– Это мужчина, – сказала Погода. – Я не могу передать тебе его имя лучше, чем назвала свое. Но я легко читаю его воспоминания. Когда его поместили сюда, ему исполнилось всего пятнадцать. Совсем еще мальчик. И он провел в этом двигателе двадцать два года по корабельному времени, а по общемировому – шестьдесят восемь лет. – Он так и останется здесь до конца жизни? – Если ему самому не надоест или с кораблем не случится авария. Время от времени, как сейчас, сочленители могут вступать в контакт с внедренным мозгом. Если они узнают, что он хочет уйти на покой, то могут заменить его или вывести из эксплуатации весь двигатель. – А что будет потом? – Дальше решает он сам. Может вернуться к телесной форме, но это будет означать потерю сотен грамм оборудования нейронной поддержки. Некоторые готовы к такому изменению, но согласны на него далеко не все. Другая возможность – вернуться в одно из наших Гнезд, оставаясь почти в том же виде, только без необходимости управлять двигателем. И таких случаев немало. Я с запозданием понял, к чему все идет. – Ты сказала, что он сейчас нагружен до предела. – Да. Степень его концентрации очень высока. Вряд ли он может выделить какие-то ресурсы на то, что мы обычно называем мышлением. Он находится в непрерывном потоке бессознательного, как человек, увлеченный чрезвычайно сложной игрой. И теперь игра начала побеждать его. В этом уже нет ничего увлекательного. И он осознает цену ошибки. – Но ты можешь ему помочь. – Не буду отрицать, что мои способности – только тень того, что может он. Но все же я прошла часть пути. Мне не удастся снять с него все напряжение, но я предоставлю ему свободный доступ к моему мозгу. Дополнительные обрабатывающие ресурсы, вместе с моими ограниченными способностями, могут значительно изменить ситуацию. – Как изменить? – Чтобы вы добрались до цели. Я убеждена, что, объединив наши сознания для решения одной задачи, мы сможем вывести двигатель на близкий к его стандартной мощности режим. Но не хочу ничего обещать. Чтобы узнать вкус пудинга… Я посмотрел на похожую на пудинг массу нейронной ткани и задал вопрос, которого сам страшился: – А что будет с тобой, когда это произойдет? Если он почти без сознания… – Боюсь, что и со мной случится то же самое. Для внешнего мира я окажусь в состоянии комы. Если я собираюсь что-то изменить, мне понадобятся все доступные нейронные ресурсы. – Но ты же будешь совершенно беспомощна. Как долго ты выдержишь в коме? – Это небольшая проблема. Я уже отослала команду двигателю, чтобы он подготовил оборудование, необходимое для поддержки жизненных функций. – Погода взглянула на пол между нами. – На твоем месте я бы отошла подальше, Иниго. Я так и сделал. Плоский красный пол вздулся, образовав что-то вроде ложа. Без долгих церемоний Погода взобралась на него и легла, словно собиралась уснуть. – Не стоит медлить с этим, – заявила она. – Мой мозг уже подготовлен, и чем быстрее мы начнем, тем лучше. Никто не гарантирует, что пиратский корабль еще не подошел на дистанцию атаки. – Подожди, – сказал я. – Все случилось так быстро. Я думал, мы пришли сюда, чтобы изучить ситуацию, обсудить возможности. – Мы уже обсудили, Иниго. Они сводятся вот к чему: или я помогу этому мальчику, или мы будем беспомощно дрейфовать в космосе. – Но нельзя же так просто… сделать это. Как только я договорил, ложе обхватило Погоду. Красный материал обтекал ее тело, постепенно застывая и образуя полупрозрачную оболочку. Остались видны только голова и кисти рук, окруженные толстыми красными обручами, грозившими сжаться в любой момент. – Все не так уж и плохо, – сказала она. – Я ведь уже говорила, что у меня в мозгу не останется места для бодрствующего сознания. На самом деле мне не будет скучно. Это больше похоже на очень долгий сон. Чей-то чужой сон, конечно, но не сомневаюсь, что он окажется восхитительным. Я помню, как здорово было, когда я находила изящное решение, хотя начальные параметры выглядели бесперспективными. Словно ты создаешь невообразимо прекрасную музыку. Не думаю, что кто-нибудь способен понять такие ощущения, если только сам не держал в голове частичку этого огня. Это наслаждение, Иниго, когда все идет правильно. – А если что-то пойдет неправильно? – Если что-то пойдет неправильно, у тебя уже не хватит времени понять, что ты чувствуешь. – Погода снова закрыла глаза, как человек, провалившийся в забытье. – Я снимаю блокаду, чтобы мальчик мог использовать мои ресурсы. Он обеспокоен. Не потому, что не доверяет мне, просто боится, что не справится с задачами обработки, если не позаимствует на время мои возможности. Передача будет нелегкой… Ох, она уже началась. Он использует мои ресурсы, Иниго. Принимает мою помощь. Тело Погоды, полностью окруженное оболочкой из красного вещества, болезненно вздрогнуло. А когда она заговорила снова, голос звучал напряженно: – Это сложно. Намного сложней, чем я представляла. Этот несчастный мозг… Ему так много пришлось сделать в одиночку. Менее сильный духом на его месте давно бы сломался. Он проявил героическую самоотверженность… Мне бы хотелось, чтобы Гнездо