Чиновник уклончиво ответил: – Когда я был в плену у турок, меня там научили одной штуке, но лучше заранее не рассказывать, сами увидите. Его слова произвели на японцев странное действие. Полицейские зашушукались, а Суга недоверчиво переспросил: – Вы были в плену? – Ну да. Во время недавней балканской кампании. Давешний седоусый посмотрел на Эраста Петровича с явным презрением. Взгляды остальных тоже никак нельзя было назвать лестными. Вице-интендант подошел, великодушно похлопал Фандорина по плечу: – Ничего, на войне всякое бывает. Во время экспедиции на Формозу гвардейский поручик Татибана, храбрейший офицер, тоже попал в плен. Он был тяжело ранен, без сознания, китайцы взяли его прямо в госпитальной повозке. Конечно, потом, придя в себя, он удавился на бинте. Но не всегда под рукой есть бинт. Потом он повторил то же самое остальным (Эраст Петрович разобрал имя «Татибана»), а Сирота тихонько объяснил: – В Японии считается, что самурай не может попадать в плен. Дикость, конечно. Предрассудок, – поспешно добавил письмоводитель. Титулярный советник разозлился. Повысив голос, упрямо повторил: – Я должен быть в ударной группе. Настаиваю на этом. П-позволю себе напомнить, что без меня и моих помощников никакой операции вообще бы не было. Между японцами возникла дискуссия, предметом которой явно был Фандорин, но переводчик изложил суть спора коротко и немного сконфуженно: – Это… Ну в общем… Господа полицейские обсуждают ваш цвет кожи, рост, величину носа… – Могу я попросить вас раздеться до пояса, – вдруг обратился к титулярному советнику Суга. И, подав пример, первым снял китель с рубашкой. Тело у вице-интенданта было плотно сбитое, крепкое, а живот хоть и большой, но совсем не дряблый. Внимание Эраста Петровича, впрочем, привлекли не столько особенности генеральской анатомии, сколько старинный золотой крестик, свисавший на выпуклую безволосую грудь. Поймав взгляд Фандорина, Суга пояснил: – Триста лет назад наш род был христианским. Потом, когда европейских миссионеров изгнали из страны, а их веру запретили, мои предки отреклись от чужеземной религии, но крестик сохранили как реликвию. Его носила моя прапрапрабабка, донна Мария Суга, которая предпочла отречению смерть. В память о ней я тоже принял христианство – теперь это никому не возбраняется. Разделись? А теперь посмотрите на меня и на себя. Он встал рядом, плечом к плечу, и стало ясно, зачем понадобилось раздевание. Мало того, что вице-консул возвышался над соседом на целую голову, так еще и его кожа сияла явно неяпонской белизной. – Крестьяне почти голые, – сказал Суга. – Вы будете торчать над полем и сверкать, как заснеженная гора Фудзи. – Все равно, – твердо заявил титулярный советник. – Я должен быть в ударной г-группе. Больше его убеждать не стали. Полицейские сгрудились вокруг своего начальника, переговариваясь вполголоса. Потом седоусый громко выкрикнул: «Кусо! Умано кусо!» Расхохотавшись, вице-интендант хлопнул его по плечу. – Что он с-сказал? Сирота пожал плечами: – Комиссар Иваока сказал: «Навоз. Конский навоз». – Это он про меня? – вспыхнул Эраст Петрович. – Скажите ему, что в таком с-случае он… – Нет-нет, как вы могли подумать! – перебил письмоводитель, прислушиваясь к разговору. – Тут другое… Инспектор Асагава спрашивает, как быть с вашим ростом. Крестьяне не бывают такими дырдами. Я правильно сказал это слово? – Правильно, правильно. Фандорин с подозрением следил за действиями комиссара Иваоки. Тот отделился от группы, снял белую перчатку и зачерпнул пригоршню навоза. – Господин Сасаки из отдела особо важных преступлений говорит, что вы настоящий кирин, но это ничего, потому что крестьяне все равно никогда не распрямляются. – Кто-кто я? – Кирин – это такой мифический зверь. Как жирафа. – А-а… Седоусый подошел, слегка поклонился и шлепнул кусок навоза прямо на белую грудь российского дипломата. Тот так и обомлел. – Ну вот, – перевел Сирота. – Теперь вы уже непохожи на заснеженную вершину Фудзи. Комиссар Иваока разамазывал по животу Эраста Петровича желто-коричневую дурно пахнущую массу. Фандорин морщился, но терпел. Благородный муж Так чист, что не запачкать Даже навозом. Тигр на свободе Оказывается, к зловонию привыкнуть можно. Запах навоза перестал терзать обоняние титулярного советника довольно скоро. Гораздо хуже были мухи. Привлеченные аппетитным ароматом, они слетелись на бедного Фандорина со всего японского архипелага или, по меньшей мере, со всей префектуры Канагава. Сначала он пробовал их отгонять, потом перестал, потому что машущий руками крестьянин мог привлечь к себе