Ван Несс не зря беспокоился из-за соседства с «Василиском». Не успели мы удвоить расстояние между кораблями, как его поврежденный лонжерон окончательно треснул и левый двигатель начал отдаляться от своего правого собрата. Спустя несколько изматывающих минут расстояние превысило тысячу шестьсот метров и двигатели разлетелись в синхронном взрыве, испытавшем на прочность нашу защиту. Должно быть, вспышку видели даже на Шиве-Парвати. Все это время девушка лежала без сознания на отведенной ей койке, но когда рванули двигатели, она заметалась, как будто ей снился красочный, но тревожный сон. Волнистая ткань по обеим сторонам ее гребня запульсировала яркими цветами, сменяющими друг друга. Затем она снова надолго успокоилась и буйство красок утихло. Я наблюдал за тем, как она спала. Никогда прежде мне не приходилось близко подходить к сочленителю. Когда мы гонялись за ней по кораблю, она казалась сильной и опасной. Теперь же напоминала животное, доведенное до безумия голодом или чем-то не в пример ужасней. Жуткие синяки по всему телу, причем некоторые свежее прочих. Тонкие шрамы на черепе. У одного резца откололся кончик. Ван Несс все еще сомневался, разумно ли мы поступили, взяв девушку на борт, но даже его неприязнь к сочленителям не заходила так далеко, чтобы выбросить ее в вакуум. Все же он настоял на том, чтобы поместить ее в бронированной каюте, под охраной сервиторов, пристегнуть к койке крепкими ремнями и держать там как минимум до того момента, когда мы узнаем, кто она и как попала на пиратский корабль. Он велел, чтобы ребята с серьезными модификациями не подходили к ней, – похоже, не сомневался, что она способна управлять любыми машинами, находящимися поблизости, и может запросто одолеть или даже подчинить себе человека с набитой имплантатами головой. Я пытался убедить его, что это не так. Да, сочленители способны разговаривать с машинами, но не со всякими, и вера в то, что они могут заколдовать скрытые в тебе электрические цепи, – не более чем иррациональное предубеждение. Ван Несс лишь отмахнулся от моих обоснованных возражений. Но я рад, что так вышло. Если бы он ко мне прислушался, то поручил бы кому-то другому допросить девушку и тогда бы я не узнал ее столь хорошо. Но поскольку лишь рука у меня была металлическая, а все прочее – плоть и кровь, он рассудил, что я не поддамся влиянию. Я был рядом, когда девушка проснулась. Она забилась в путах, внезапно осознав, что угодила в плен, и я положил левую руку ей на плечо. – Все в порядке, – мягко сказал я. – Тебе больше ничего не угрожает. Капитан приказал пока держать тебя связанной, но мы постараемся снять ремни как можно скорее. Кстати, я Иниго, корабельный мастер. Мы уже встречались, но не уверен, что ты запомнила. – Запомнила, – ответила она угрюмым и недоверчивым тоном. – Во всех подробностях. – Может, ты не знаешь, где оказалась? На борту «Петринали». «Василиск» взорвался вместе со всеми, кто там был. Что бы ни случилось с тобой на том корабле, теперь с этим покончено. – Вы не послушались меня. – Если бы мы послушались, – терпеливо объяснил я, – ты бы погибла. – Нет, не погибла бы. Я готов был поверить девушке на слово, но запасы моего сочувствия уже начали иссякать. – Знаешь, тебе не стало бы хуже, если бы ты выразила хоть какую-то признательность. Мы, между прочим, рисковали собой ради твоего спасения. Все, что нам было нужно на пиратском корабле, мы уже забрали, и вернулись только для того, чтобы помочь тебе. – Мне не нужна была ваша помощь. Я бы выжила. – Нет, если только не считаешь, что могла бы удержать лонжерон одним лишь мысленным усилием. – Я сочленительница, – прошипела она в ответ. – А это подразумевает совершенно другие правила. Я могла бы все изменить, могла бы сохранить корабль. – Чтобы показать свою крутизну? – Нет, не для этого, – ответила она с ядовитой медлительностью. Как будто только в таком темпе я мог угнаться за ее мыслью. – Мы никогда не показываем свою крутизну. – Корабль взорвался, – сказал я. – Его больше нет, и с этим нужно смириться. Теперь ты с нами. И нет, ты не пленница. Мы сделаем все, о чем я говорил: позаботимся о тебе и доставим в безопасное место, к твоим сочленителям. – Ты и вправду думаешь, что все так просто? – Не знаю. Может, ты мне объяснишь? Я