Визуальная система просканировала приближающееся нечто, опознала в нем человеческую фигуру – она как раз переступала порог предыдущей комнаты. Это и вправду был человек, явно подвергшийся каким-то изменениям, пусть и не настолько радикальным в сравнении с улучшениями, внесенными Тринтиньяном в мой организм. Я наблюдал, как фигура медленно, тяжело приближается. Наши движения также казались замедленными, но на фоне перемещений этой фигуры выглядели молниеносными. Я порылся в памяти, подыскивая имя для лица, для облика. Сознание, погруженное в пространство математики, далеко не сразу обнаружило нужные данные, оно не желало заниматься подобной ерундой. Но в конце концов смирилось. – Селестина, – сказал я. Вообще-то, я не произносил ничего вслух. Мои новые глаза испускали лазерные лучи, содержавшие информацию, и принимали сигналы от множества датчиков. А думали мы теперь настолько стремительно, что речевой аппарат не поспевал за мыслями, так что все разговоры происходили безмолвно. Селестина двигалась медленно, однако воспринимала наш беззвучный разговор. – Да, это я. Кто спрашивает? Это ты, Ричард? – Разве ты сама не видишь? – Ну, вас с Чайлдом легко перепутать. Я поглядел на Чайлда и, пожалуй, впервые за эту вылазку оценил его внешний вид. Наконец-то, после множества разочарований и отказов, Тринтиньян обрел полную свободу творчества и развернулся на всю катушку. Он напичкал наши головы своей машинерией до такой степени, что ему пришлось даже удлинить нам череп, чтобы все поместилось. Еще он аккуратно вскрыл нам грудные клетки, извлек сердце и легкие и отправил их на сохранение. Вместо одного легкого поставил замкнутую систему насыщения крови кислородом вроде тех, что применяются в космических скафандрах, и мы разжились способностью находиться в вакууме, дышать воздухом не требовалось. Место второго легкого заняло устройство, гонявшее по петле охладитель и тем самым избавлявшее от перегрева горячие нейронные машины в голове. Кроме того, в груди размещались системы питания, а сердцем нам служили крошечные фузионные помпы. Все прочие органы – желудок, кишечник, гениталии – тоже исчезли, заодно с обилием костей и мышц, а также конечностей. Мы пользовались протезами, могучими, но способными складываться, и это позволяло проникать в самые крохотные отверстия. Тела были упакованы в своего рода экзоскелеты, к которым крепились новые конечности. В довесок Тринтиньян наделил нас тонкими хвостами для лучшего баланса, нарастил поверх груды технических агрегатов улучшенный кожный покров, этакое органическое армирование из той же алмазной смеси, которой мы раньше пробовали укрепить комбинезон Хирц. Когда доктор закончил, мы превратились в гончих с алмазными шкурами. В алмазных псов. Я склонил голову: – Да, я Ричард. – Прошу, давайте вернемся. – Ты ради этого пошла за нами? – Умоляю, остановитесь. – Ты изменила себя, чтобы догнать меня? Медленно, с каменной грацией статуи, она протянула мне руку. Ее конечности, как и наши, были механическими, но в целом облик Селестины сохранял подобие человечности. – Пожалуйста… – Ты знаешь, что я не могу вернуться. Мы зашли слишком далеко. Ответа мне пришлось дожидаться, по ощущениям, целую вечность. – Ты не понимаешь, Ричард. Здесь все не то, чем кажется. Чайлд повернул в мою сторону свою псевдособачью морду. – Не обращай внимания, – сказал он. – Слушай меня, Ричард! – Похоже, Селестина без труда разбирала наши с Чайлдом лазерные сигналы. – Забудь о нем! Он обманывал тебя всю дорогу. Бессовестно лгал – и тебе, и остальным. Даже Тринтиньяну. Вот почему я пошла за тобой. – Она врет, – сказал Чайлд. – Нет, не вру. Разве ты не догадался, Ричард? Чайлд уже бывал тут. Это не первое для него посещение Шпиля. Я изобразил, уж как получилось, пожатие плечами: – Как и для меня. – Речь не о том, что было после нашего прилета на Голгофу. А о том, что случилось раньше. Чайлд уже бывал на этой планете. – Она врет, – повторил Чайлд. – Объясни, откуда ты знал заранее об испытаниях? – Я не знал, просто проявлял предусмотрительность. – Чайлд повернулся ко мне, чтобы только я мог прочитать его лазерные сигналы. – Ричард, мы зря теряем драгоценное время. – Предусмотрительность? – переспросила Селестина. – Ну да, ты был дьявольски предусмотрителен. Прихватил комбинезоны, чтобы двигаться дальше, когда скафандры станут помехой. И привлек Тринтиньяна. Ты ведь знал, что от него будет польза. – Я видел тела, лежавшие у подножия Шпиля, – сказал Чайлд. – Тела тех, с кем Шпиль расправился. – И? – И счел, что нам пригодится человек, умеющий работать с увечьями. – Допустим. – Селестина кивнула. – С этим я согласна. Но ведь это не вся правда, верно? Я поглядел на Чайлда, потом на Селестину: – Что происходит? – Тела у подножия Шпиля никак не связаны с капитаном Аргайлом. – Неужели? – удивился я. – Да. – Звуки, издаваемые Селестиной, доползали до меня мучительно медленно. Жаль, что Тринтиньян не удосужился и ее превратить в собаку с алмазной шкурой. – Никакого Аргайла тут в помине не было! Чайлд его придумал, чтобы обосновать свои знания о Шпиле. Но на самом деле… Чайлд, рассказывай, хватит увиливать! – Понятия не имею, чего она от меня хочет. Селестина усмехнулась: – Все тела принадлежали тебе. Чайлд нетерпеливо дернул хвостом, мазнул им по полу: – Чушь! – Ну, тебе виднее. Тринтиньян, между прочим, первым обо всем догадался. Селестина кинула что-то в мою сторону. Я велел субъективному времени замедлиться сильнее прежнего. Предмет, который она бросила, лениво вращался на лету, двигаясь по параболе. Рассудок вычислил его курс и максимально точно экстраполировал траекторию. Я шевельнулся, вытянул переднюю лапу, поймал предмет. – Что это? – спросил я. – Тринтиньян говорит, что ты должен вспомнить. Я уставился на незнакомый предмет. Припомнил, как доктор ковырялся в останках у подножия Шпиля, как он сунул что-то в карман. Вот это – маленький, темный, твердый предмет неправильных очертаний. Но что это? В сознании зароились смутные картины прошлого. – Должно быть что-то еще, – сказал я. – Ну разумеется! – подтвердила Селестина. – Человеческие останки у Шпиля, за исключением тех, что добавились после нашего прилета, принадлежат генетически одному и тому же существу. Я верю Тринтиньяну. – Как такое может быть? – А вот так. Сам понимаешь, клонирование много чего позволяет. – Бред! – коротко прокомментировал Чайлд. Я повернулся к нему, испытывая некое чувство, заглушить которое оказалось не в состоянии все искусство Тринтиньяна: – Скажи, что это неправда. – Зачем мне клонировать себя? – Я отвечу честнее, – вмешалась Селестина. – Он отыскал эту штуковину, но гораздо, гораздо раньше, чем рассказывал нам. Побывал внутри, занялся исследованиями и наплодил для этого клонов.