– Что это за сообщение? – Ваша жена хотела, чтобы вы услышали вот это. – Тембр голоса Погоды едва заметно изменился. – Мне очень жаль, что все так получилось, Рейф, жаль даже больше, чем ты можешь представить. Когда меня взяли в плен и отвезли в Тихоплекс, я была не такой, как сейчас. Это были мои первые дни среди сочленителей и, что, возможно, не менее важно, первые дни самих сочленителей. Нам еще очень многому предстояло научиться. Мы были амбициозны, неудержимо амбициозны, но вместе с тем самонадеянно не замечали собственных ошибок и недостатков. Потом все изменилось, когда я уже вернулась к своим. Галиана поработала с каждым из нас, восстановив высокий уровень индивидуальности. Думаю, она переняла что-то из мудрости Невила Клавэйна. После этого я снова стала смотреть на вещи правильно. Я думала о тебе, и боль из-за того, что я наделала, острым камнем подступала к горлу. Каждое мгновение моей жизни, каждый мой вздох ты был рядом со мной. Но мы уже не могли ничего исправить. Я пыталась связаться с тобой, но безуспешно. Я даже не знала, остался ли ты в Солнечной системе. К тому времени даже демархисты начали строить собственные корабли по нашей технологии. Ты мог быть где угодно. – Голос Погоды стал тверже, в нем появился пафос. – Но я знала, что ты стойкий человек, Рейф. И не сомневалась, что ты все еще где-то живешь. Возможно, мы когда-нибудь встретимся снова – в жизни случаются и более странные вещи. Если так и будет, я надеюсь, что смогу выразить все те добрые чувства, которые ты заслуживаешь и которых ты никогда не жалел для меня. Если же этому не суждено сбыться, мне остается верить хотя бы в то, что ты услышишь мои слова. Сочленители бывают повсюду, и ничто из того, что внесено в коллективную память, никогда не исчезнет. Не важно, сколько пройдет времени, ведь те из нас, кто странствует между мирами, понесут с собой это сообщение и будут знать твое имя. Если я могу сделать что-то еще, то обязательно сделаю. Однако, вопреки убеждению многих, сочленители не способны творить чудеса. Будь это так, я бы просто хлопнула в ладоши, вызвала тебя к себе и провела бы остаток жизни, доказывая, как много ты для меня значишь по-прежнему. Я люблю тебя, Рейф Ван Несс. Всегда любила и всегда буду любить. Погода замолчала с глубоким почтением на лице. Не было необходимости добавлять, что сообщение закончено. – Откуда мне знать, что это правда? – тихо спросил Ван Несс. – Никаких гарантий я дать не могу, – сказала Погода. – Но есть еще два слова, которые я должна вам передать. Ваша жена была уверена, что они имеют для вас какое-то особое значение, что-то такое, чего никто другой не может знать. – И что это за слова? – «Волчье лыко». Думаю, это название растения. Оно что-то вам говорит? Я посмотрел на Ван Несса. Он словно застыл, не находя сил ответить. Взгляд смягчился, глаза заблестели. Наконец капитан кивнул и выдавил: – Да, говорит. – Вот и хорошо, – сказала Погода. – Я рада, что сняла бремя, которое все эти годы тяготило каждого из нас. А теперь я помогу вам долететь до цели. Я так и не спросил у Ван Несса, что означают для него слова «волчье лыко» и каким образом они убедили его, что Погода сказала правду. И сам Ван Несс никогда не заговаривал об этом. Погода снова стояла перед шестиугольником с регуляторами, как прежде тысячу раз доводилось стоять мне. – Ты должен разрешить мне то, что я собираюсь сделать. У меня пересохло во рту. – Делай что хочешь. Я буду внимательно следить за тобой. Кажется, Погоду это развеселило. – Все еще боишься, что я всех нас убью? – Я не могу забыть о моем долге перед кораблем. – Тогда тебе придется нелегко. Я должна повернуть регуляторы в такое положение, которое покажется тебе крайне опасным, даже смертельно опасным. Ты должен довериться мне. Я оглянулся на Ван Несса. – Доверься, – одними губами прошептал он. – Давай, – сказал я Погоде. – Делай все, что нужно… – Наблюдая за моей работой, вы лучше поймете наши двигатели. Кое-что внутри покажется вам неприятным. Это не самый большой секрет, но все-таки секрет, и скоро вы его узнаете. Никому не рассказывайте потом, когда мы долетим до места назначения. Если проговоритесь, служба безопасности сочленителей обнаружит утечку информации и среагирует мгновенно. Последствия будут ужасны и для вас, и для тех, кто вас