— Куда уж мне до ваших забав, господин Пономарев, — Страуме презрительно скривился, но не пошевелился. — Я прошу вас отойти от моего автомобиля, в противном случае буду вынужден вызвать полицию, — Олег старался говорить спокойно, все-таки парковка под видеонаблюдением, да и судебные приставы на входе в здание. — Это будет очень кстати. Заодно расскажете, куда отвезли Анну Скворцову. — Не знаю такую. Отойдите от автомобиля. Андрис вынул из внутреннего кармана пиджака фотографию девушки: Олег без сомнения узнал вчерашнюю пассажирку из «Робкой звезды». Сделал каменное лицо. Сотовый в кармане Андриса завибрировал, доставив сообщение. Мужчина автоматически активировал экран. Швецов писал: «Парковка перед домом Пономарева просматривается с перекрестка банковскими камерами. Скворцова пересела на байк, зарегистрированный на имя Торопова Тимофея Федоровича». Он усмехнулся, отталкиваясь от белой ауди: — Всего хорошего, — бросил, направляясь к своему автомобилю. Пономарев смотрел вслед отъезжающей с парковки черной иномарке, почувствовал беспокойство. Он набрал номер Торопова. Голос будущего родственника лениво сообщил: «Привет, это Тимофей Торопов. Если я вам еще не ответил, значит, типа, работаю. Перезвоните, что ль. Ну, или оставляйте сообщение». Олег прищурился, отвернулся от налетевшего порыва ветра: — Тимыч, тут какой-то хлыщ твоей знакомой из «Робкой звезды» интересуется. Меня нашел, фоткой ее перед носом вертел. Вы там того… поосторожнее, что ли. Перезвони, как будешь на связи, короч. Припаркованная у соседнего со зданием суда дома иномарка вишневого цвета неторопливо выехала со стоянки. 9 Анна с тревогой прислушивалась к надвигающейся грозе. Уже совсем близко, может быть, в нескольких десятках километров, утробно рычало и стонало. Ветер истерично срывал с деревьев листву, бросал в лица прохожих мелкий песок. Она выглянула в окно — небо по-прежнему ясное, не предвещающее непогоду. В груди — словно кол осиновый. Уже не во сне — наяву — Анна чувствовала, как кожу на спине и плечах раздирает от ударов, ноги до колен обжигает болью. Закусив губу, она присела на край кровати, расстегнув верхние пуговицы рубашки, оголила плечо: рубцы с рваными краями начали кровоточить. Вместе с чувством тошноты и зудящей, навязчивой болью накатило недавнее воспоминание. Бледное лицо. В глазах пляшет, искрясь, Неизбежность. Синева вокруг фигуры в массивном водолазном костюме угрожающе уплотнилась. В серых глазах загорелась паника. Еле уловимое движение синевы и сухой треск разрывающихся досок: вязкая тьма ощетинилась ледяными копьями. Тьма беззвучно утягивала его в бездонную черноту. Анна, позабыв о боли в теле, схватилась за телефон. «Привет, это Тимофей Торопов. Если я вам еще не ответил, значит, типа, работаю. Перезвоните, что ль. Ну, или оставляйте сообщение после короткого звукового сигнала». Анна сбросила, прижала потемневшее стекло к подбородку. Прошлась по комнате. Взгляд упал на раскрытую книгу: пугающе-голубая бездна и крупный шрифт названия «Ныряющие в темноту». Образ увлекаемого чернотой и неизвестностью дайвера не отпускал. Девушка решительно активировала экран сотового, набрала уже найденный в телефонной книге номер. — Пап, привет. Это Аня. Не могу дозвониться до Тима Торопова. Он не рядом с тобой? Удивленное молчание в трубке. — Нет. А что происходит, Ань? — Он на глубине? — сердце сжалось в ожидании ответа. — Да. Работает. В чем дело? Закусив губу, она соврала: — Ничего. Напряжение между ними росло, укладывалось узелками между вышками сотовых станций. — Что доктор Страуме? — голос отца нарочито небрежный, но — Анна знала, что он обращен в слух. — Я вчера разговаривал с ним, просил, чтобы обследование завершилось скорее и… чтобы можно было тебя забрать. Виски сдавило, теплой