Много позже, лежа в постели и глядя в потолок, О-Юми со вздохом сказала: – Дзедзюцу замечательная наука. Она одна способна сделать женщину сильнее мужчины. Но лишь до тех пор, пока женщина не потеряет голову. Боюсь, со мной происходит именно это. Как стыдно! Фандорин зажмурился – так переполняло его невыносимое, сумасшедшее счастье. Быть или не быть — Глупый вопрос, если ты Хоть раз был счастлив. Щекотно Ночевать в кабинете Уолтеру Локстону было не привыкать. По контракту с городом Йокогамой начальнику муниципальной полиции полагался казенный дом, и даже с мебелью, но к этим хоромам сержант так и не привык. Диваны и стулья стояли зачехленные, большая стеклянная люстра ни разу не зажигалась, семейная кровать пылилась без употребления – бывшему обитателю прерий было привычней в полотняной койке. Тоскливо одному в двухэтажном доме, потолок и стены давят. В кабинете и то лучше. Тут теснота своя, привычная и понятная: рабочий стол, несгораемый шкаф, полка с оружием. Не пахнет пустотой, как дома. И спится лучше. Уолтер охотно оставался здесь на ночь, если предоставлялся хоть какой-то предлог, а нынче предлог имелся самый уважительный. Дежурного сержант отпустил домой, тот был человек семейный. В участке было тихо, мирно. Каталажка пустовала – ни загулявшей матросни, ни пьяных клиентов из «Девятого номера». Благодать! Мурлыкая песенку про славный шестьдесят пятый год, Локстон простирнул рубашку. Понюхал носки и надел обратно – еще денек можно было походить. Сварил крепкий кофе, выкурил сигару, а там уж пора было устраиваться на ночлег. Расположился в кресле, ноги положил на стул, сапоги снял. Одеяло в кабинете имелось, кое-где протершееся, но самое любимое, под которым всегда снились отличные сны. Зевнув, сержант осмотрел комнату – все ли как надо. Трудно, конечно, представить, чтобы английские шпионы или япошки сунулись шуровать в полицейском участке, но осторожность не помешает. Дверь кабинета заперта на ключ. Рама и оконная решетка тоже, только форточка оставлена открытой, не то задохнешься. Расстояние между прутьями узкое – разве что кошка пролезет. Дождь, что шел с полудня, перестал, в небе засияла луна, и такая яркая, что пришлось надвинуть козырек на глаза. Уолтер поворочался, пристраиваясь. За пазухой хрустнули исписанные кровью бумажки. Каких только уродов нет на свете, покачал он головой. Засыпал Локстон всегда быстро, но сначала (он это больше всего любил) в мозгу помелькают цветные картинки из прошлого, а то и из вовсе никогда не бывавшего. Они будут кружиться, сменяя и выталкивая друг друга, и постепенно перейдут в первый сон, из всех самый сладкий. Все так и было. Он увидел конскую голову с острыми, мерно подрагивающими ушами, несущуюся навстречу землю, всю поросшую бурой травой; потом высокое-высокое небо с белыми облаками, какое бывает лишь над большущим простором; потом одну женщину, которая любила его (а может, притворялась) в Луисвилле в шестьдесят девятом; потом почему-то карлика в разноцветном трико – он вертелся и прыгал через кольцо. Это последнее видение, выплывшее откуда-то из совсем забытого прошлого, из детства что ли, незаметно перешло в сон. Сержант замычал, восхищаясь маленьким циркачом, который, оказывается, умел и летать, и пускать изо рта языки пламени. Тут начался сон менее приятный, про пожар – это спящему стало жарко под одеялом. Он заворочался, одеяло сползло на пол, и в царстве снов дело сразу пошло на лад. Проснулся Уолтер далеко за полночь. Не сам по себе – услышал доносившийся издалека звон. Спросонья не сразу сообразил: дверной колокольчик. Специально вывешен перед входом, на случай какой-нибудь срочной ночной надобности. Уговор с Асагавой и русским вице-консулом был такой: что бы ни стряслось, сержант из участка ни ногой. Если какая драка, поножовщина, убийство – плевать. Подождет до утра. Посему Локстон повернулся на бок и хотел спать дальше, но трезвон все не умолкал. Или пойти посмотреть? Конечно, не выходя наружу, мало ли что. Может, это ловушка. Может, это лихие люди за своими бумажками явились. Взял револьвер. Бесшумно ступая, вышел в коридор. Во входной двери имелось хитрое окошечко, из темного стекла. Изнутри через него видно, а снаружи нет. Локстон выглянул, увидел на крыльце японскую девку в полосатом кимоно, какие носит прислуга в гостинице «Интернациональ». Туземка протянула руку к