— Как нет? Вот же я, — в голове промелькнула шальная мысль, что новая знакомая может оказаться просто сумасшедшей. Лера покачала головой. — Ты вряд ли поймешь, пока сама не увидишь. За твоими плечами тайна, у нее женское лицо, — от этих слов по спине Анны пробежал тонкий холодок. — Светлые волосы, будто снегом припорошены, взгляд холодный и ведающий. — Девушка осторожно коснулась своих губ, в глазах плескался настороженный интерес. Рука скользнула по предплечью, от ключицы к локтю. Пальцы дотронулись до основания шеи, будто пытаясь ослабить невидимую удавку. Острое непонимание на дне серых глаз. Анна, в отличие от собеседницы, понимала эти странные жесты: девушка-медиум показывала на своем теле спрятанные под одеждой Ани и уже горящие огнем проступающие раны. — Кто ты? — Валерия тяжело посмотрела на Аню, перевела дыхание, в уголках глаз собрались слезы, скатились ломаными струйками по щекам. Девушка с дредами неопределенно пожала плечами: — Кто-то зовет Скраббл, по паспорту Аня Скворцова, — отозвалась девушка, понимая, что новая знакомая спрашивает не об этом. Та смотрела тяжело, пристально, будто взвешивая услышанное. — Скраббл? Прикольно, — прошептала наконец. — Но знаешь, судя по тому, что я вижу, ты кто угодно, но только не Скраббл. Шестая серия 1 Тимофей чувствовал себя неуютно, что так бесцеремонно вломился в чей-то отлаженный быт, но любопытство и желание разобраться щекотало ноздри. Он следовал за Борисом Аркадьевичем, лавируя между рассыпанными деталями детского конструктора. Историк зашел в кабинет — комнату с окнами, выходившими в сад. У стены притаился стол, заваленный распечатками и тетрадями, настольная лампа освещала старенький компьютер. Единственные украшения почти спартанского помещения: стеллажи с книгами от стены до стены и диван, когда-то бывший детской софой с ярко-синей обивкой. Борис Аркадьевич взял со стола потрепанную самиздатовскую брошюру, раскрытую примерно посередине. Под ней расположился лист с распечаткой фотографии недавней находки Тимофея: — Занятную вещицу вы мне привезли, молодой человек. Но прежде, вот это почитайте, — он протянул Тимофею брошюру, сам сел за стол, лицом к гостю. Тим бегло прочитал описание орнамента некоего серебряного обручья — браслета, придерживающего длинные рукава средневекового платья. На полях — неразборчивые пометки карандашом рядом со словами «появление на широком щитке очень сложного, но устойчивого изображения системы волнистых, зигзагообразных и изогнутых полос, которые нельзя определить иначе, чем желание мастеров показать двуслойную природу небесных вод», «ромбический знак плодородия помещен на средней лопасти, от „водного треугольника“ к нему тянется прерывистая вертикальная линия из точек, очевидно, изображающая дождевую струю». — Это что? — он поднял глаза на историка. — Это? Описание украшения, найденного в пустом кургане, здесь, на Тамани. Особенность его такова, что обручье или широкий браслет, которым фиксировался длинный рукав, изготавливался, как вы понимаете, всегда парным. В захоронении найдено только одно украшение. Из сопровождавших захоронение надписей удалось выяснить, что оно принадлежит дочери воеводы Афанасия Ратши, Зарине. Что де дщерь любимую поглотила пучина морская, только вот это обручье вынесло приливом. Свидетелей гибели не было — потонул весь караван, шедший до Константинополя. Но упоминается злой рок. Тимофей закрыл брошюру, вернул историку. Он не понял — что тут такого. Борис Аркадьевич, кажется, считал иначе и очень гордился своим открытием. Хуже было то, что, судя по выражению его лица, он был уверен, что и гость полностью разделяет эту радость. — Господи, молодой человек! — воскликнул, наконец, директор музея. — Это же очевидно: вы нашли корабль, на котором, вероятно, находилась Зарина. И найденное вами украшение — как раз обручье — его пара покоилась в пустом кургане. В подтверждение своих слов он перевернул страницу брошюры, ткнул пальцем в подслеповатое фото найденного в кургане обручья, на котором все-таки угадывался двойник украшения, найденного на дне Черного моря, и одновременно сунул под нос Тиму распечатку фотографии им же и поднятого со дна браслета. — Ого, — удивился Тим, разложил распечатку и фото из брошюры: безошибочно угадывались похожие крепления, сложный рисунок из волнистых линий. Странно, но обоняние уловило сладковато-приторный запах прогорклого масла и горячего