Титулярный советник поневоле подался вперед. – Как, ты можешь видеть и это? – Да. Читать лицо убийцы нетрудно, оно вылеплено слишком резко, и краски контрастны. – Прямо Ломброзо, – пробормотал Эраст Петрович, трогая себя за скулу. – Нет-нет, ничего, продолжай. – Больше всего зарубок на лицах боевых генералов, артиллерийских офицеров и, конечно, палачей. Но самые страшные шрамы, невидимые обычным людям, были у очень мирного и славного человека, врача в публичном доме, где я служила. О-Юми произнесла это так спокойно, будто речь шла о самой обыкновенной службе – какой-нибудь портнихой или модисткой. У Фандорина внутри все так и сжалось, и он поспешно, чтоб она не заметила, спросил: – У врача? Как странно. – Ничего странного. За долгие годы он помог тысячам девушек вытравить плод. Но если у врача зарубки были мелкие, будто рябь на воде, то у Алджи они глубокие и кровоточащие. Как же мне его не бояться? – Ничего он тебе не сделает, – мрачно, но твердо сказал титулярный советник. – Не успеет. Булкоксу конец. Она смотрела на него со страхом и восхищением: – Ты убьешь его раньше, да? – Нет, – ответил Эраст Петрович, отодвинув шторку и осторожно присматриваясь к доронинским окнам. – Булкокса на днях вышлют из Японии. С позором. А может быть, даже посадят в тюрьму. Время было обеденное, Сирота, как обычно, наверняка повел свою «капитанскую дочку» к табльдоту в «Гранд-отель», но у окна консульской квартиры – проклятье! – маячила знакомая фигура. Всеволод Витальевич стоял, скрестив руки на груди, и смотрел прямо на застрявшую у ворот карету. Вести у него на глазах через двор О-Юми, да еще раздетую, в одной туфле, было немыслимо. – Что же мы медлим? – спросила она. – Идем! Я хочу поскорей обустроиться в своем новом доме. У тебя так неуютно! Но и пробираться воровским манером тоже было нельзя. О-Юми – гордая женщина, она почувствует себя оскорбленной. Да и он тоже будет хорош – стесняться собственной возлюбленной! Я не стесняюсь, сказал себе Эраст Петрович. Просто мне нужно подготовиться. Это раз. И она неодета. Это два. – Посиди здесь, – попросил он. – Я через минуту вернусь. По двору прошел деловитой походкой, но на доронинское окно все же искоса взглянул. Увидел, как Всеволод Витальевич отворачивается – пожалуй, с некоторой нарочитостью. Что бы это значило? Видимо, так: уже знает про Сугу и догадывается, что не обошлось без Фандорина; своим ожиданием у окна напоминает о себе и показывает, как ему не терпится выслушать объяснения; демонстративной индифферентностью дает понять, что не намерен этих объяснений требовать, – титулярный советник сам решит, когда уже можно. Очень тонко, очень благородно и очень кстати. Маса торчал перед кладовкой неподвижный, как китайский болванчик. – Ну что он? – спросил Эраст Петрович, поясняя смысл вопроса жестом. Слуга доложил при помощи мимики и жестов: сначала плакал, потом пел, потом уснул, один раз пришлось давать ему горшок. – Молодцом, – похвалил вице-консул. – Кансисуру. Итте куру. (Что означало: «Стеречь. Я ухожу».) На секунду заглянул к себе и скорей назад, к карете. Приоткрыл дверцу. – Ты раздета и разута, – сказал он очаровательной пассажирке, кладя на сиденье мешок мексиканского серебра. – Купи себе одежду. И вообще все, что сочтешь нужным. А это мои визитные карточки с адресом. Если что-то придется подшивать или, ну там не знаю, оставь приказчику, они доставят. Вернешься – обустраивайся. Ты в доме хозяйка. О-Юми с улыбкой, но без большого интереса тронула звякнувший мешок, высунула голую ножку и погладила ею Эраста Петровича по груди. – Ах, какой же я тупица! – воскликнул он. – В таком виде ты даже не сможешь войти в магазин! Украдкой оглянулся через плечо на консульство, сжал тонкую щиколотку. – Зачем я буду туда входить? – засмеялась О-Юми. – Все, что нужно, мне принесут в карету. * * * Антибулкоксовская коалиция, воссоединившаяся в полном составе, проводила совещание в кабинете начальника муниципальной полиции. Как-то само собою вышло, что роль председателя, хоть никем и не назначенного, перешла к инспектору Асагаве. Российский вице-консул, прежде признававшийся всеми за предводителя, легко уступил первенство. Во-первых, покинув соратников ради приватного дела, Эраст Петрович как бы утратил нравственное право ими руководить. А во-вторых, знал, что его ум и сердце сейчас заняты совсем другим. Дело же, между тем, было наисерьезнейшее, которым вполсилы заниматься не следовало. Впрочем, Асагава превосходно провел аналитическую работу и без участия Фандорина. – Итак, джентльмены, у нас имеется свидетель, готовый дать показания. Но человек он ненадежный, с сомнительной репутацией, и его слова без документального подтверждения стоят немногого. У нас есть подписанная кровью клятва сацумских боевиков, но эта улика изобличает лишь покойного интенданта Сугу. Еще есть изъятые Сугой полицейские рапорты, но они опять-таки не могут быть использованы против Булкокса. Единственная несомненная улика – зашифрованная схема заговора, в качестве центральной фигуры которого выступает главный иностранный советник императорского