– Что за чертовщина? – Это сюрикэн, он же сяринкэн. Метательное оружие «крадущихся». Есть в Японии такая секта потомственных шпионов. – Потомственных? – часто-часто заморгал надворный советник. – Это как у нашего Рыкалова из розыскного отдела? У него еще прадед в Секретной канцелярии служил, при Екатерине Великой. – Вроде этого. Так вот зачем он на киоск взобрался… Последняя реплика Эраста Петровича была адресована самому себе, но Мыльников вскинулся: – Зачем? – Чтоб метать по неподвижным мишеням. А вы – «к-кошка на заборе». Ну и наломали же вы, Мыльников, дров. – Что дрова. – По щекам Евстратия Павловича катились слезы. – Наломал – отвечу, не впервой. Людей жалко. Ведь какие молодцы, один к одному. Зябликов, Распашной, Касаткин, Мебиус… Со стороны Татарских улиц бешено вылетела коляска, из нее выкатился бледный человек без шляпы, еще издали закричал: – Евстратьпалыч! Беда! Ушел Дрозд! Пропал! – А наш подсадной что?! – Нашли с ножом в боку! Надворный советник зашелся таким бешеным матом, что из толпы донеслось уважительное: – Внятно излагает. А инженер быстрым шагом двигался в сторону вокзала. – Куда вы? – крикнул Мыльников. – В камеру хранения. Теперь за мелинитом не явятся. * * * Но Эраст Петрович ошибся. Перед распахнутой дверью переминался с ноги на ногу приемщик. – Ну как, взяли голубчиков? – спросил он, увидев Эраста Петровича. – Каких г-голубчиков? – Да как же! Тех двоих. Которые багаж забрали. Я жал на кнопку, как велено. Потом заглянул в комнату к господам жандармам. Смотрю – пусто. Инженер застонал, как от приступа боли. – Д-давно? – Первый был ровно в пять. Второй минуточек через семь-восемь. Брегет Эраста Петровича показывал пять двадцать девять. Надворный советник снова заматерился, но теперь уже не грозно, а жалобно, в миноре. – Это пока мы по дворам и подвалам лазали, – причитал он. Фандорин же констатировал траурным голосом: – Разгром хуже Цусимы. Слог второй, насквозь железнодорожный Здесь же, в коридоре, случился межведомственный конфликт. Эраст Петрович, от злости утративший свою обычную сдержанность, высказал Евстратию Павловичу все, что думает по поводу Особого Отдела, который горазд плодить доносчиков и провокаторов, а как дойдет до настоящего дела, оказывается ни на что не годен и лишь приносит вред. – Вы, жандармы, тоже хороши, – огрызнулся Мыльников. – Что это ваши умники без приказа с засады сорвались? Упустили мелинитчиков, где их теперь искать? И Фандорин умолк, сраженный то ли справедливостью упрека, то ли обращением «вы, жандармы». – Не сложилось у нас с вами сотрудничество, – вздохнул представитель Департамента полиции. – Теперь вы нажалуетесь на меня своему начальству, я на вас моему. Только писаниной делу не поможешь. Худой мир лучше доброй ссоры. Давайте так: вы своей железной дорогой занимайтесь, а я буду товарища Дрозда ловить. Как нам обоим по роду деятельности и должностной инструкции положено. Оно вернее будет. Охота за революционерами, вступившими в контакт с японской разведкой, Евстратию Павловичу явно представлялась делом более перспективным, чем погоня за неведомыми диверсантами, которых поди-ка сыщи на восьмитысячеверстной магистрали. Но Фандорину надворный советник до того опротивел, что инженер брезгливо сказал: – Отлично. Только на глаза мне больше не попадайтесь. – Хороший специалист никогда не попадается на глаза, – промурлыкал Евстратий Павлович и был таков. Лишь теперь, каясь, что потратил несколько драгоценных минут на пустые препирательства, Эраст Петрович взялся за работу. Первым делом подробно расспросил приемщика о предъявителях квитанций на багаж. Выяснилось, что человек, забравший восемь бумажных свертков, был одет как мастеровой (серая рубашка без воротничка, поддевка, сапоги), но лицо одежде не соответствовало – приемщик назвал его «непростым». – Что значит «непростое»? – Из образованных. Очкастый, волосья до плеч, бороденка, как у дьячка. Рабочий или ремесленник разве такой бывает. И еще хворый он. Лицо белое и все поперхивал, платком губы тер. Второй получатель, явившийся через несколько минут после очкастого, заинтересовал инженера еще больше – тут наметилась явная зацепка. Человек, унесший три дощатых ящика, был одет в форму железнодорожного почтовика! Тут приемщик ошибиться не мог – не первый год служил в ведомстве путей сообщения. Усатый, скуластое лицо, лет средних. На боку у получателя висела кобура, а это означало, что он сопровождает почтовый вагон, где, как известно, перевозят и денежные суммы, и ценные посылки. Уже предчувствуя удачу, но подавляя это опасное настроение, Фандорин спросил у подполковника Данилова, только что прибывшего к месту происшествия: – В последние двадцать минут, после половины шестого, поезда отправлялись? – Так точно, харбинский. Десять минут, как отошел. – Там они, голубчики. Оба, – уверенно заявил инженер. Подполковник засомневался: – А может, в город вернулись? Или следующего, павелецкого ждут? Он в шесть двадцать пять. – Нет. Неслучайно они явились почти в одно и то же время, с интервалом в несколько минут. Это раз. И, учтите, в какое время – на рассвете. Что на вокзале примечательного в шестом часу утра кроме отправления харбинского поезда? Это два. Ну и, конечно, третье. – Голос инженера посуровел. – На что диверсантам п-павелецкий поезд? Что они будут на павелецкой ветке взрывать – сено-солому и редиску-морковку? Нет, наши фигуранты уехали на харбинском. – Дать телеграмму, чтоб остановили состав? – Ни в коем случае. Там мелинит. Кто их знает, что это за люди. Заподозрят неладное – могут п-подорвать. Никаких задержек, никаких неурочных остановок. Мелинитчики и так настороже, нервничают. Скажите лучше, где первая остановка по расписанию? – Это курьерский. Стало быть, остановится только во Владимире. Сейчас посмотрю расписание… В девять тридцать. * * * Мощный паровоз, срочно снаряженный Даниловым, нагнал харбинца на границе Московской губернии и далее сохранял верстовую дистанцию, которую сократил лишь перед самым Владимиром. Всего с минутным опозданием влетел на соседний путь. Фандорин спрыгнул на платформу, не дожидаясь, пока локомотив остановится. Курьерский стоял на станции десять минут, так что каждый миг был дорог. Инженера встречал ротмистр Ленц, начальник Владимирского железнодорожно-жандармского отделения, подробно проинструктированный обо всем по телефону. Он диковато взглянул на фандоринский маскарад (засаленная тужурка, седые усы и брови, виски тоже седые, но их подкрашивать не пришлось), вытер платком распаренную лысину, но вопросов задавать не стал: