофункционал перестал светиться, однако я отметила, что Морехшин не стала его убирать. Несмотря на заверения Софы, полицейские грубо схватили ее и защелкнули на запястьях тяжелые наручники. – Это еще что за наряд, шлюха? – Он доставляет радость Богине. – Расскажешь это судье! – презрительно фыркнул один из полицейских. – Он разглядит блудницу под твоими белыми кружевами! Схватив Софу за руки, они буквально подняли ее в воздух в своем рвении стащить ее вниз. Затем эти двое заметили Морехшин. – А это твоя ручная обезьянка? Эй, обезьянка, обезьянка! Не обращая на них внимания, Морехшин пристально смотрела на Софу. Та беззвучно пошевелила губами. Застыв в беспомощной ярости, я смотрела на то, как полицейские уводят Софу. – Скажи Асиль, – улыбнулась та. – Она знает, что делать. Пожалуйста, Тесс, не переживай! – Мы тебя вытащим, Софа. – Я постаралась, чтобы мой голос прозвучал твердо. Как только нашу подругу увели, я ощутила в груди ледяной холодок страха. Несмотря на то что я сама предостерегала Софу как раз о таком, я оказалась не готова к тому, чтобы ее схватили прямо у меня на глазах и преследовали. В наш план такое не входило. Прошлепав босиком обратно в комнату, Морехшин тяжело опустилась на груду одеял и подушек, которую использовала в качестве постели. – Ее убьют. – Нет, не убьют. Нет. Нет, здесь дела делаются не так. Завтра мы найдем адвоката. Вот что мы сделаем. Для начала. – Мои слова вырвались дрожащим потоком. – Адвоката… – Морехшин повторила это слово так, словно не знала его значения; или, возможно, знала, но была настроена крайне скептически. * * * По просьбе Асиль Сол нашел одного молодого приверженца Первой поправки[57], который согласился взяться за дело безвозмездно. Сидя в полумраке кабинета Сола, адвокат сообщил нам именно то, чего я опасалась. Люди Комстока отслеживали все брошюры, доставляемые в Нью-Йорк из Чикаго. Также они перехватили несколько статей Софы – в частности, статью о том, что ангелы подарили нам «резинки», потому что секс становится более одухотворенным, когда нет страха забеременеть. Как только информация о контроле рождаемости пересекла границы штата, дело стало федеральным и оказалось в юрисдикции Комстока как специального агента почтовой службы. Адвокат был возбужден перспективой борьбы с цензурой, но, похоже, ему не было никакого дела до того, чтобы вызволить Софу из тюрьмы. Тем временем друзья Софы в газетах обрушились на Комстока кричащими заголовками. КОМСТОК АРЕСТОВАЛ ЖИТЕЛЬНИЦУ ЧИКАГО ЗА НЕПРИСТОЙНЫЕ КНИГИ! ПОЧЕМУ КОМСТОК ЗАКОВАЛ В ЦЕПИ ЭТУ НЕСЧАСТНУЮ ЖЕНЩИНУ? Затем адвокат дал несколько интервью, и вечерние выпуски газет были уже о нем: КОМСТОК ГОВОРИТ, ЧТО ЭТО ГРЯЗЬ, НО ЧИКАГСКИЙ АДВОКАТ НАЗЫВАЕТ ЭТО СВОБОДОЙ СЛОВА! ЗАЩИТНИК ОБЕЩАЕТ БОРОТЬСЯ С КОМСТОКОМ «ДО САМОГО КОНЦА»! Утром на следующий день мы пришли к нему в контору, чтобы узнать, когда Софу освободят под залог. Откинувшись на спинку кресла, адвокат пригладил волосы и посмотрел на нас с нескрываемым удовлетворением. – Дамы, дело продвигается весьма хорошо. Вы читали газеты? – Он указал на лежащие на столе газеты со своей фамилией крупным шрифтом на первых полосах. – Но я не стану вас обманывать. Вашей подруге придется нелегко. Ее перевели в психиатрическую лечебницу округа Кук. Потому что, знаете ли, у нее истерические припадки. Она страдает нимфоманией. Я пристально посмотрела на адвоката Софы, недоумевая, зачем он взялся за это дело, если верит во весь этот бред Викторианской эпохи насчет того, будто все женщины, интересующиеся сексом, страдают психическими расстройствами. Психиатрическая лечебница округа Кук размещалась в кишащем клопами здании в Даннинге, к югу от города, и печально славилась жестоким обращением с больными. – Нам нужно как можно быстрее вызволить ее оттуда! – Это было бы идеально, однако такой диагноз означает, что в первые несколько дней лечения к ней никого не пускают. – Адвокат махнул