– Форкерей, мы на связи, – произнес Чайлд. – Почти добрались. Спустите нас в пределах двух километров от основания Шпиля. Остальной путь преодолеем пешком. Капитан подчинился и повел караван скафандров вниз. С начала перемещения по планете он управлял всеми скафандрами, но теперь каждый обрел свободу и мог передвигаться самостоятельно. Сквозь многочисленные армированные и прочие слои скафандра я ощущал грубую поверхность планеты под подошвами башмаков. Вскинул облепленную перчаткой руку и поймал легкий бриз, пронзавший тонкую атмосферу Голгофы. Тактильные ощущения транслировались безошибочно, и попытку шагнуть вперед скафандр подхватил столь уверенно, что ни на миг не возникло ощущения чужой помощи. Видимость была отличная – скафандр проецировал изображение извне на тыльную сторону визора, не вынуждая раздраженно щуриться. Полоса в верхней части экрана отображала картинку на все триста шестьдесят градусов, и я мог увеличить любой ее фрагмент, почти не задумываясь над тем, как это сделать. Различные датчики и шкалы – сонар, радар, температура, гравиметрия – выводились для отображения с той же легкостью. Глядя вниз, я мог попросить скафандр вырезать меня из картинки, и получалось, что я как бы смотрю на ландшафт вокруг бестелесно. По дороге к Шпилю скафандр помечал подсветкой различные объекты; неоновые кружева вспыхивали то возле причудливого нагромождения камней, то над затейливыми изгибами местности. После нескольких минут пути эта игра света меня утомила, и я отрегулировал чувствительность скафандра до уровня, который сам посчитал приемлемым, чтобы он не проявлял чрезмерной бдительности, но и в спячку не впадал. Наш отряд возглавляли теперь двое – к Форкерею присоединился Чайлд. Их было трудно различить, но мой скафандр частично стер «мыльные» коконы вокруг тел, и потому казалось, что эти двое шагают по чужой планете без всякой защиты, не считая призрачной второй кожи. Оборачиваясь ко мне, они, естественно, наблюдали ту же оптическую иллюзию. Тринтиньян вышагивал чуть позади, перемещаясь с той автоматоподобной одеревенелостью, к которой я постепенно начинал привыкать. За ним шла Селестина, а я следовал за нею по пятам. Замыкала группу Хирц, маленькая, смертоносная и – как я усвоил, познакомившись с ней поближе, – ничуть не похожая на тех немногих детей, которые встречались мне ранее. А впереди, вырастая все выше, воздвигалась та штука, которую мы прилетели покорять. Конечно, она была видна задолго до того, как мы выступили в путь. В конце концов, эта дура в четверть километра высотой! Но, мне кажется, мы все постарались отрешиться, вычеркнуть ее из восприятия до тех пор, пока не приблизимся. Лишь теперь, когда наши ментальные щиты опустились, мы позволили себе принять во внимание факт существования гигантской конструкции. Огромная, безмолвная, она заслоняла собой небо. Во многом она соответствовала тем картинкам, которые нам показывал Чайлд, разве что выглядела куда более массивной, если угодно – более весомой и реальной. До ее основания оставалось метров двести, но средняя часть, то самое лампообразное навершие, уже как будто нависало над нами, грозя вот-вот обрушиться и раздавить в лепешку. Это впечатление усугублялось редкими высотными облаками, что пролетали над конструкцией, гонимые реактивными воздушными потоками Голгофы. Вообще конструкция выглядела так, словно готова обвалиться. Стоило мне осмыслить, сколь она велика – сколь древнее это сооружение и сколь оно опасно для мелочи вроде нас, – сама мысль о том, чтобы проникнуть внутрь и подняться наверх, стала подозрительно смахивать на безумную фантазию. Но голос рассудка вовремя напомнил, что именно такого эффекта, скорее всего, добивались неведомые создатели Шпиля. Поэтому следующий шаг к основанию сооружения дался чуточку легче. – Что ж, – проговорила Селестина, – мы, похоже, отыскали Аргайла. Чайлд кивнул: – Ага. То, что осталось от бедняги. К тому времени мы успели найти несколько конечностей, но его тело можно было признать относительно целым. Внутри Шпиля он лишился ноги и все-таки смог