внимание. Стиснув зубы, молча сносил тошнотворное щекотание множества зеленых тварей, деловито ползавших по спине, груди, лицу. Скрюченный дипломат медленно двигался по колено в воде, выдергивая какую-то растительность. Никто не удосужился объяснить ему, как выглядят сорняки, поэтому, скорее всего, он расправлялся с ростками риса, однако обливающегося потом чиновника это тревожило меньше всего. Он ненавидел и рис, и заливное земледелие, и собственное упрямство, обеспечившее ему участие в ударной группе. Вторым членом группы был инициатор навозного помазания седоусый Иваока. Правда, пышных, браво подкрученных усов у комиссара уже не было – сбрил перед началом операции, чтобы больше походить на крестьянина. Эрасту Петровичу свои отстоять удалось, но их размочили и спустили по углам рта двумя сосульками. Это было единственное, что сейчас утешало титулярного советника, – во всех прочих отношениях Иваока устроился куда лучше. Во-первых, им совершенно не интересовались мухи, которым вполне хватало пахучего Эраста Петровича. Во-вторых, по чавкающей грязи комиссар передвигался без видимых усилий, да и прополка ему, похоже, была не в тягость – он то и дело останавливался и отдыхал, поджидая отставшего напарника. А самую большую зависть у Фандорина вызывал большой белый веер, которым запасся предусмотрительный японец. Дорого бы сейчас заплатил титулярный советник, чтобы хоть изредка обдать лицо движением воздуха, сдуть с него проклятых насекомых. В соломенной шляпе, опущенной чуть не до подбородка, были проделаны две дырки, чтобы наблюдать за храмом, не поднимая головы. Двести шагов, отделявших холм от края поля, оба «крестьянина» преодолели часа за полтора. Теперь топтались в нескольких саженях от суши, но ближе ни-ни, чтобы не переполошился дозорный. И так, поди, глаз с них не спускает. Повернулись и так, и сяк – пусть убедится, что люди они мирные, безобидные, оружие им прятать негде. Группа поддержки, из шести переодетых (а вернее, раздетых) полицейских, держалась на отдалении. Еще одна работала с другой стороны, отсюда не видно. Вице-интендант все не появлялся, и Фандорин забеспокоился – сумеет ли разогнуться, когда наконец наступит время действовать? Осторожно помял рукой поясницу – та отозвалась ломотой. Вдруг Иваока, не поднимая головы, тихонько зацыкал. Началось! По дорожке к храму шли двое: впереди степенно шествовал синтоистский жрец-каннуси в черном одеянии и колпаке, за ним семенила храмовая прислужница-мико в белом кимоно и алых шароварах, по сторонам ее набеленного лица свисали длинные прямые волосы. Она споткнулась, уронила какую-то миску, грациозно опустилась на корточки. Потом побежала догонять жреца, по-девичьи нескладно вихляя бедрами. Фандорин поневоле улыбнулся – ай да Асагава, какие актерские способности! Перед лестницей каннуси остановился, окунул в миску веничек, стал махать им во все стороны, что-то напевая – это Суга приступил к обряду очищения. Усы у вице-интенданта, как и у Фандорина, свисали книзу, а кроме того, к подбородку его превосходительства еще и приклеили длинную седую бороденку. Комиссар шепнул: – Go! Дозорный наверняка смотрит только на нежданного гостя, ему сейчас не до крестьян. Стараясь не шлепать по воде, Эраст Петрович двинулся к холму. Четверть минуты спустя оба уже были в зарослях бамбука. По лодыжкам титулярного советника стекала жидкая грязь. Иваока поднимался по склону первым. Сделает несколько бесшумных шагов, прислушается, потом машет напарнику – давай, мол, можно. Так, глядя в широкую, мускулистую спину комиссара, Фандорин и добрался до вершины. Залегли под кустом, стали осматриваться. Точку Иваока рассчитал идеально – отсюда было видно и святилище, и каменную лестницу, по которой медленно поднимались две фигуры, черная и бело-красная. На каждой ступеньке Суга останавливался, махал своим веничком. Его гнусавый напев постепенно приближался. Наверху, под священными воротами, дожидался Сэмуси. Он был в одной набедренной повязке – надо полагать, чтоб продемонстрировать свое уродство – и униженно кланялся до земли. Изображает убогого калеку, нашедшего пристанище в заброшенном храме, догадался Фандорин. Хочет разжалобить священника. А что остальные? Вот они, голубчики. Сацумцы спрятались за святилищем – Суге и Асагаве с лестницы не разглядеть, а отсюда, из кустов было отлично видно. В какой-нибудь дюжине шагов от комиссара и титулярного советника стояли, вжавшись в стену, трое мужчин в легких кимоно. Один, с подвязанной левой рукой, осторожно выглядывал за угол, двое остальных не спускали глаз с сухорукого.