воска. Передернув плечом, парень сбросил наваждение. — А что еще известно об этой Зарине? Борис Аркадьевич пожал плечами: — Очень мало. Тысячу лет назад эти земли входили в состав довольно влиятельного Тмутараканского княжества… — В которое всех опальных да безземельных ссылали? — не удержался Тимофей, неожиданно вспомнив параграф из школьного учебника. Борис Аркадьевич усмехнулся: — Вот люблю я вас, молодых и горячих. А ты сам подумай, каково значение было этих земель, если стольный Киев только при Ярославе Мудром обзавелся каменной крепостной стеной, а раскопки в Тмутаракани говорят о каменной кладке, сделанной еще во времена Юстиниана. То же в Керчи или, как его тогда называли, Корчеве. То же в Белой Веже, — он вздохнул. — Это все был древний укрепленный район, молодой человек. Своего рода цитадель Причерноморья! — историк многозначительно поднял к потолку указательный палец. — Стены под двадцать метров высотой, как считают археологи. Вкупе с местным ландшафтом: дельта Кубани тогда была разветвленная, после весеннего половодья оставались озера, которые к лету превращались в болота, — делали регион важнейшим форпостом Руси. Кстати, Тмутаракань называли Русским островом, потому что реки, озера и Керченский пролив. Арабы его Русской рекой называли, практически полностью отрезали эти земли от «материковых», — Борис Аркадьевич выразительно посмотрел на собеседника. — Тмутаракань торговала солью и рабами. Так что это были еще и довольно богатые, хоть и очень сложные, приграничные земли. В княжение Мстислава Владимировича, брата Ярослава Мудрого, значение Тмутаракани особенно возросло: Византия боролась с аланами и Грузией, а Мстислав оттягивал на себя силы их союзников — касогов. Детей у него было двое: сын, в крещении Евстафий, языческое имя не известно и дочь — Татьяна. Дочь он за сына побежденного касогского князя Редеди отдал. А сына едва не потерял в стычке с хазарами. Говорят, выходила его волхва, Марьей звали: врачевала, раны злые заговаривала. Вроде как, во главе дружины она была варяжской. Не простая девица, в общем. Выходила она княжича, будто у смерти вымолила. Только не для себя, получается, а для соперницы — невеста у княжича оказалась, дочь воеводы Ратши, Зарина. Та самая, обручье которой вы мне привезли. Княжич от ран окреп, да и собрался восвояси. Погоревала Марья, окна светлицы заперла, ушла к озерным сестрам — свои раны зализывать. А Зарина прознала о ней, поймала в лесах да как рабыню и продала. По другой версии, Зарина не простила обманщика, сама в скит ушла. То, что подтверждает история, Евстафий умер молодым и наследников после себя не оставил — корабль его потонул, род Мстислава на том и прервался. Говорят, морозы потом такие стояли, что пролив промерз на несколько саженей в глубину: в 1068 году Глеб Святославович замерял расстояние между Тмутараканью и Керчью «по лёду», о чем записано на Тмутараканском камне, — историк посмотрел с прищуром. — Как тебе история? Он с интересом смотрел на гостя. Тимофей нахмурился: — История занятная, только к чему? Думаете, эта девушка, из лагеря археологов, как-то связана с дочкой воеводы Зариной? Типа, — он с опаской покосился на учёного, — одержимость? Ясновидение? Борис Аркадьевич захохотал: — Ну, это уже не ко мне. Я тонкими материями и эзотерикой не балуюсь! — мужчина коротко пожал плечами. — Погодите, но я ведь это тоже видел — фантома этого. И видел, как белая сущность из корабля появилась. Эзотерикой от меня не отмахивайтесь только. Я разобраться хочу. Историк посерьезнел: — Вот тут я вряд ли что-то скажу вам наверняка, — он откашлялся. — Хотя предположение имеется. Тимофей замер. Борис Аркадьевич скрестил руки на груди, посмотрел за окно — на приморский город стремительно наступали сумерки. — «Отоидешь от руки моея… яко не имать ти солгати», «нити рока» — части одного и того же заговора. Вернее, традиции заговоров, — историк встал, задумчиво прошелся к окну, отдернул занавеску, впустив в пыльное помещение предзакатное солнце. — Раны кровоточащие, страшные упоминались нашими предками как злая река. Каждый шов — мостик через реку Смородину. Их обычно или три, или семь, в зависимости от тяжести раны. И нить красная упоминается. Рок — судьба, это понятно. И в этой связи появление в вашем видении льда довольно оправданно. — Пока не понимаю, — признался молодой человек и беспомощно покачал головой. Историк понизил голос до многозначительного