Обрезанная веревка на мундштуке может служить доказательством лишь для Асагавы и Фандорина. Что их свидетельство против слова генерала Суги? Пропавшие из дела донесения? Тоже пустое. Может, их в папке вообще не было. А если и были – предположим, остался след в каком-нибудь конторском журнале, – то черт знает, кто их из папки изъял. Эраст Петрович размышлял до полуночи, сидя в кресле и глядя на красный огонек сигары. В полночь же в темную гостиную вошел слуга и подал записку, доставленную срочной городской почтой. На листке было написано по-английски крупными буквами: «Grand Hotel, Number 16. Now!».[19] Похоже, Асагава тоже времени даром не терял. До чего-то додумался? Что-то разузнал? Фандорин хотел немедленно отправиться в указанное место, но возникло неожиданное осложнение в виде Масы. Японец ни за что не соглашался отпустить господина среди ночи одного. Напялил свой дурацкий котелок, сунул под мышку зонтик, и по упрямо выпяченному подбородку было видно, что он не отвяжется. Объясняться с ним без языка было затруднительно, да и времени жалко – в письме ведь сказано «Now!». Брать с собой в гостиницу это чучело тоже было нельзя. Эраст Петрович намеревался проскользнуть в отель незамеченным, а Маса своими деревянными котурнами грохотал, как целый эскадрон. Пришлось пойти на хитрость. Фандорин сделал вид, что передумал выходить из дома. Скинул цилиндр, плащ. Вернулся в комнаты, даже умылся перед сном. Когда же Маса с поклоном удалился, титулярный советник залез на подоконник и спрыгнул в сад. В темноте больно ударился коленкой, выругался. Это надо же – до такой степени быть затравленным собственным слугой! До «Гранд-отеля» было рукой подать. Эраст Петрович прошел пустынной набережной, осторожно заглянул в фойе. На удачу портье дремал за своей стойкой. Несколько бесшумных шагов, и ночной гость уже на лестнице. Взбежал на второй этаж. Ага, вот и номер 16. В двери торчал ключ – очень предусмотрительно, можно обойтись без стука, который в ночной час, не дай Бог, привлек бы внимание какого-нибудь бессонного постояльца. Фандорин приоткрыл дверь, скользнул внутрь. На сером фоне окна прорисовывался силуэт – но не Асагавы, а куда более тонкий. Навстречу вошедшему метнулась по-кошачьи гибкая фигура. Длинные пальцы обхватили лицо оторопевшего вице-консула. – Я не могу без тебя! – пропел незабываемый, чуть хрипловатый голос. Ноздри титулярного советника щекотнул волшебный аромат ирисов. Грустные мысли, На сердце тоска – и вдруг Запах ирисов. Зов любви «Не поддаваться, не поддаваться!» – отчаянно сигналил обезумевшему сердцу разум. Но руки сами, вопреки рассудку, обхватили упругое тело той, что измучила душу бедного вице-консула. О-Юми рванула его воротничок – на пол полетели пуговицы. Покрывая быстрыми поцелуями обнажившуюся шею, задыхаясь от страсти, она нетерпеливо потянула с плеч Фандорина сюртук. И тут произошло то, что следовало бы назвать истинным торжеством разума над необузданной стихией чувств. Собрав в кулак всю свою волю (а таковой титулярному советнику было не занимать), он взял О-Юми за запястья и отвел их от себя – мягко, но непреклонно. На то было две причины, и обе веские. Первую Эраст Петрович наскоро сформулировал так: «Что я ей, мальчик? Захотела – исчезла, захотела – свистнула, и я тут как тут?» Несмотря на свою расплывчатость, резон был наиважнейший. В схватке двух миров, именуемой «любовью», всегда есть монарх и подданный, победитель и побежденный. Именно этот ключевой вопрос в данную минуту и решался. Быть подданным и побежденным Фандорин не желал и не умел. Вторая причина со сферой любовной ничего общего не имела. Тут пахло мистикой, причем очень тревожного свойства. – Откуда вы узнали, что мы с Асагавой договорились сообщаться записками? – строго спросил Эраст Петрович, пытаясь разглядеть в темноте выражение ее лица. – Да еще так быстро? За нами следили? Подслушивали? Какую роль в этой истории вы играете? Она молча глядела на него снизу вверх, не шевелясь, не пытаясь высвободиться, но