Съежившись от ледяного ветра, фройляйн Хильда Киршнер быстро шагала по узким средневековым улочкам австрийской столицы – позеленевшие крыши помпезных зданий, казалось, тоже сжались от засыпавшего их мокрого и липкого снега. Тротуары были абсолютно пусты, бронзовые скелеты фонарей освещали лишь пустые скамейки и объемистые тумбы с рекламой. Было слишком поздно даже для запоздалых прохожих. Конечно, у основной венской туристической достопримечательности, собора Святого Стефана, бывает довольно многолюдно в любое время суток, но это для нее не важно. От собора в сторону отходит извилистый глухой переулочек, вот он-то ей и нужен. Интересно, что бы подумала ее соседка, добропорядочная фройляйн Брош, если бы узнала, куда и, главное, почему исчезла ее старая приятельница, которой давно надлежало забыться одиноким сном в холодной девичьей постели? Какая разница? Дома ее все равно никто не ждет. Из-за строгого, почти монашеского воспитания Хильда осталась старой девой: красота поблекла, но к этому времени она не успела завести ни мужа, ни детей. А ведь раньше она чрезвычайно гордилась своей девственностью – сберегла, сохранила, не разметала по чужим подушкам, как глупые ветреные подруги. И для кого? Это никому не оказалось нужно. Теперь требуется лишь коротать оставшиеся годы в одиночку, являясь на скучную работу с пыльными стеллажами и грудами фолиантов. Впрочем, зря она так про свою работу. Ведь если бы не венский архив, она могла никогда не узнать великую тайну, за последний месяц полностью перевернувшую всю ее жизнь. Сначала важная бумага, присланная по факсу из русской полиции, потом срочный приезд рыженькой фольксдойче, затребовавшей книгу Гротенфенда о финикийских иероглифах, а также подробный английский перевод содержащихся в ней слов. Тех самых, что были начертаны на каменных плитах разрушенного римлянами храма Баал-Хаммона в сожженном Карфагене. Оригиналы этих табличек, как общеизвестно, были утеряны почти пятьсот лет назад во время штурма Будапешта турецкими янычарами. Перевод рыженькая изучала особенно долго, делая записи в лежащем рядом блокноте, производя пометки нужных страниц: обыденная, скучная процедура. Однако, заглянув в зал через час, фройляйн Киршнер застала гостью в жутком состоянии – бледную как мел, дрожащую, близкую к обмороку. Едва придя в себя после солидной порции нюхательной соли, девушка-фольксдойче потребовала принести ей что-то совсем несуразное – ВСЕ архивные данные по серийным убийствам женщин в Священной Римской империи. Дальше – больше: через сорок минут взбалмошная дама спросила, куда следует позвонить, чтобы заказать вертолет до Словакии, хотя это стоило безумных денег. Сделав звонок в вертолетную компанию, фольксдойче вылетела вон, даже не попрощавшись и, разумеется, не убрав за собой архивные бумаги. Эти нахальные русские со своими сумасшедшими финансами, заработанными на медовом буме, ведут себя в Европе как господа, а все кругом готовы чистить им ботинки. Даже принц династии Габсбургов нанялся официантом в ресторан на лыжном курорте, прослышав, что русские купцы оставляют там огромные чаевые. …Фройляйн Хильда тридцать лет работала в архиве, но не могла припомнить, чтобы люди так бурно реагировали на просмотр документов. Природное женское любопытство сыграло решающую роль – с трудом дождавшись окончания рабочего дня, она, закрыв дверь на ключ, сама засела изучать книгу, обеспечившую рыжей девушке состояние первобытного страха. Было уже утро, когда она встала из-за стола, – в отличие от Алисы, фройляйн Хильда была совершенно спокойна. Подойдя к распятию, она склонилась перед ним, встав на оба колена, приложила сложенные ладони ко лбу. Воистину, этот случай следует принять как дар Божий, сама рука Господня указала ей путь, благодаря которому можно прожить жизнь заново. И теперь-то она ни за что не упустит своего шанса как в отношении веселья, так и мужчин. Забрав с собой листы перевода финикийских табличек, она сладострастно сожгла их в домашнем