не понимаю, в чем твои проблемы. – Хотя бы в том, что я не могу вернуться. Это не слишком сложно для твоего ума? – Почему? – спросил я. – Сочленители прогнали тебя? Или что-то еще в этом роде? Она покачала увенчанной гребнем головой, как будто в жизни не слышала более наивного вопроса: – Никто никого не прогонял. – Тогда расскажи, что с тобой, черт побери, произошло! – Меня похитили, ясно тебе? – взорвалась она. – Похитили и разлучили с моим народом. Капитан Вулидж схватил меня у Йеллоустона, когда «Василиск» пристыковался рядом с нашим кораблем. Я была в составе небольшой дипломатической миссии, прилетевшей на «карусель» Новая Венеция. Люди Вулиджа подстерегли нас, разделили, а потом увезли меня так далеко от других сочленителей, что я выпала из зоны действия нейронной связи. Ты хоть представляешь, что это значит для таких, как я? Я покачал головой, но не потому, что не понял, о чем она говорит, а потому, что не мог в полной мере осознать ту эмоциональную боль, которую должно было ей причинить такое разделение. Сомневаюсь даже, что слово «боль» способно передать психическое потрясение, связанное с насильственным отрывом от сородичей. Никакие переживания обычного человека не сравнятся с такой душевной травмой – не в большей степени, чем лягушка способна почувствовать разлуку с любимым. Сочленители всю жизнь проводят в состоянии общего сознания, обмениваясь мыслями и переживаниями через созданную имплантатами сеть нейронных связей. Они сохраняют индивидуальность, но та больше напоминает размытую индивидуальность атомов в прочной кристаллической решетке. Над собственным «я» находится высшая ментальная общность, носящая название Транспросвещение, подобное беспокойному морю разделенных электронов в той же металлической решетке. А девушку вырвали из всего этого и заставили смириться с существованием изолированного разума – одинокого острова, опять же посреди моря. – Я представляю, как плохо тебе было, – сказал я. – Но теперь ты можешь вернуться. Разве не мечтаешь об этом? – Тебе только кажется, что понимаешь. Для сочленителя ничто на свете не может быть хуже того, что случилось со мной. Я не смогу вернуться ни сейчас, ни когда-нибудь потом. Я испорчена, сломана, бесполезна. Мой разум навсегда изуродован. Ему нельзя возвращаться в Транспросвещение. – Почему нельзя? Неужели твоему возвращению не обрадуются? Она долго обдумывала ответ. Я молча изучал ее лицо, выискивая хоть что-нибудь, подтверждающее слова Ван Несса о том, что она представляет опасность. Теперь его страхи казались мне необоснованными. Она выглядела меньше ростом и тоньше в кости, чем при первой встрече на «Василиске». Ее непривычный вид, странная форма безволосого черепа с гребнем – все это должно было производить отталкивающее впечатление. На самом деле я решил, что она очаровательна. Но мое внимание привлекал не ее чуждый облик, а вполне человеческие черты: маленький острый подбородок, бледные веснушки под глазами, рот, не закрывающийся полностью, даже когда она молчала. Оливково-зеленые глаза имели такой темный оттенок, что под определенным углом зрения казались блестяще-черными, как антрацит. – Нет, – ответила она наконец. – Ничего не выйдет. Я оскверню чистоту остальных, нарушу гармонию нейронных связей, как разладившийся инструмент в оркестре. Из-за меня все зазвучат фальшиво. – По-моему, ты смотришь на все слишком пессимистично. Разве мы не можем хотя бы обратиться к кому-нибудь из сочленителей и послушать, что он скажет? – Так нельзя, – возразила она. – Да, сочленителям придется снова принять меня, если я появлюсь перед ними. Они сделают это по доброте души, из сострадания. Но кончится тем, что я причиню им вред. Мой долг – не допустить этого. – Так ты хочешь сказать, что проведешь всю оставшуюся жизнь вдали от сочленителей, странствуя по Вселенной, словно какой-нибудь жалкий отверженный пилигрим? – Нас таких больше, чем ты считаешь. – Значит, вы здорово умеете прятаться в тени. Большинство людей видели сочленителей только в составе группы, одетых во все черное, похожих на стаю ворон. – Должно быть, вы просто смотрите не туда, куда надо. Я вздохнул, прекрасно понимая, что никакие мои слова не убедят девушку в том, что ей лучше вернуться к ее народу. – Это твоя жизнь, твоя