пальцы молодого человека пылали от прикосновения к ее коже. Вдруг вспомнилось определение из гимназического учебника по физике: «Электричество, содержащееся в теле, сообщает этому телу особое свойство, способное притягивать другое тело…» Тряхнув головой, Фандорин твердо сказал: – В тот раз вы ускользнули, ничего мне не объяснив. Но сегодня вам придется ответить на мои вопросы. Г-говорите же! И О-Юми заговорила. – Кто это – Асагава? – спросила она и рывком выдернула запястья из его пальцев – электрическая цепь разорвалась. – Вы думали, что записку вам прислал кто-то другой? И сразу же пришли? Два этих долгих дня я думала только о нем, а он… Какая же я дура! Он хотел удержать ее, но не сумел. Пригнувшись, она проскользнула под его рукой, выскочила в коридор. Перед носом у Эраста Петровича хлопнула дверь. Он схватился за ручку, но в замке уже повернулся ключ. – Постойте! – в ужасе крикнул титулярный советник. – Не уходите! Догнать, остановить, оправдаться! Но нет – из коридора донеслось приглушенное рыдание, потом звук легких удаляющихся шагов. Разум съежился, забился в дальний уголок сознания. Сейчас душой Фандорина владели одни лишь чувства: страсть, ужас, отчаяние. И самое сильное из всех – ощущение невозвратимой утраты. И какой утраты! Словно лишился всего на свете, и кроме самого себя винить в этом некого. – Черт! Черт! Черт! – заскрипел зубами несчастный вице-консул и с размаху двинул кулаком о дверной косяк. Проклятая полицейская выучка! Безоглядная, смелая женщина, живущая сердцем, – драгоценнейшая из всех женщин земли – сама бросилась ему в объятья. Наверняка многим при этом рисковала, быть может, поставила на карту всю свою жизнь. А он ей допрос с пристрастием: «Следили?» «Подслушивали?» «Какую играли роль?» Боже, какой ужас, какой позор! Из груди титулярного советника вырвался стон. Шатаясь, он дошел до кровати (той самой, на которой ему могло быть даровано неземное блаженство!) и рухнул на нее лицом вниз. Какое-то время Эраст Петрович пролежал так без движения, сотрясаясь всем телом. Если б мог рыдать, то наверняка бы разрыдался, но этот род эмоционального облегчения Фандориным был раз и навсегда утрачен. Давно, очень давно не испытывал он такого потрясения – пожалуй, даже и несоразмерного происшедшему. Словно бы душа, долгое время закованная в ледяной панцырь, вдруг начала оживать и оттого заныла, засочилась оттаивающей кровью. «Что со мной? Что со мной происходит?» – сначала все повторял он, но думал не о себе – о ней. Оцепеневший мозг понемногу просыпался, и так возник другой вопрос, куда более насущный. «Что теперь делать?» Эраст Петрович рывком сел на кровати. Дрожь прошла, сердце билось быстро, но размеренно. Как что? Отыскать ее. Немедленно. И будь что будет. Иначе – мозговая лихорадка, разрыв сердца, гибель души. Титулярный советник бросился к запертой двери, наскоро ощупал ее, приложился плечом. Дверь крепкая, но вышибить, пожалуй, можно. Только ведь будет грохот, прибежит прислуга. Представился жирный заголовок в завтрашней «Джапан газетт»: «RUSSIAN VICE-CONSUL DEBAUCHING IN GRAND HOTEL»[20] Эраст Петрович выглянул в окно. Второй этаж был высокий, и куда прыгаешь, в темноте не видно. Может, там груда камней или какие-нибудь садовые грабли, забытые садовником? Эти опасения, однако, не остановили ошалевшего титулярного советника. Рассудив, что такова уж, видно, его сегодняшняя планида – лазить через подоконники и прыгать в ночь, – он повис на руках, расцепил пальцы. С приземлением повезло – угодил на газон. Отряхнул перепачканные колени, огляделся. Сад был внутренний, со всех сторон окруженный высоким забором. Но этакая малость Фандорина не смутила. Он с разбега ухватился за верхний край ограды, ловко подтянулся, сел. Хотел соскочить в переулок – не вышло: фалда зацепилась за гвоздь. Подергал-подергал – никак. Сукно было отменное, парижской кройки. – RUSSIAN VICE-CONSUL STUCK AT TOP OF FENCE,[21] – пробормотал Эраст Петрович. Рванул сильнее – сюртук затрещал. Оп-ля!