Из немилосердных вод поднималась она. Хрустально прозрачные, будто сотканные из лунного света одежды, белые волосы, отсвечивающая белизной кожа, тонкие черты. Синие глаза смотрели пристально, гипнотизируя и сгибая волю. Губы шептали… Анна не могла разобрать ни слова. На мгновение мираж застыл стопкадром немого кино, и призрак начал таять, рассыпаясь над водой снежной бурей. Черные волны замерли, будто схваченные ледяной коркой. Наслаиваясь одна на другую, они крошились, рассыпались хрупкой слюдой. Анна чувствовала, как такой же фантомной волной в сердце поднимается необъяснимая обида, злость, как легкие начинает распирать от ослепляющей ненависти. Третья серия 1 — Капитан, фиксирую эхоактивность в зоне археологических исследований, — капитан судна обеспечения, капитан первого ранга Рыбаченко, внимательно посмотрел на монитор: на зелёном поле мигала точка дайверского катера, рядом с ней — расплывчатое пятно, которое то появлялось, то исчезало. Дежурный офицер предположил: — Надвигается гроза, может, помехи. Меньше всего Рыбаченко любил гадать на кофейной гуще. Нахмурился: — Что значит, «может быть»? Проверяйте, — коротко скомандовал. Внезапно возникший штормовой фронт так же неожиданно растаял. 2 Анна очнулась от истошного крика: кто-то звал её по имени. Перед девушкой стоял Али и неистово тряс её за плечи. Она уже почти вынырнула из внезапного наваждения, как подбежавший из рубки Борис окатил её ледяной водой. Девушка вскрикнула и осела на палубу: — Что случилось? — зубы стучали от холода, тело трясло, но Анна пришла в себя. Она обхватила плечи руками, подставила лицо солнцу. Молодые археологи беспомощно переглядывались. — Да сами толком ничего не поняли. Ветер резко поменялся. Холодный фронт из-за горизонта, быстро приближающийся шторм. И в одно мгновение все стихло. Аня кивала, куклой-неваляшкой раскачиваясь на мокрой прорезиненной палубе. — Хорошо, парни тогда не всплыли ещё. Когда все началось, они как раз на шестиметровой отметке отсиживались, декомпрессию проходили. — Говорят, у них там тако-ое было… Аня встрепенулась, вспомнив мраморное лицо призрака: — Что? — Тимоха видел, как корабль под воду ушёл. Не наш. А тот, который уже давно на дне. — И ещё, будто днище как лезвием срезано, и из него полезло что-то, — Боря пожал плечами. Али отмахнулся: — Небось, азотный наркоз, вот и глючит парня. Анна знала, что «не глючит», но промолчала. Восковое лицо подводного призрака стояло перед глазами… Словно в довершение неспокойного дня ночью опять приснился неясный образ незнакомого юноши. Грудь разрывало от любви и боли, пока её не пронзила ледяная стрела, пригвоздив к волглым простыням, а по спине пополз липкий холодок. И вот уже — сине-чёрная темнота и холодное дыхание у виска. Мутный силуэт из морской глубины, из преисподней. Невнятный шёпот. Треск свечи. Скрип рассохшихся половиц. Навязчивый запах прогорклого масла и чёрной смолы. Плотная, как покрывало, мгла застилает глаза, забивает лёгкие. Мгла рассеивается в белёсую муть, руки хватают её лохмотья, рвут эти ленты погребального савана и соскребают до пустоты. Анна кричала. Подхваченный испуганными чайками вопль поймали притихшие волны, торопливо унесли по яркой лунной дорожке к горизонту. Анна дрожала. Вцепившись в собственные руки, до крови исцарапала кожу. Теперь багровые полосы темнели в свете светодиодного фонаря. Девушка спустила ноги с кровати, нащупала холодные тапочки, вышла из палатки. Ветер мягко обнял за плечи, погладил лицо. — Княжич, — хриплый голос у самого уха. Анна испуганно выдохнула и оглянулась в пустоту: лагерь археологов спал. 3 Днем, спрятавшись в тени навеса, она чистила четвёртый килограмм картофеля. Гора очистков медленно росла, в наушниках гремела музыка, к которой всё никак не рождались стихи: Скат сделал ещё одну аранжировку, она была крутая, но слова песни так и не складывались. Даже сейчас, в лучах полуденного солнца, Анна дрожала. Кто-то дёрнул за проводки. Музыка пропала из левого уха, в правом стала звучать плоско и безлико. — Привет работникам неумственного труда! — Тим перевернул вверх дном алюминиевое ведро, плюхнулся на