патокой боль стекла к затылку. Будто он вправду — заботливый отец. А она — его заболевшая дочь. Будто не было этих тринадцати лет отчуждения. Анна растерянно молчала. — Ты уже позавтракала? Девушка зажмурилась и выпалила: — Я не в пансионате сейчас. Молчание в ответ. Микрофон сотового выхватывает из окружения отца приглушенные голоса и писк оборудования. Отдаленный шелест обратного отсчета. — Не понял. А где ты? — Я уехала оттуда. Ночью. Я потом тебе все объясню. Не по телефону, а когда увидимся. Так будет лучше. Поверь мне, пожалуйста. Мне не надо там находиться. Пауза, недовольное дыхание в трубке. Анна чувствовала сопротивление отца, его желание настоять на своем. Приготовилась защищаться. По шее пробежал озноб, колко опустился на плечи. — Я ничего не понял, но ты мне все объяснишь, как только я к тебе приеду, — неожиданно услышала в трубке. — А куда я к тебе приеду? Ты где находишься? Анна ошеломленно прошептала: — Я у Тима. У Тимофея Торопова, в его доме. Отец недовольно пробурчал: — Ну вот сейчас вообще что-то отказываюсь понимать. Она не дала ему договорить: — Пап, — поперхнулась словом, от которого отвыкла за последние тринадцать лет. — Папа, пожалуйста. Смотри за Тимом. Что-то произошло. Он в опасности. Пожалуйста. Сбереги его. — Да нормально с ним все. Я его вижу, — он запнулся. — Черт… Ань, перезвоню. 10 Осторожно фиксируясь страховочными тросами по вехам-маячкам, четверка дайверов пробиралась к выброске. Мутная вода, почти нулевая видимость, фонари пробивали ее всего на несколько метров вперед, выхватывая только мутный силуэт впередиидущего в водолазном костюме. Торопов пропустил вперед дайверов: ребята потихоньку, метр за метром исчезали в черноте над головой. Красная нить выброски, призрачные силуэты маячков. Тимофей почувствовал что-то еще. Движение. Грунт, приподнялся волной и, подхваченный придонным течением, поплыл, поднимаясь все выше. Тимофей уже схватился за выброску и оттолкнулся, когда ноги перехватило чуть ниже колен и с силой дёрнуло вниз, вкручивая штопором в грунт. Короткое мгновение, секундная паника — и красная нить выброски выскользнула из пальцев, тут же потерявшись в мутной воде. Отчаянно вырываясь, Тимофей старался выровнять дыхание и одновременно подсчитать в уме, сколько осталось дыхательной смеси в баллонах и сколько останется, если вот так же барахтаться. Грудь сдавило, мутная взвесь сомкнулась над головой, ноги вязли в липком иле, цеплялись за цепкие, словно зыбучий песок, потоки. Наручный компьютер показал отметку: восемьдесят пять метров. Под ребрами пульсировало, хотелось сорваться на крик. В висках шумела кровь, насыщенная азотом. На горле смыкалась ледяной хваткой глубина. Тимофей поднял глаза в надежде увидеть хоть что-то, способное удержать его. Густое, словно смола, море, втягивало его куда-то под поверхность. Его крутило, как щепку, и он уже не был уверен, что поверхность там, где он ожидает. Восемьдесят семь метров. Он падал. Ресницы склеились от пота, веки щипало, заливало огнем. Он ритмично вырывался из водоворота, отчетливо понимая, что, даже если выберется, выброску в мутной воде не найдет, и воздуха подняться на поверхность уже не хватит. В мутной взвеси мелькнул просвет чистой, обнадеживающе черной воды. Тимофей сделал медленный глубокий вдох и, вытянувшись в струну, бросился к нему. Ноги свело от напряжения. Мышцы плеч и шеи окаменели, сухожилия трещали: он слышал, как они скрипят, слышал собственное дыхание, держался за него, чтобы не сойти с ума. Чтобы не запаниковать. «Парни гибнут от паники, — говорил герой любимой книги и советовал: — Посчитай до тридцати. Сделай паузу. Соберись с силами». Море не отпускало. С утроенной силой тянуло вниз, засасывая в недра. Восемьдесят восемь метров. Дна нет.