камине – кидая в огонь одну страницу за другой, фройляйн Хильда наслаждалась тем, как они сворачиваются в трубочку, корчась в пламени. Накажут за пропажу, уволят с работы? Да ради бога. В скором времени, как только появится благоприятная возможность, она уничтожит и сам оригинал книги, подаренной кайзеру Францу. И тогда все. Волнующий сердце секрет «пожирателей душ» будет знать она одна. Ну, и еще рыжая русская, но, к счастью, эта девушка сейчас достаточно далеко от нее, и встречаться им вовсе не обязательно. Поразительно, столько сотен лет эта сенсация пролежала в архиве, и никто не обращал на нее внимания – в том числе и сама фройляйн Хильда. Ничего. Лучше поздно, чем никогда. …Женщина с полуседыми волосами, собранными в пучок, в круглых очках, напоминающая сельскую бабушку из молочной рекламы, вышла к огромному зданию готического собора Святого Стефана. Обсыпанный хлопьями мокрого снега, он являл собой воплощение величия и мрачности, острые шпили устремились в черное небо, подобно копьям сказочных великанов. Уверенно юркнув на нужную ей улочку, фройляйн Хильда подслеповато прищурилась, разглядывая горевший вдали овальный красный фонарь. Так и есть – прямо под ним, кутаясь в тонкую акриловую куртку из секонд-хенда, одиноко мерзла худая молоденькая проститутка. Ее волосы были покрашены дешевой краской в розовый цвет. Щелкнув зажигалкой, девушка прикурила, как будто пытаясь согреться крохотным синеватым огоньком, выпрыгнувшим из клапана. Ее лицо заветрилось, глаза слезились, а маленький носик покраснел от холода, поежившись, девица стукнула друг о друга ногами, обутыми в высокие кожаные сапоги. Фройляйн Хильда улыбнулась, шагнув к свету фонаря. Через ее руку была перекинута большая хозяйственная сумка, с которой она посещала воскресные рынки, ожесточенно торгуясь за каждый пучок петрушки. …На самом дне покоился отлично наточенный с вечера кухонный нож… Череп субботы Premiere partie: Сантерия Пробуди мой сладкий сон — Тогда, когда я уже мертв… Rage, «Wake me when I’m dead» Пролог …Это не было лицом. На белой, отсыревшей от влажности стене проявлялось нечто уродливое, вроде маски ужасов – из тех, что продают на Хэллоуин в любом уличном ларьке. Темные очки, неизменная сигара, рот в оскале вечного смеха и вышедший из моды цилиндр. Древняя старуха, одетая в столь же старое платье, с изрядно пожелтевшими кружевами на пышной юбке, стиснула между пальцами уголек – тот мгновенно исчез, слившись с иссиня-черной кожей. Поджимая вялые губы, оценивающе прощупав взглядом «маску», женщина сделала пару резких штрихов – стекла очков сочно налились угольной тьмой. Она не забывала следить, чтобы красота барона не поблекла: записной щеголь способен оценить такое любовное отношение. Покашливая, старуха скользнула назад – мизинцы обеих рук сошлись в перекрестье знака. Она почтительно, с достоинством поклонилась изображению на стене: из глазницы черепа лениво ползла нарисованная кобра, отсвечивая крестом на капюшоне. Никто на острове не рисковал спрашивать мамбо, сколько ей лет – да она и сама, даже если бы захотела, не смогла ответить на этот вопрос. Вот уже очень долгие годы старуха жила не только без паспорта, но и без фамилии. Люди старались держаться от нее подальше, она платила им взаимностью. Ближайшая к ее хунфору деревня терялась среди буйства джунглей: горстка убогих хижин облепила фабрику по производству рома, чьи облезшие стены давно оплели лианы, а цеха сделались пристанищем обезьян. Впрочем, расстояние не имело значения. Не только в этом селении – но в самом Гонаиве старуху знал каждый уличный пес. Ее распознавали издалека: при ходьбе она горбилась, выставляя острые локти, будто что-то несла в ладонях. Женщины при виде мамбо закрывали ладонью глаза, мужчины спешили перейти на другую сторону улицы. Пламя свечи колебалось во тьме умирающим огоньком, освещая морщинистое лицо цвета ночи. Пряди седых волос свисали прямо на кружева платья, щеки старухи запали – от голода и усталости. Нижняя