него, усаживаясь рядом с Анной. Та неприветливо глянула на него, но промолчала. После пробного погружения прошло два дня, и он ни разу за это время не подошёл, не поговорил, не рассказал, что было там, на глубине. А она спрашивала, затаив дыхание, ждала — он только отшучивался в ответ. Вот и сейчас, чего, спрашивается, припёрся? Анна насупилась, взяла в руки следующую картофелину. Тим понимающе кивнул: — Обиделась, да? — девушка вырезала кончиком ножа желтоватые глазки. — Правильно. Я бы тоже обиделся. — Он прищурился и посмотрел на палящее зноем солнце. — Но, если тебе интересно, расскажу. — Не интересно, — отрезала девушка, отправляя очищенный корнеплод в ведро с водой. — Тогда тем более расскажу. Гришка не видел ничего, кстати. Так что имей ввиду, Али может быть прав, и всё это — проявление азотки… Он подождал, наблюдая за тем, как девушка с остервенением чистила уже очищенную картофелину, вздохнул: — Не знаю, как объяснить. Знаешь, мультики когда рисуют, фигурку изображают на прозрачной плёнке. И делают много-много повторений, чтобы фигурка начала двигаться, оживать… — Сейчас всё на компе делают, — Анна старалась сохранить равнодушную маску на лице. — Ну, принципы-то те же. Я на ютубе видел, — авторитетно заявил парень. — Короче. Дело было так. Нам ещё шесть метров подниматься, зависаем по инструкции. Думаем о жизни, о планах. Я стихи сочиняю, чтоб тебя очаровать при всплытии. «Потомок грозных королей влюблён как пылкий дуралей»… — Это уже до тебя сочинили. В мультике про диких лебедей, — Анна снисходительно покосилась на него, бросила картофелину к очисткам. Чертыхнулась под нос, спохватившись. Подобрала торопливо и бросила, наконец, в ведро с водой. — Да? — Тим изобразил удивление, ухмыльнулся, наблюдая за суетой вокруг клубня. — Ну, значит, вспоминал… Прикинь, вокруг даже медуз нет. — И долго так «зависать» приходится? — Ну, минут сорок. Если на глубине не больше тридцати минут был, — он взял второй нож и принялся помогать девушке, срезая кожуру тоненько-тоненько, бережно. Аня покосилась на его ловкие руки, закусила губу. А дайвер продолжал: — И вот будто волна пошла не горизонтально, а вглубь. Это и Гриха видел, подтверждает. В ушах — свист, и будто разговор в динамиках. Мы «приём, вас не понять». А оттуда шёпот. Язык не наш вроде даже, — он пожал плечами. — Тут парни врываются, сообщают о приближении шторма. — Это опасно? — Конечно. На глубине-то все более-менее спокойно, но выброску будет рвать. Ребята на поверхности, катер рискует перевернуться. Но нам ещё тридцать минут болтаться. Иначе — кессонка. Пока под водой пузырьки азота скапливаются в крови, при резком всплытии слипаются, проникают в ткани. Кровь «закипает» как бы. Короче, каюк, — он отправил дочищенный картофель в ведро. — Оно, конечно, рядом корабль обеспечения, там врач, барокамера специальная. Но рисковать все равно очково. Решили с Грихой подождать. Как бы, даже если шторм начинается, не сию же минуту он нагрянет… Он замолчал, задумавшись: — И что? — Анна затаила дыхание. — Рябь пошла, что дальше-то? — Рябь пошла. Потеря связи. Даже с Гришкой друг друга перестали слышать. Сигнализируем друг другу, перемигиваемся. Море, хоть мы и на глубине ещё, будто закипело. Тени с поверхности. Смотрю: откуда ни возьмись над нами прямо — днище корабля. Не наш катер, наш катер метрах в пяти болтается, в сторонке. И вообще днище не современного судна, а древнего какого-то… Ладья или как там их называли. Метров тридцать в длину, что-то около восьми в ширину. Накренилось кормой вниз. И прямо на нас с Гришкой, значит, заваливается. Стремительно, будто на дно его кто утягивает. Весла в щепки. На нас прёт, прям всей массой налегает, темнота вокруг, них… — он запнулся, покраснел. — Ничего не видно. Только я понимаю, что корабль этот над головами нашими — не настоящий. Анна схватила его за руку: — Как ты это понял? Тимофей с удивлением покосился на девичьи пальцы на своем запястье, откашлялся: — Вот щас не ржать только… — Не буду, — Анна едва удержала себя, чтобы не сложить ладони на манер молящейся Магдалены. Тимофей с сомнением уставился на неё, вздохнул.