узнало о том, что он совершил. Она стиснула зубы и снова вздрогнула, на этот раз сильней. – Он забирает у меня все больше. Теперь уже с радостью. Понимает, что я пришла помочь. Чувство облегчения… Напряжение спало… Не могу понять, как он выдержал до сих пор. Мне очень жаль, Иниго, но скоро у меня не останется сил говорить с тобой. – Получилось? – Да, думаю, получилось. Возможно, между ним и мной… – Она сомкнула челюсти и прикусила язык. – Будет непросто, но… Я теряю все больше. Слова уходят. Они уже не нужны. – Нет, Погода, останься! – Я не могу остаться. Должна уйти. Другого пути нет. Пообещай мне, Иниго. Скорее пообещай! – Говори. Что бы ты ни попросила. – Когда мы… Когда… Ее лицо исказилось от напряжения, пока она пыталась выразить свою мысль. – Когда мы прилетим, – подсказал я. Погода кивнула так резко, что я испугался, как бы она не сломала себе шею. – Да, прилетим. Вы получите помощь. Найди других. – Других сочленителей? – Да. Приведи их. Приведи на корабль. Расскажи им, пусть они помогут. – Приведу. Клянусь тебе. – Сейчас я уйду, Иниго. И еще одно. – Да. Все, что захочешь. – Протяни руку. Я взял ее руку в свою, здоровую. – Нет, другую, – сказала Погода. – Другую руку. Я взял ее кисть металлической рукой и сжал так крепко, как только посмел, не рискуя сломать ей пальцы. Потом наклонился к ее лицу: – Кажется, я люблю тебя, Погода. И найду этих сочленителей. Обещаю. – Любишь паука? – спросила она. – Да, если по-другому никак. – Глупый… человеческий… мальчик. Она потянула мою руку с большей силой, чем я от нее ожидал. И тянула до тех пор, пока ее ложе, теплое, как кровь, не коснулось моего запястья. С моей рукой что-то произошло, я почувствовал зуд, похожий на булавочные уколы. А потом поцеловал Погоду. Ее губы были горячими, как в лихорадке. Она кивнула и отпустила мою руку. – А теперь уходи, – сказала она. Красное вещество накрыло лицо и ладони, полностью поглотило ее, остались лишь размытые, как у мумии, очертания. Только тогда я понял, что не увижу ее очень долго. На мгновение застыл, словно парализованный случившимся. Но все равно почувствовал, как мой вес увеличился. Что бы ни делали сейчас Погода и мальчик, это сказалось на тяге двигателя. Мой вес продолжал плавно повышаться, и я наконец убедился, что мы достигли половины g и продолжаем ускоряться. Возможно, мы все-таки доберемся домой. Некоторые из нас. Я отвернулся от саркофага Погоды и побрел в поисках выхода. Моя ладонь, крепко прижатая к груди, чтобы унять зуд, скрылась под перчаткой мерцающей машинерии. Интересно, какой подарок я получу, когда перчатка закончит свою работу? Ремонтный скафандр[9] Мой корабль – субсветовой транспорт четырехкилометровой длины, с корпусом из многослойной брони. Поверх корпуса – замысловатый лабиринт из погнутых ферм и полузаброшенных механизмов. Чертовски неудобное место для поисков пропавшего члена экипажа. Тут и армию легко потерять, не то что одного ремонтника-корпусника. Из всех скафандров для наружных работ на «Форментера леди»[10] мой – второй по возможностям, и то мне потребовалось три дня, чтобы найти Бранко. Мы были в одном годе от Йеллоустона, разогнавшись почти до световой, – корабль летел в вихрях космического излучения и релятивистской пыли. Я сделал три вылазки, возвращаясь внутрь, только когда эти вихри грозили поджарить либо скафандр, либо меня. Одинокая и опасная работа. Пообщаться с командой удавалось редко, так что компанию мне составляли лишь звезды да помехи. Всякий раз, ползком добравшись до шлюза, я был вынужден выбрасывать кучу пришедшего в негодность оборудования, а медицина в моем теле работала сверхурочно, справляясь с кумулятивным воздействием радиации. И все же я снова влезал в залитый по́том скафандр и выходил наружу. Наконец примерно в сотне метров над лонжероном правого двигателя я обнаружил Бранко. Он был мертв. Хватило единственного взгляда, чтобы это понять. При тяге в одно g, которую развивали С-двигатели, наш корабль превратился в иглу, стремительно пронзающую космос. Бранко, должно быть, начал долгое путешествие к люку, когда от корпуса отлетел кусок металла. Всего лишь крошечный осколок, но он устремился вдоль корпуса с такой скоростью, что продырявил Бранко. Вероятность того, что нечто подобное может случиться с кораблем, – один к миллиону, и еще один к миллиону – что ремонтника в этот момент угораздит очутиться где не надо. Бранко находился перед выступающей частью корпуса, и обломок пришпилил его к этому выступу, как булавка – редкого блестящего жука. Пробил скафандр на груди, аккурат под соединительным кольцом шлема, вышел через поясницу и воткнулся в обшивку, накрепко зафиксировав тело. Должно быть, когда это случилось, Бранко смотрел вверх, отклонившись назад, чтобы лучше видеть. Может, он почувствовал, как отломился кусок, треск наверняка передался через броню корабля и подошвы скафандра. Бранко всегда очень тонко ощущал состояние корабля, слышал, как громыхает и бормочет корпус при изменении нагрузки. Вполне возможно, что ремонтник отреагировал на неясный сигнал опасности, который пришел к нему в обход сознания.