колокольчику, снова задергала что было мочи. Только теперь еще и заверещала: – Порисмен-сан! Моя Кумико, гасчиница «Интанасянару»! Беда! Маторосу убивар! Совсем убивар! Бириарудо! Парка драрся! Дырка горова! Понятно. В биллиардной матросы киями подрались и кому-то черепок проломили. Обычное дело. – Завтра утром! – крикнул Локстон. – Скажи хозяину, утром пришлю констебля! – Нерьзя утро! Сичас надо! Маторосу умирар! – Ну и что я ему, башку назад заклею? Иди, девка, иди. Сказано, завтра. Она давай еще звонить, но успокоенный сержант уже шел обратно по коридору. Будет им начальник полиции среди ночи бегать, из-за ерунды. Если б даже не важные бумаги за пазухой, все равно бы не пошел. Когда колокольчик, наконец, умолк, стало тихо-тихо. Уолтер не слышал даже собственных шагов – ноги в носках ступали по деревянному полу совершенно беззвучно. Если б не эта абсолютная тишина, нипочем бы сержанту не услышать легчайший шорох, донесшийся из-за кабинетной двери. Там кто-то был! Локстон обмер, сердце так и припустило галопом. Приложил к щели ухо – точно! Кто-то шуровал в столе, выдвигал ящики. Сукины дети, что удумали! Нарочно выманили из комнаты, а сами… Но как пролезли? Выйдя в коридор, он же запер дверь ключом! Ну, держитесь, гады. Зажав в левой руке револьвер, он бесшумно вставил ключ в замочную скважину. Повернул, дернул ручку, рванулся в комнату. – Стоять!!! Убью!!! И выпалил бы, но сержанта ожидал сюрприз. У письменного стала темнела крошечная фигурка, фута в три ростом. В первый миг Уолтер вообразил, что все еще спит и снова видит во сне карлика. Но когда щелкнул рычажком лампы и зажегся газ, оказалось, что никакой это не карлик, а маленький японский мальчишка, совсем голый. – Ты кто? – пролепетал Локстон. – Откуда? Как попал? Чертенок проворно шмыгнул к окну, по-мартышечьи скакнул, боком втиснулся между прутьями решетки, ввинтился в форточку и, верно, улепетнул бы, но сержант не оплошал – подлетел, успел схватить за ногу и вытянуть обратно. По крайней мере, выяснился ответ на третий вопрос. Оголец влез в форточку. Даже для него она была узковата, о чем свидетельствовали ссадины на бедрах. Потому, видно, и голый – в одежде бы не протиснулся. Вот тебе и раз. Ждал кого угодно – шпионов, убийц, коварных ниндзя, а вместо них явился какой-то обглодыш. – А ну отвечай. – Взял мальчишку за тощие плечики, тряхнул. – Катару! Дарэ да? Дарэ окутта?[31] Стервец смотрел на огромного краснолицего американца немигающим взглядом. Задранное кверху личико – узкое, остроносое – было бесстрастным, непроницаемым. Хорек, чистый хорек, подумал сержант. – Молчать будешь? – грозно сказал он. – Я тебе язык развяжу! Мита ка?[32] Расстегнул пряжку, потянул из штанов ремень. Парнишка (лет восемь ему было, никак не больше) глядел на Локстона все так же безразлично, даже устало, будто маленький старичок. – Ну?! – рявкнул на него сержант страшным голосом. Но странный ребенок не испугался, а вроде как даже развеселился. Во всяком случае, его губы поползли в стороны, словно он не мог сдержать улыбки. Изо рта высунулась черная трубочка. Что-то свистнуло, и сержанту показалось, что его в грудь ужалила оса. Он удивленно посмотрел – из рубашки, где сердце, что-то торчало, поблескивало. Никак иголка? Но откуда она взялась? Хотел выдернуть, но почему-то не смог поднять рук. Потом все загудело, загрохотало, и Уолтер обнаружил, что лежит на полу. Паренек, на которого он только что смотрел сверху, теперь навис над ним – огромный, заслоняющий собой весь потолок. Неправдоподобных размеров ручища потянулась книзу, становясь все больше и больше. Потом стало темно, пропали все звуки. Легкие пальцы шарили по груди, это было щекотно. Зрение – первым, Последним умирает Осязание. Голова с плеч В сумерках, на исходе длинного дня Асагава наведался к тридцать седьмому пирсу. Причал был особенный, полицейский, для арестованных лодок. Там уже третью неделю стояла «Каппа-мару», большая рыбацкая шаланда, задержанная по подозрению в контрабанде. В последнее время вдоль залива повадились шастать джонки из Гонконга и Аомыня. Курсировали в нейтральных водах, ждали безлунной ночи, когда с берега подойдут быстроходные лодки и заберут ящики с вином, мешки с кофе, тюки табака, плетеные короба с опиумом. Братья Сакаи, чья шаланда, попались и теперь сидели в тюрьме, а их суденышку инспектор придумал полезное применение.