выбраться наружу прежде, чем его умертвили удушье и потеря крови. Вон там, умирая, он делился знаниями с зондом Чайлда, который наконец-то соизволил появиться из укрытия. Быть может, на грани смерти несчастному капитану привиделся благой стальной ангел. Сохранился он не очень хорошо. На Голгофе не было ни бактерий, ни относительно жаркого климата, зато налетали яростные песчаные бури, а потому слой песка то покрывал тело в скафандре, то отползал, унося с собой элементы снаряжения. Если коротко, то скафандр Аргайла частично исчез, а в визоре шлема зияла трещина, обнажавшая череп. Кое-где к костяку еще цеплялись клочья высушенной ветром кожи, но лица по ним было не восстановить. Чайлд с Форкереем покосились на труп и прошли мимо, а Тринтиньян опустился на колени и тщательно осмотрел тело. Рядом парила камера-дрон, принадлежавшая ультра. Она снимала происходящее под разными углами, выдвигая многочисленные объективы. – Что бы ни отняло его ногу, это было сделано чисто, – изрек доктор, аккуратно отодвигая ошметки скафандра и обнажая культю. – Видите? Кость и мышцы разрезаны в одной и той же плоскости. Ни дать ни взять геометрический срез платонова тела[14]. Я бы сказал, что был задействован лазер, но не наблюдаю никаких признаков прижигания. На мой взгляд, такой чистый срез дает еще водяная струя под высоким давлением или необыкновенно острое лезвие. – Все это замечательно, док. – Хирц присела рядом с Тринтиньяном. – Спорим, больно было до охренения? – Не обязательно. Степень боли во многом зависит от способа, которым разъединяются нервные окончания. В данном случае, мне кажется, шок не был основной причиной смерти. – Доктор Тринтиньян провел пальцами по красной полоске ткани чуть выше культи. – А кровотечение, судя по всему, оказалось не таким сильным, как следовало ожидать без прижигания раны. Вероятно, это жгут, извлеченный из аптечки скафандра. В той же аптечке наверняка нашлось и обезболивающее. – Ну, лекарства его не спасли, – заметил Чайлд. – Очевидно, – согласился Тринтиньян и выпрямился. (Почему-то его движение заставило меня вспомнить ленту эскалатора). – Но мы должны заключить, что его состояние, с учетом полученных увечий, было поразительно стабильным. Если смотреть по вертикали, Кровавый Шпиль толщиной был всего в несколько десятков метров, причем прямо под лампообразным навершием заметно сужался. Правда, нижняя его часть была значительно шире, как у шахматных фигур, и образовывала могучее основание. Диаметр этого цоколя, если можно его так назвать, составлял не меньше полусотни метров – пятую часть высоты сооружения. Издалека казалось, что Шпиль прочно опирается на основание, ведь массивный обелиск по всем законам физики требовал надежного «якоря» на земле. На самом деле все обстояло иначе. Основание Шпиля вовсе не касалось поверхности Голгофы, парило над ней, и расстояние между ним и землей достигало пяти или шести метров. Все выглядело так, будто кто-то возвел сооружение на подпорках, потом выбил эти подпорки, и оно осталось стоять, вопреки ожиданиям и страхам. Мы уверенно подошли к границе тени и остановились: никто не рвался стать первым человеком, ступившим под этакую махину. – Форкерей? – позвал Чайлд. – Слушаю. – Запускайте дрон, пусть проверит. Камера залетела под основание Шпиля и начала двигаться кругами, неспешно увеличивая кривизну спирали. То и дело в основание вонзались лазерные лучики, пару раз сама камера ударялась о неведомый материал и отскакивала. Форкерей бесстрастно следил за потоком данных, поступавших на его скафандр. – Ну? – не вытерпела Селестина. – Какого дьявола эта хрень не падает? Форкерей осторожно шагнул под основание. – Никаких полей, ни тебе даже мельчайшего возмущения магнитосферы Голгофы. И локальный гравитационный вектор практически не меняется. Прежде чем мы ударимся в бесплодные домыслы, замечу, что скрытых опор тоже нет. Селестина помолчала, а затем произнесла: – Хорошо, давайте предположим, что Шпиль невесом. Здесь есть воздух, не то чтобы много, конечно, однако почему не допустить, что Шпиль преимущественно