шепота: — Морена. Это все части культа Морены. — Которая богиня смерти и ночи? — Тим насупился, с удивлением уставившись на Бориса Аркадьевича. — Вы, вроде, говорили, что эзотерикой не увлекаетесь. — Не упрощайте, молодой человек, — поморщился историк. — Древние божества, и Морена в том числе, имели двойственную природу. Рыбаков считал, что ее образ перекликается с греческой Персефоной, которая на четыре месяца пленялась Аидом. Морена — Кощеем. Но освобождалась и приносила на землю новый урожай. Морена — в своем роде хранительница врат в иной мир. Ее именем приносились клятвы, что равнялось клятве перед предками. Ее именем творилось чародейство. Ей поклонялись воины — есть предание, что погибшие в бою поступали в ее, Морены, воинство. Вероятнее всего упомянутая в легенде Марья-волхва была жрицей этого культа. Тогда применение этой конструкции заговора вполне оправданно. Если это так, то появление в вашем видении льда и ледяных копий вполне объяснимо. Тим задумчиво уставился в окно: на небе цвета темного лазурита выделялись островерхие силуэты кипарисов. — То есть Марья могла наслать на княжича с невестой колдовство, отправившее их на тот свет? И мы его высвободили? Тимофей вышел из дома Бориса Аркадьевича, когда солнце совсем спряталось за линией горизонта, а на черном небе мутно загорались звезды. Молодой человек посмотрел на часы: почти восемь вечера. Сел на мотоцикл, замер на несколько минут, прислушался: с набережной доносились голоса и зажигательные ритмы, но даже сквозь них прорывалось тяжелое дыхание моря. Дайвер завел мотоцикл, вынул из заднего кармана сложенный вчетверо листок с фотографией своей находки, повертел в руках и уже в следующий момент выехал с парковки на проезжую часть. Он направился на поиски закрытого пансионата с причудливым названием «Робкая звезда». Если бы он выбрал другой маршрут и выехал на дорогу, шедшую параллельно с линией моря, он увидел бы на горизонте застывшие силуэты военных судов: небольшой корабль сопровождения, два катера и горб исследовательского судна «Малахит». * * * — Ну, чего тут у вас, мужики, — капитан исследовательского судна «Малахит» Иван Васильевич Самойлов добродушно приветствовал капитана Рыбаченко. Они с ним с Академии знакомы, когда-то, в далеком 82-м на одном судне ходили в моря. Рыбаченко знакомым жестом почесал затылок, полновесно проинформировал: — Хрень какая-то. А про себя отметил: «Что бы там ни рассказывали легенды про Бермудский треугольник, на Черном море происходят дела потемнее». — А конкретнее? — Самойлов расположился напротив старого товарища, уставился на разлинованную карту квадрата. — А конкретнее мы тут с призраками воюем, — он с вызовом посмотрел на старого товарища. Уточнил: — С фантомами. Самойлов коротко хохотнул, весело уставился на Василия Федоровича. — Ух ты! Внучка бы сказала, что ты крутяшка. — Старый товарищ не оценил юмора, зыркнул на него. Самойлов сник: — И как? На чьей стороне пальма первенства? Рыбаченко хмыкнул: — Вот ты все ржешь, Вань, а у меня рапорт дежурного офицера, между прочим. И по нему выходит, что в Керченском проливе развивается аномальная зона, и по-хорошему надо перекрыть по нему движение до выяснения обстоятельств. — Беда, — протянул Самойлов. — И я о том! — Капитан судна сопровождения отбил костяшками пальцев короткую дробь по столу. В рубке повисло гнетущее молчание. Разогревшаяся за день приборная панель источала тонкий аромат лака и пластика. Соленый ветер трепал белые накрахмаленные занавески. — А сам-то ты чего думаешь, Василий Федорович? — Самойлов прищурился, посмотрел внимательно. Он знал: когда Рыбаченко вот так мрачно сопит, то это ничего доброго не предвещает. Вдалеке ворчал гром. Самойлов автоматически отсчитывал секунды. Пять, семь… девять. Рядом совсем. По разлинованной квадратами карте района с отмеченными оранжевым треугольниками наблюдаемых аномалий покатились остро отточенные карандаши. Самойлов поймал их у самого края, не успел вернуть на середину стола — следом за карандашами «поехала» и карта. — Вот о чем я тебе и говорил, — вздохнул капитан первого ранга Рыбаченко и потянулся к аппарату внутренней связи: на горизонте тяжелым цветком расцветал грозовой фронт, иссиня-черный на темнеющем небе, закрывающий линию горизонта. В его свинцово-серой толще мелькали вертикальные стрелы молний. Туча всей мощью наваливалась на группу кораблей, притаившихся у входа в бухту.