судьба. Во всяком случае, ты жива. Наше обещание в силе: мы высадим тебя на ближайшей безопасной планете. Если тебе там не понравится, можешь оставаться на корабле, пока мы не прилетим куда-нибудь еще. – Твой капитан пойдет на это? Мне показалось, он хотел как можно скорее удалиться от обломков, когда вы нашли меня. – С капитаном я улажу. Он не очень-то любит сочленителей, но призна́ет свою неправоту, как только поймет, что ты не чудовище. – У него есть причины не любить таких, как я? – Он старый человек, – просто ответил я. – Раздираемый предрассудками – ты это хотел сказать? – В каком-то смысле, – пожал я плечами. – Но не стоит его винить за это. Он жил в те нелегкие времена, когда ваш народ только заявил о себе. Думаю, он на собственной шкуре испытал все тогдашние неприятности. – Коли так, я завидую его личному опыту. Среди нас осталось немного таких, кто застал те времена. Прожить столько лет, дышать одним воздухом с Ремонтуаром и другими… – Она печально отвела взгляд. – Ремонтуара больше нет с нами. А также Галианы и Невила. Мы не знаем, что случилось с ними. Я понимал, что она говорила о ключевых фигурах ранней истории сочленителей, но для меня эти имена ничего не значили. А для нее, унесенной потоком времени так далеко от давних марсианских событий, имена Галианы и Клавэйна должны были звучать как имена святых или апостолов. Мне доводилось слышать кое-что о сочленителях, но долгая и запутанная история этого сообщества, конечно же, была для меня темным лесом. – Жаль, что все так случилось, – сказал я. – Но что было, то прошло. У нас нет к тебе ни страха, ни ненависти. Иначе мы бы не рисковали своей жизнью, чтобы вытащить тебя с «Василиска». – Нет ни страха, ни ненависти, – повторила она. – Но вы все-таки думаете о том, что я могла бы вам пригодиться, так ведь? – Только если ты сама захочешь помочь. – Капитан Вулидж решил, что у меня достаточно знаний, чтобы повысить мощность его корабля. – И ты это сделала? – невинным тоном спросил я. – Да, в конце концов сделала. Он показал мне двигатели и… убедил кое-что изменить в них. Ты назвался корабельным мастером, так что наверняка знаком с принципами их работы. Я припомнил, как настраивал работу двигателей, когда у нас еще была надежда убежать от пиратов. Воспоминания о том, как дрожала моя рука, поворачивая регуляторы, словно всплыли из глубокой древности, хотя с того момента прошло лишь несколько дней. – Когда ты сказала «убедил»… – начал я. – Он нашел способ заставить меня. Это правда, что сочленители способны контролировать болевые ощущения с помощью нейронной блокады. Но только до определенной степени и только в том случае, когда боль имеет физическое происхождение. Если же она возникает в самой голове, в результате реверсивного траления, тогда наша защита бесполезна. – Неожиданно ее взгляд посуровел, словно она призывала меня вообразить хотя бы десятую часть того, что перенесла сама. – Это все равно что запереть входную дверь, когда волк уже пробрался в дом. – Мне очень жаль. Должно быть, ты прошла через ад. – Просто довелось испытать боль, – ответила она. – Я не из тех, кого все обязаны жалеть. Это замечание меня озадачило, но я решил не выяснять. – Мне пора возвращаться к двигателям, но я зайду позже. А тебе нужно отдохнуть. – Я сдернул с запястья запасной браслет-коммуникатор и положил рядом с ней, так, чтобы могла дотянуться. – Если понадоблюсь, просто позвони. Может, и не сразу, но я приду. Она подняла руку, насколько позволил ремень: – А это? – Я скажу Ван Нессу. Ты пришла в сознание, можешь разговаривать с нами, так что я не вижу в них больше нужды. – Спасибо, – сказала она. – Иниго – это полное имя? Больше похоже на сокращенное, даже по меркам недоразвитых. – Иниго Стэндиш, корабельный мастер. А ты так и не ответила, как тебе зовут. – Я же говорила: мое имя тебе не выговорить. У нас теперь особые имена, основанные на обращениях, которые можно передать только в Транспросвещении. Мое имя – это поток эмпирических символов, цепочка внешних чувственных явлений, выражение особого динамического состояния, которое встречается только в атмосфере определенного вида газовых планет-гигантов. Я сама его выбрала. Мне оно представляется очень красивым и немного печальным, как хайку в пяти измерениях.