рукой. – Мне нужно заниматься другими делами, так что загляните на следующей неделе. Затем он попросил подождать еще неделю, а потом еще одну. Наконец Морехшин буквально поселилась перед дверями его конторы, вынуждая его признать, что благополучие его клиентки важно не меньше, чем конституционные законы. Нам потребовалось больше месяца, чтобы вызволить Софу из психлечебницы. * * * В тот день, когда Морехшин привела Софу обратно в театр, над городом висел особенно зловонный смрад. Отходы скотобоен гнили в сточных канавах, и смыть их мог только сильный дождь. Обычно солнечное лицо Софы стало мертвенно-бледным; когда она обнимала нас в чайной перед «Алжирским театром», руки у нее тряслись. – Милая моя! – воскликнула потрясенная Асиль. – Что они с тобой сделали? Морехшин обвела нас мрачным взглядом. – Вы знаете, что делают в подобных местах. – Мне кажется, я видела… настоящий мрак… – Софа говорила хриплым шепотом, словно сорвала голос от криков, от болезни или чего-то похуже. Я сделала заказ. Стулья были железными, жутко неудобными чудовищами, а стол представлял собой шаткий хлам, оставшийся после праздника, однако чай с мятой оказался превосходным. Официантка устроила настоящее представление, разливая его с большой высоты по крохотным изящным чашкам. Нам в лица приятно пахнуло па́ром. Какое-то время мы молча потягивали чай. – Я не могу туда вернуться. – Голос Софы немного окреп. – Понимаю, наша борьба значит гораздо больше, чем одна моя жалкая жизнь, и женщины будущего рассчитывают на нас… – Она схватила Морехшин за руку. – Но я скорее умру, чем буду терпеть это… зло. – Глаза у нее наполнились слезами, и она тряхнула головой, повторяя это движение снова и снова до тех пор, пока Асиль не прикоснулась к ее щеке, пробормотав что-то ласковое. – Сейчас тебе ничто не угрожает. Адвокат говорит, что, если только не будет обвинительного приговора, тебя туда не вернут. – Теперь я понимаю, почему Пенни свела счеты с жизнью. – Окунув палец в чашку, Софа вывела на столе пятиугольник остывающим напитком. – Есть вещи страшнее смерти. И их… много… Очень много. Мне уже приходилось видеть Софу восторженной и завороженной, пьяной и разгневанной. Однако такой я ее еще никогда не видела. Все ее тело было искажено от ужаса, сосредоточенно на какой-то неясной опасности. Проблема заключалась в том, что в ближайшие месяцы ей не следовало ждать никакого облегчения. Угроза нового заточения в тюрьму оставалась очень серьезной. Наблюдая за тем, как Софа сбивчиво говорит с Асиль и Морехшин, я подумала, что психиатрическая лечебница подорвала ее самосознание. Она не сможет опереться на холодную отрешенность, подпитанную твердой уверенностью в правоте своего дела, которая помогла Эмме Гольдман не потерять рассудок в тюрьме. Софа черпала силы из ритуалов, восхвалявших любовь и общение с людьми. Она погибнет в этой битве, если мы будем вести ее здесь, на таких условиях. Я ощутила во рту горечь желчи. Эта война – эта долбаная дуга истории – уже уничтожила много хороших женщин и стерла свидетельства их существования. Пенни, Беренис, Асиль или Софа – но законам Комстока суждено было просуществовать еще больше столетия. Этот бескорыстный адвокат, назвавший Софу нимфоманкой, удостоится статьи в «Википедии» как борец за гражданские свободы. Меня захлестнуло воспоминание: у меня на глазах девушка падает с большой высоты и разбивается насмерть. Все произошло настолько быстро, что я не успела выкрикнуть ее имя. И вся моя безрассудная храбрость была порождена этим мгновением, этой девушкой, покончившей с собой, которую я тщетно пыталась забыть изо дня в день. Были вещи, которых я не могла изменить, но было и то немногое, что я еще могла исправить. – Софа, нам нужно увезти тебя отсюда. Ты провела несколько лет в Ракму, изучая древние набатейские тексты о женской духовности, так? Оторвав от стола взгляд своих все еще красных глаз, Софа слабо, гордо улыбнулась. – Ну да.