– О ком вы говорите? – в панике пролепетала Лидина. – Я не пони… – О том, чье задание вы исполняете, – нетерпеливо перебил Фандорин, прислушиваясь. – Штабс-капитан, ваш попутчик. Ведь это он велел вам меня сюда заманить. Но в квартире его нет, я бы почувствовал. Где же он? Она вскинула руку к груди. Знает, все знает! Но откуда? – Вася мне не любовник, – скороговоркой сказала она, не столько осознав, сколько почувствовав, что сейчас нужно говорить правду. – Он мой друг, и я действительно хочу ему помочь. Где он – не спрашивайте, этого я вам не скажу. Эраст Петрович, милый, я хочу просить вас о милосердии! – О чем?! – О милосердии! Человек совершил оплошность. Пускай с вашей военной точки зрения она считается преступлением, но это всего лишь рассеянность! Разве можно за рассеянность карать так строго? Брюнет наморщил лоб, пистолет сунул в карман. – Что-то я не п-пойму… О ком вы говорите? – Да о нем, о нем! О Васе Рыбникове! Ну, потерял он этот ваш чертеж, так что же теперь, губить хорошего человека? Ведь это чудовищно! Война через месяц или через полгода кончится, а ему на каторгу? Или того хуже? Это не по-человечески, не по-христиански, согласитесь! – и так искренне, так проникновенно у нее это вырвалось, что у самой на глазах выступили слезы. Даже сухаря Фандорина проняло – он смотрел с удивлением, даже с растерянностью. – Как вы могли подумать, что я спасаю своего любовника! – горько произнесла Гликерия Романовна, развивая успех. – Разве стала бы я, любя одного мужчину, зазывать к себе другого? Да, вначале я намеревалась вас очаровать, чтобы помочь Васе, но… но вы в самом деле вскружили мне голову. Признаться, я даже и забыла, ради чего хотела завлечь вас… Знаете, вот здесь вдруг что-то сжалось… – Она положила руку пониже лифа, чтобы рельефнее обрисовался бюст, и без того очень недурной. Гликерия Романовна произнесла глухим от страсти голосом еще несколько фраз в том же роде, не слишком заботясь об их правдоподобии – известно, что мужчины на такие речи доверчивы, особенно, когда добыча столь близка и доступна. – Я ни о чем вас не прошу. И не буду просить. Забудем обо всем… Она запрокинула голову и повернула ее немного вбок. Во-первых, этот ракурс был самый выигрышный, а во-вторых, так было очень удобно ее поцеловать. Прошла секунда, вторая, третья. Поцелуя не было. Открыв и скосив глаза, Лидина увидела, что Фандорин смотрит не на нее, а в сторону. Ничего интересного там не было, лишь телефонный аппарат на стене. – П-потерял чертеж? Рыбников вам так сказал? – раздумчиво произнес следователь. – Он вам солгал, сударыня. Этот человек японский ш-шпион. Не хотите говорить, где он, – не нужно. Я и без вас это нынче же узнаю. П-прощайте. Развернулся и вышел из квартиры. У Гликерии Романовны чуть ноги не подкосились. Шпион? Какое чудовищное подозрение! Бедный Вася! Нужно немедленно предупредить его! Оказывается, опасность еще серьезней, чем он думает! И потом, Фандорин сказал, что нынче же узнает, где Вася прячется! Она схватила телефонный рожок, но вдруг испугалась, не подслушивает ли следователь с лестницы. Распахнула дверь – никого, только быстрые шаги по ступеням. Вернулась, стала телефонировать. – Пансион «Сен-Санс», – проворковал в трубке женский голос. Слышались звуки фортепиано, играющего веселую польку. – Мне срочно нужно Василия Александровича! – Их нету. – А скоро ли будет? – Они нам не докладываются. Какая невоспитанная горничная! Лидина в отчаянии топнула ногой. Выход был один: ехать туда и дожидаться. * * * Швейцар уставился на посетительницу