правительства. Но для того, чтобы схема стала доказательством, ее сначала нужно полностью расшифровать. До этого передавать документ властям нельзя. Можно совершить роковую ошибку – мы ведь не знаем, кто еще из сановников причастен к заговору. Раз уж сам интендант полиции… – Правильно, – одобрил Локстон. Он попыхивал сигарой на подоконнике, у открытого окна – щадил чувствительное обоняние доктора Твигса. – Я вообще не доверяю никому из япошек… Конечно, кроме вас, дружище Гоу. Пускай док покумекает, разберет эти каракули. Выявим всех плохих парней, тогда и вмажем по ним разом. Верно, Расти? Эраст Петрович кивнул сержанту, но смотрел только на инспектора. – Все это п-правильно, но у нас мало времени. Булкокс человек умный, и у него могущественные союзники, которые не остановятся ни перед чем. Я не сомневаюсь, что Булкокс проявит особенное внимание к моей персоне (тут вице-консул смущенно кашлянул) и к вам, ибо известно, что расследованием дела о сацумской тройке мы занимались вместе. Эраст Петрович здесь позволил себе несколько уклониться от правды, но лишь в деталях. Даже если б у англичанина не было личных причин его ненавидеть, участники конспирации, напуганные странной смертью интенданта, непременно заинтересовались бы русским вице-консулом. Вместе с Сугой принимал деятельнейшее участие в расследовании заговора против Окубо – это раз. Удар по интенданту служит интересам Российской империи – это два. Да тут еще и три: в недавнем объяснении с Булкоксом титулярный советник был неосторожен – дал понять, что подозревает британца в намерении сжечь некие компрометирующие документы. В тот эмоциональный момент достопочтенный, вероятно, не придал значения, но потом, конечно, припомнит. А уж что он теперь размышляет о русском дипломате безотрывно и с сугубой заинтересованностью, в том можно не сомневаться… В кабинете становилось душновато. Асагава подошел к окну, встал подле сержанта, хотел вдохнуть свежего воздуха, но вместо этого поперхнулся злым табачным духом и закашлялся. Помахал рукой, разгоняя дымное облако, повернулся к окну спиной. – Возможно, Фандорин-сан прав. Во всяком случае, лишняя предосторожность не помешает. Разделим улики, чтобы не держать их в одном месте. Схему заберет Твигс-сэнсэй – это понятно. Вся наша надежда теперь на вас, доктор. Ради Бога, никуда не выходите из дома. Никаких визитов, никаких пациентов. Скажитесь больным. Твигс важно кивнул, погладил себя по карману – очевидно, ключевая улика лежала там. – Я возьму полицейские рапорты, тем более что три из них написаны мной. Вам, сержант, достаются клятвы. Американец взял три листка, покрытых бурыми письменами, с любопытством рассмотрел их. – Можете на меня положиться. Бумажки будут при мне, а сам я шагу из участка не сделаю. Даже ночевать тут останусь. – Вот и отлично, это лучше всего. – А что достанется мне? – спросил Эраст Петрович. – На вашем попечении единственный свидетель. Этого вполне довольно. Фандорин смешался. – Господа… Я как раз хотел просить вас забрать у меня князя. Видите ли, мои домашние обстоятельства несколько изменились. Я теперь никак не смогу держать его у себя… Меняю на любую из улик. И, пожалуйста, как можно скорее. Инспектор пытливо посмотрел на вице-консула, однако задавать вопросов не стал. – Хорошо. Но при свете дня это невозможно – увидят. Вот что. Я знаю, где разместить князя, есть одно хорошее место – не сбежит. Ночью, перед самым рассветом, приводите его на тридцать седьмой пирс, это у моста Фудзими. – Б-благодарю. А если доктору не удастся расшифровка? Что тогда? И на это у обстоятельного японца был готов ответ: – Если сэнсэй не расшифрует схему, придется действовать неофициальным путем. Мы передадим все, что знаем, вместе с уликами и показаниями свидетеля, какой-нибудь из иностранных газет. Только, разумеется, не британской. Например, в редакцию «Л'Эко дю Жапон». Французы придут в восторг от такой сенсации. Пускай Булкокс оправдывается, требует опровержения – тайное станет явным. * * * По дороге домой Эрасту Петровичу бросилась в глаза витрина модного магазина «Мадам Бетиз», вернее большущий рекламный плакат, весь разрисованный розочками и купидончиками: «Новинка парижского сезона! Чулки в мелкую и крупную сетку, всех размеров, с муаровыми подвязками!». Вспомнив некую щиколотку, вице-консул вспыхнул. Вошел в лавку. Парижские чулки оказались на диво хороши, а уж на вышепомянутой конечности должны были и вовсе смотреться умопомрачительным образом. Фандорин выбрал полдюжины: черные, сиреневые, красные, белые, темно-бордовые и цвета «восход над морем». – Какой угодно размер? – спросил надушенный приказчик. Титулярный советник пришел было в смятение – о размере он не подумал, но на выручку ему явилась владелица магазина, сама мадам Бетиз. – Анри, мсье нужен первый. Самый маленький, – проворковала она, разглядывая покупателя с любопытством (так ему, во всяком случае, показалось). В самом деле, самый маленький, спохватился Эраст Петрович, мысленно представив крошечную ножку О-Юми. Но откуда эта женщина знает? Тоже какое-нибудь парижское нинсо?