полый? А значит, он вполне может летать, как воздушный шар. – Не пойдет. – Форкерей разжал пальцы перчатки и поймал дрон, прилетевший к нему, точно тренированная пустельга. – Над нами явно цельная структура. Не могу определить массу, но сооружение блокирует космические излучения, и наши методы сканирования, по-видимому, бесполезны. – Форкерей прав, – подал голос Чайлд. – Но я понимаю ваше нежелание соглашаться с ним, Селестина. В текущей ситуации отрицание вполне логично. – Отрицание? – Вы не хотите мириться с откровенной чужеродностью этого сооружения. Увы, вам придется уступить, как уступил я сам. – Вот почувствую, что готова, тогда и смирюсь. – Селестина шагнула вперед и присоединилась к Форкерею под основанием Шпиля. Посмотрела вверх, огляделась по сторонам… Она походила не столько на человека, рассматривающего картину, сколько на мышь, угодившую под тапок. Я точно знал, о чем она думает. За четыре столетия путешествий по дальнему космосу людям попадались разве что намеки на существование чужого разума. Мы давно подозревали, что космос не пустует, что где-то кто-то в нем есть. Но с ходом времени эти подозрения утрачивали свою первоначальную остроту: планета за планетой открывали нам разве что мимолетные проблески глубокой древности, когда существовали некие славные культуры, ныне обратившиеся в прах и пепел. Жонглеры образами, безусловно, были порождениями разума, но никто не доказал, что сами они разумны. К тому же, перемещаясь в далеком прошлом от звезды к звезде, сегодня они не располагали никакими технологиями, доступными для нашего понимания. Таинственные затворники были немногим лучше: их разумы прятались в раковинах-коконах преобразованного пространства-времени. Люди никогда не видели их вживую, а о природе и намерениях этой культуры оставалось лишь догадываться, терзаясь объяснимыми опасениями. Кровавый же Шпиль отличался от всего, виденного ранее. Несмотря на свою чужеродность, несмотря на то, что он будто посмеивался над нашими нелепыми рассуждениями о том, как надлежит вести себя материи и гравитации, это явно было нечто искусственного происхождения. Кроме того, прибавил я мысленно, если он ухитрился провисеть над поверхностью Голгофы до наших дней, крайне маловероятно, что прямо сейчас он вдруг решит свалиться нам на головы. Я переступил незримую границу, и остальные последовали моему примеру. – Поневоле задумаешься, что за существа его построили, – сказал я. – Может, у нас с ними похожие надежды и страхи. А может, они настолько далеки от нас, что мы восприняли бы их как богов. – Да мне плевать на строителей, – откликнулась Хирц. – Я просто хочу узнать, как пробраться внутрь этой хреновины. Чайлд, подкинешь идейку? – Способ существует, – проронил Чайлд. Следом за ним мы собрались тесным боязливым кружком под основанием, приблизительно посредине его. Отсюда стало видно, что прямо над нами располагается пятно – круг полнейшей тьмы на сером сумраке основания Шпиля. – Туда? – неверяще произнесла Хирц. – Да, это единственный вход, – ответил Чайлд. – И единственный способ выбраться наружу живыми. – Скажи, Роланд, – вмешался я, – как конкретно проникли в Шпиль Аргайл и его команда? – Наверное, притащили какой-то помост. Или лесенку. Я огляделся по сторонам. – Если меня не подводит зрение, вокруг ничего такого не видно. – Нам все равно не нужна лесенка, с нашими-то скафандрами. Форкерей? Ультранавт кивнул и подкинул вверх камеру-дрон. Та подлетела к черному пятну и исчезла внутри. Несколько секунд ничего не происходило, лишь посверкивал изнутри пятна алый огонек. Затем камера вынырнула обратно и скользнула в ладонь Форкерея. – Наверху есть помещение, – сообщил капитан. – Пол ровный, двадцать метров в поперечнике, расстояние до потолка позволяет выпрямиться во весь рост. Видно что-то вроде двери или люка, ведущего вглубь Шпиля. Люк закрыт. – Значит, опасность нам пока не грозит? – спросил я. – Опасно тут все, – сообщил Чайлд. – Но Аргайл утверждал, что в первом зале чисто. Придется поверить ему на слово. – Там хватит места для нас всех?