так, будто к нему явилась не нарядная, в высшей степени приличная дама, а черт с рогами, и загородил проход грудью. – Вам кого? – спросил он подозрительно. Из дверей, как давеча из телефонной трубки, доносилась развеселая музыка. Это в пансионе-то, в одиннадцатом часу вечера? Ах да, ведь нынче 26 мая, окончание учебного года, вспомнила Гликерия Романовна. В пансионе, должно быть, выпускное празднество, потому и столько экипажей во дворе – родители приехали. Неудивительно, что швейцар не хочет пускать постороннего человека. – Я не на праздник, – объяснила ему Лидина. – Мне нужно дождаться господина Рыбникова. Он, наверное, скоро придет. – Пришел уже. Только к ним не сюда, вон туда пожалуйте, – показал привратник на крылечко. – Ах, какая я глупая! Разумеется, не может же Вася жить с пансионерками! Она взбежала по ступенькам, шурша шелком. Торопливо позвонила, да еще и принялась стучать. В окнах квартиры было темно. Ни тени, ни звука. Устав ждать, Лидина крикнула: – Василий Александрович! Это я! У меня срочное, ужасно важное дело! И дверь сразу открылась, в ту же самую секунду. На пороге стоял Рыбников и молча смотрел на нежданную гостью. – Отчего у вас темно? – спросила она почему-то шепотом. – Кажется, перегорел электрический трансформер. Что случилось? – Но свечи-то у вас есть? – спросила она входя и прямо с порога, волнуясь и глотая слова, принялась рассказывать плохую новость: как случайно, в одном доме, познакомилась с чиновником, ведущим дело, и что этот человек считает Василия Александровича японским шпионом. – Нужно объяснить ему, что чертеж у вас украли! Я буду свидетельницей, я расскажу про того типа из поезда! Вы не представляете, что за человек Фандорин. Очень серьезный господин, глаза как лед! Пускай разыскивает не вас, а того чернявого! Давайте я сама ему все объясню! Рыбников слушал ее сбивчивый рассказ молча и одну за одной зажигал свечи в канделябре. В подрагивающем свете его лицо показалось Гликерии Романовне таким усталым, несчастным и затравленным, что она задохнулась от жалости. – Я для вас все сделаю! Я вас не оставлю! – воскликнула Лидина, порывисто хватая его за руки. Он дернулся, и в глазах его вспыхнули странные искры, совершенно преобразившие заурядную внешность. Это лицо уже не казалось Гликерии Романовне жалким – о нет! По чертам Рыбникова метались черно-красные тени, он был сейчас похож на врубелевского Демона. – Боже, милый, милый, я же люблю вас… – пролепетала Лидина, потрясенная этим открытием. – Как же я… Вы самое дорогое, что у меня есть! Она протянула ему руки, лицо, все свое тело, трепеща в предвкушении встречного движения. Но бывший штабс-капитан издал звук, похожий на рычание – и попятился. – Уходите, – сказал он хрипло. – Немедленно уходите. Лидина не помнила, как выбежала на улицу. * * * Какое-то время Рыбников стоял в прихожей неподвижно, смотрел на огоньки свечей застывшим, помертвевшим взглядом. Потом в дверь тихонько постучали. Одним прыжком он подскочил, рванул створку. На крыльце стояла графиня. – Извините за беспокойство, – сказала она, вглядываясь в полумрак. – У меня нынче шумно, так я пришла справиться, не досаждают ли вам гости. Я могу сказать им, что на фортепиано лопнула струна, и завести граммофон в малой гостиной. Тогда будет тише… Почувствовав в поведении постояльца какую-то необычность, Бовада умолкла на полуслове. – Почему вы так на меня смотрите? Василий Александрович молча взял ее за руку, притянул к себе. Графиня была женщиной хладнокровной и чрезвычайно опытной, но тут от неожиданности растерялась.