губа заметно выдавалась вперед вместе с капелькой застывшей слюны. Прошептав что-то неразборчивое, негритянка очертила вокруг себя круг – ровный, как от циркуля. Огрызок мела упал на землю. Она села к подножию митана – «дороги богов», дерево столба гроздьями украшали созвездия треугольников. Скрестив ноги, старуха закрыла глаза. В голове стучали барабаны – сначала робко, еле слышно… затем – настойчивей. Их зловещий рокот то нарастал, то, напротив, отдалялся, превращаясь в мерное гудение. …Машина. Старый «Бьюик» с безжалостно содранными боками, в смеси ржавчины и блеклой синей краски – он незаметен ночью и не столь соблазнителен для бродячих патрулей: полиция обожает отбирать автомобили «для нужд отечества». Она отлично видит «Бьюик» – каждую вмятину на дверце, облезшие шины… так, словно стоит рядом с этой ржавой рухлядью. За рулем – водитель, местный, из Гонаива, вцепился в руль, аж руки дрожат. А вот на заднем сиденье – белый. Она взялась пальцами за седые виски, качнулась поближе к митану. Нет, точно белый. Ха, они здесь редкость. Кто по своей воле поедет на забытый богами остров, где давно съели всех бродячих собак, а самые добрые люди расправляются с врагами, надев им на шею «ожерелье»? Старуха до боли зажмурилась, всматриваясь в черты его лица. Пожилой, лет за пятьдесят. Морщины. Мягкие волосы с изрядной долей седины. С брюшком, но это нормально в его возрасте. Одет по-клоунски, как и большинство белых в тропическом климате – застиранная красная майка с эмблемой «Кока-колы», бейсболка и полинявшие до рвотной бледности джинсы. «Бьюик», дребезжа, окружил себя облаками мучнистой пыли – он свернул на дорогу из белых камешков. Ох, как, должно быть, их сейчас трясет. Визитер борется с позывами тошноты в горле: майка прилипла к телу, словно залитая сиропом, на зубах хрустит белесая пыль. Он считает секунды – ждет, пока появится у порога хунфора. Нет никаких сомнений. Он едет к ней. Примерно с пару минут мамбо пыталась проникнуть в мысли незнакомца, но это ей не удалось. Какой-то сумбур: нагромождение идей и планов, смерть, разрушение и нечто сладкое наподобие пальмового сахара. Нет ничего понятного. Ладно, парень сам расскажет. Ведь очень скоро он будет здесь. Дверь не скрипнула – ее в хунфоре попросту не было. Шагнув из душной ночи в полутемное святилище, незнакомец машинально вытер пот со лба. – Комо йе! – сказал он, обращаясь к старухе, сидящей у митана. – Па пи маль, мвен контан коннен, – ответила та и перешла на английский: – Благодарю за показную любезность, но я неплохо владею наречием белых. Пусть это и не твой родной язык… однако он ведом тебе, не так ли? В голубых глазах незнакомца не отразилось и тени удивления. Мамбо видела, как нарисованные змеи на потолке над его головой шевельнулись, раздув капюшоны. Одна из кобр коснулась бейсболки раздвоенным языком. – No problem, – с интонацией из голливудских фильмов сообщил чужак – к его счастью, он не смотрел вверх. – Меня прислал Люкнер. Мы душевно пообщались в Майами: старик пообещал, что ты поможешь мне… в некоем деликатном аспекте. Ты одна – и больше никто. Он просил передать: часто и с удовольствием вспоминает вашу работу… ту, в подвале Сахарного дворца. Змеи замерли, вдруг окаменев. Старуха тоже застыла, переведя взгляд на череп в цилиндре. Люкнер… Она вспомнила, что никогда не видела глаз «дядюшки с мешком» – как и положено, их скрывали темные очки. Соратник доктора не снимал их даже ночью. Двадцать лет назад Сахарный дворец исчез в пламени. Люкнеру пришлось скрыться, чтобы не надели «ожерелье». Мамбо осталась в джунглях; к ней боялись не то что прикоснуться – просто приблизиться. Разбуди сейчас любого человека в Гонаиве, и он, обливаясь от страха липким потом, расскажет – КАКИЕ вещи происходят в ее хунфоре. Надо же, что за акцент у этого незнакомца… будто восточный… прибавляет излишнюю мягкость к окончаниям слов… мамбо такой еще не слышала. – Люкнер – бокор, – пожевав губами, произнесла старуха. – Он не пришлет сюда