слушал. – Может, не стоит тогда показывать нам то, что вы стремитесь сохранить в тайне? – Я должна кое-что сделать. И если хотите понять мои действия, вам нужно все увидеть своими глазами. Погода положила ладони на два регулятора и повернула их с такой неожиданной силой, что оба сектора загорелись рубиново-красным. Потом сдвинула другую пару до предупреждающе-янтарного света. Один из оставшихся регуляторов она установила на низкий уровень. А затем вернулась к первым двум и быстро перевела их в зеленую зону. В какой-то момент я почувствовал, что палуба сильней давит на мои подошвы. Но импульс быстро прекратился. После того как Погода произвела последнюю настройку, двигатель сбросил мощность еще ниже прежней. Я решил, что теперь наше ускорение не превышает одной десятой g. – Что ты сделала? – спросил я. – Вот что, – ответила она. И проворно отступила назад. В то же мгновение часть обшивки, толщиной не уступающей двери банковского сейфа, выдвинулась вместе с шестиугольным пультом из металлически-голубой стены, с которой, казалось, была неразрывно связана. Я с удивлением наблюдал, как она бесшумно отползает в сторону, открывая отверстие в стенке двигателя, размером с переходной люк. Нас омыло мягким красным светом. Мы смотрели прямо в тайное сердце двигателя сочленителей. – Иди за мной, – сказала Погода. – Шутишь? – Ты хочешь вернуться назад или нет? Хочешь сбежать от рейдера? Только так этого можно добиться. Тут она снова посмотрела на Ван Несса. – При всем уважении, капитан… вам я бы не советовала. Вы не можете никак повредить двигателю, зато он может повредить вам. – Мне и здесь хорошо, – ответил Ван Несс. Я вошел вслед за Погодой внутрь двигателя. Поначалу трудно было разглядеть, что меня окружает. Красный свет, казалось, исходил от каждой поверхности, а не от какого-нибудь одного источника. Я был вынужден идти с вытянутыми вперед руками и часто прикасаться к предметам, чтобы установить их форму и размеры. Погода настороженно наблюдала за мной, но не проронила ни слова. Она повела меня по извилистой узкой тропинке, зажатой между огромными механизмами и похожей на русло невидимой подземной реки. Механизмы низко гудели, и прикасаясь к ним, я чувствовал мощную хаотичную вибрацию. Я не мог ничего разглядеть уже в считаных метрах от себя, но по тому, как продвигалась вперед Погода, сложилось впечатление, будто механизмы расступаются перед ней, а потом снова смыкаются у нас за спиной. Она увлекала меня за собой по крутым пандусам, помогала перебираться через почти непреодолимые преграды и карабкаться по вертикальным шахтам, опасным даже при одной десятой g. Я безнадежно потерял чувство направления и мог лишь гадать, углубились ли мы на сотни метров в сердце двигателя или ползаем туда-сюда по сравнительно небольшому участку неподалеку от входа. – Хорошо, что ты знаешь дорогу, – с наигранной веселостью сказал я. – Одному мне отсюда нипочем бы не выбраться. – Выберешься, – ответила Погода, оглянувшись через плечо. – Двигатель сам выведет тебя, не беспокойся. – Но ты, конечно, вернешься вместе со мной. – Нет, Иниго, я останусь здесь. Это единственный способ сделать так, чтобы мы все добрались до цели. – Не понимаю. Когда ты починишь двигатель… – Все не так, как ты думаешь. Двигатель нельзя починить. Я могу только помочь ему, снять с него часть вычислительной нагрузки. Но для этого я должна быть рядом с ним. Внутри его. За разговором мы вышли на открытое пространство, самое большое из встретившихся нам по пути. В этой похожей на коробку комнате или камере не было никаких механизмов, лишь одна штуковина поднималась от пола до высоты моего пояса. У нее была плоская вершина и расширенное основание, придававшее ей сходство с пнем. Она светилась тем же цветом артериальной крови, что и все вокруг. – Мы пробрались в самое сердце узла управления двигателем, – сказала Погода, опускаясь на колени возле «пня». – Ядро реакции находится где-то в другом месте – мы не смогли бы выжить рядом с ним, – но здесь рассчитываются реакции как для правого, так и для левого двигателей. А теперь хочу кое-что показать. Думаю, так тебе проще будет представить, что меня ждет. Надеюсь, ты к этому готов. – Как всегда. Погода коснулась «пня» с двух сторон и на мгновение закрыла глаза. Послышался щелчок и жужжание скрытого механизма. Верхняя часть «пня» раскрылась по широкой дуге, изнутри ударил ярко-голубой свет. Откуда-то из глубины поднялся жуткий холод, протянувший ледяные пальцы к моему горлу. Что-то вылезло изнутри «пня», словно поднявшись на пьедестал. Это был стеклянный контейнер, пронизанный множеством серебристых кабелей, каждый из которых утопал в морщинистой коре непомерно раздутого мозга. Мозг раскрылся, как лопнувший при выпечке пирог, и я понял, что это из разломов сочился голубой свет. Я заглянул в один из них, пытаясь рассмотреть геологические пласты мозговой ткани, но тотчас зажмурился от ослепительного сияния. На дне трещины в мерцающем дневном свете бурлила масса крошечных ярких предметов. – Это компьютер, который производит вычисления, – объяснила Погода. – Он выглядит совсем как человеческий. Пожалуйста, скажи мне, что это не так. – Он человеческий. По крайней мере, был таким поначалу, до того, как заполнившие его машины преобразовали внутреннюю структуру. В моей голове, – Погода прикоснулась пальцем к виску, – всего лишь двести граммов искусственных материалов, но даже при этом мне необходим гребень, чтобы справляться с тепловой нагрузкой. А общая масса различного оборудования в этом мозге – около килограмма. Его нужно постоянно охлаждать, как турбонасос. Вот почему он раскрыт – так тепло рассеивается быстрее. – Это чудовищно. – Только не для нас, – резко возразила она. – Мы считаем его удивительным и прекрасным. – Нет, – твердо заявил я. – Дай я тебе объясню. Ты показала мне живой человеческий мозг, превращенный в раба. – Ни о каком рабстве и речи быть не может, – ответила Погода. – Этот мозг сам выбрал свое предназначение. – Он выбрал вот это? – Это считается большой честью. Даже в обществе сочленителей, накопившем огромный опыт увеличения умственных ресурсов, нечасто рождаются те, кто способен управлять реакциями в сердце С-двигателя. Ни одна машина не справится с этой задачей лучше, чем живой разум. Конечно, мы могли бы создать машинный разум, который действительно был бы механическим рабом, но тем самым нарушили бы один из самых строгих наших запретов. Машина не может думать, если только она не делает это по своей собственной воле. Поэтому мы оставляем нашим добровольцам органический мозг, пусть даже ему и потребуется помощь килограмма лишенных сознания обрабатывающих устройств. А почему лишь немногие из нас обладают подобным талантом… Это для нас великая загадка. Когда Галиана искала пути совершенствования человеческого разума, она предполагала, что мозг станет полностью познаваемым. Это одна из редких ее ошибок. Как среди недоразвитых иногда появляются гении, так же что-то похожее случается и у нас. В детстве мы все проходим тестирование на этот дар, но мало кто демонстрирует даже слабые способности. И единицы из тех, у кого способности все-таки проявляются, достигают той степени зрелости и надежности, которая делает их подходящими кандидатами на внедрение в двигатель. – Погода доверительно взглянула на меня. – Их действительно высоко ценят, настолько высоко, что многие, не имеющие этого дара, завидуют им. – Но даже если они достаточно одарены… никто не пойдет на такое добровольно. – Ты не понимаешь нас, Иниго. Мы создания разума. Этот мозг не считает себя заточённым здесь. Он находит окружающую обстановку восхитительной и удобной, как оправа драгоценного камня. – Легко тебе говорить за других. – Но я сама была близка к этому. Очень близка, Иниго. Я прошла все предварительные тесты. Меня сочли исключительно одаренной по меркам моей группы. Я знаю, каково быть особенной даже среди гениев. Но потом оказалось, что я все-таки не настолько особенная, и меня вывели из программы. Я посмотрел на распухший, потрескавшийся мозг. Его жесткое голубое свечение навело меня на мысль об излучении Черенкова, бурлящем в ядерном сердечнике. – И ты жалеешь об этом? – Я стала старше, – ответила Погода. – И поняла, что быть уникальным… вызывать восхищение… это не самое главное в жизни. С одной стороны, я по-прежнему восхищаюсь этим мозгом, по-прежнему высоко ценю его редкую и хрупкую красоту. Но с другой стороны… не чувствую зависти. – Ты слишком долго прожила среди людей, Погода. Ты понимаешь, как прекрасно ходить и дышать. – Может быть, – с сомнением в голосе ответила она. – Этот мозг…