абы кого. Я вижу твои мысли, но не вижу цель. С чем ты пришел? …Сидящий в машине водитель прикурил сигарету без фильтра – на дерматин сиденья просыпались крошки мятого табака. По лицу ползли капли пота – он так и не собрал в себе остатки смелости, чтобы зайти в хунфор вместе с белым. Дверцы «Бьюика» заблокированы, так до него не сразу смогут добраться… если что. Плохое место. Ох, нехорошее. Голодные москиты тонко звенели в душной темноте, кокосовые пальмы у святилища вяло помахивали пышными листьями. Белый заплатил щедро – иначе бы он ни за что не приехал сюда. Негр поднес к лицу растопыренные пальцы: они мелко дрожали. Еще в детстве он слышал, что мамбо умеет многое – в том числе убивать одним взглядом, на расстоянии высасывать из черепа мозг, а также свободно летать. После наступления темноты (как сейчас, Бон Дье, вот прямо как сейчас!) никому и вовсе не рекомендуется гулять неподалеку от хунфора. Велик шанс столкнуться лицом к лицу не только с мамбо, но и с ее слугами. Недаром хунфор стоит на отшибе, от ближайшей деревни к нему – три мили по бездорожью через болото, мимо фабрики. Может, попросту развернуться и уехать? У белого в багажнике чемодан – новенький, кожаный… килограммов на пятьдесят потянет. Вероятно, там доллары: к старухе никто из клиентов не приезжает с пустыми руками. Но если деньги предназначаются мамбо – ему не жить. Нет уж, лучше не связываться. …Выслушав гостя, колдунья замолчала. Вытащив из кармана джинсов платок, белый пришелец вытер шею – череп, увитый коброй, казалось, улыбался ему. Интересно, почему старуха находится здесь одна? Куда же делись ее слуги? Он напряг слух, ожидая услышать шум движения, поступь мягких шагов. Но не услышал ничего. – Да, я могу это сделать. – Впервые с начала разговора старуха повернулась к нему. – Но ты уверен в финале? Я не могу гарантировать, что из этого получится. Расскажу тебе про один случай, в подвале у доктора. Там… Чужак тяжело качнул седой головой. – Извини, – прервал ее он. – Ты уже сказала главное, остальное – неважно. Я знаю, твои услуги стоят очень дорого, но не для меня. Назови свою цену. Мамбо уперлась в лицо гостя немигающим взглядом. Белый чувствовал себя курицей на базаре – казалось, она вот-вот проверит рукой его упитанность. – Ты просишь сделать две вещи, – из губ старухи клекотом рвался шепот. – Даже для меня они довольно сложные. Их исполнение потребует времени, поиска особых компонентов… за ними нужно отправить человека через океан, в леса Дагомеи. Что возьму я? Взамен, белый, я потребую от тебя лишь одну вещь. Впрочем, многим эта цена кажется излишне высокой… Назвав стоимость услуги, она с радостью увидела: белая кожа гостя побледнела еще больше. Мамбо очень любила производить эффект. – Почему? – заикаясь, произнес человек в джинсах – его руки бесцельно зашарили по телу. – Назови любую сумму наличными, и я сразу же… – Меня не интересуют деньги, – лениво зевнула старуха, и он сразу уверился, что торговаться не имеет смысла. – К чему они в джунглях? Все необходимое для жизни у меня есть и так – доктор был щедр со мной. Боишься? Я готова ждать: подумай и реши. Согласие на словах – я никогда не подписываю договоров. Ты отдашь прядь своих волос и обрезок ногтя. Вздумаешь нарушить клятву… я найду тебя. Спроси Люкнера: я строго наказываю. Молчание длилось недолго. Незнакомец полез в карман, где лежал платок. Помедлив, он достал перочинный нож, со звоном выскочило лезвие. – Мне нечего возразить – я согласен, – улыбнулся он, лелея тайные мысли. – Каждый из нас должен получить то, что хочет. Ладно, держи задаток. Мгновение – и на розовую ладонь старухи легла прядь волос, черных, с сильной проседью. Со второй просьбой пришлось ПОВОЗИТЬСЯ: ногти гостя были ублажены маникюром, но в итоге удалось откромсать кусочек с краешка большого пальца. Мамбо расхохоталась: спину незнакомца пронзила дрожь. В смехе ему слышался треск хвоста гремучей змеи. – Принеси чемодан к митану, – скривила рот старуха. – И уходи отсюда – мы увидимся через ночь, в хунфоре. Поверь, неискушенным смотреть на мои действия не стоит. Тоже как-то пригласила одного: а он взял и сошел с ума. Гость закашлялся… мамбо видит содержимое чемодана в багажнике! Что ж… надо ли поражаться? Водитель едва согласился подвезти к хунфору за тысячу баксов – целое состояние для него… еще бы. Стоит мамбо лишь появиться на дальних окраинах Гонаива, а улицы в центре уже пустеют. Люкнер сказал: ведьму здесь страшатся больше, чем когда-то доктора. Ему повезло. Один Бог знает, как ему повезло. Забыв попрощаться, он вышел из хунфора на негнущихся ногах. Достал чемодан из багажника и прислонил его к стене снаружи – снова зайти в хижину не рискнул. В машину сел нормально, но, как только выехали на дорогу из белых камешков, нервы сдали. Человек в джинсах потребовал остановиться у придорожного бара: тростниковая халупа, состоящая из рефрижератора и двух колченогих столиков, – хоть негр-водитель и нервничал, тыкая пальцем в сторону костров в Гонаиве. Пиво, конечно, оказалось теплым – холодильник не работал. «Престиж»… чем хреновей страна, тем понтовей название марки. Он высосал бутылку, не чувствуя вкуса. Ладони дрожали, со лба капал пот. Еще сутки. Ему надо перекантоваться целые сутки. Запрется в номере отеля и не выйдет никуда. Отстегнув аптечку, он извлек таблетку от малярии: запил ее пивом, прикончив вторую бутылку до дна. Дрожь не прекращалась. Неужели такое возможно? Неужели ОНА ЭТО СДЕЛАЕТ? Сердце раздирала радость. В глубине души он знал: да. Так оно и будет. …Проводив гостя, мамбо повела себя более чем странно. Не обращая внимания на дорожный чемодан у стены, она вышла из хунфора и вскоре вернулась обратно – крепко держа в руках черного петуха со спутанными бечевкой лапами. Отвинтив крышку от бутылки рома «Барбанкур», старуха сделала большой глоток: горло обожгло огнем. Напиток придал ей сил. Держа мел щепотью, мамбо чертила вокруг митана круг за кругом, быстрыми набросками рисуя рыб, птиц и звезды – между ними органично вплетались туловища змей с кругляшами крохотных черепов. Подушечки черных пальцев побелели; она кашляла, вдыхая пыльцу от рассыпанной муки. Дорисовав, старуха встала у ярко-красного барабана – верх был обтянут кожей, на ней сохранились чьи-то татуировки. Выдохнула горячий воздух, выбивая дробь сильных ударов: раз за разом они перешли в мерный рокот, не так давно звучавший у нее в голове. Мамбо раскачивалась под ритм – плавуче, как кобра под дудочку факира, не забывая прикладываться к бутылке с ромом. Змеи на потолке заново ожили, сплетаясь и роняя яд, глаза черепа в цилиндре открылись – они испустили лучи зеленоватого света. – Саааантериаааааааааааааа, – хрипло пела старуха, вслепую отбивая дробь. Кожа барабана дрожала, упруго поддаваясь ее ладоням. Она открыла глаза, и зрачков не было видно: только тьма, глубокая и беспросветная – словно на дне океанской впадины. Сжав жесткими пальцами трепещущего петуха, мамбо одним движением откусила ему голову – и сплюнула ее в меловой круг. Черную кожу оросили алые капельки. Ноги птицы дергались, она суматошно хлопала крыльями. Продолжая петь на одной ноте, раскачиваясь из стороны в сторону, старуха быстро ощипывала чушку, размазывая по губам теплую кровь – вкус плавил мозг, не уступая рому. Перья кружились у митана вихрем; сцедив кровь, мамбо ногтями содрала с ощипанного петуха кожу, чушка повисла на крюке в центре столба: барон принимал жертву только тогда, когда она освобождена от оболочки. Женщина упала на пол. Извиваясь и шипя, она поползла по рисункам змей, крутясь в диком танце, стирая линии черепов – старуха ощущала, как в животе разом закопошились десятки лоа. Ром… еще рома и крови… смешать их вместе… ЕЕ ТЕЛО СЖИГАЕТ УЖАСНАЯ ЖАЖДА. Насытившись, она обвила руками митан. Повисшие флаги дрогнули. Один раз. Второй. Третий. Изо рта мамбо потекла кровь. Череп в цилиндре отделился от стены и двинулся к ней… Сухощавый господин с тросточкой, зеленым сиянием из глаз, смертельно бледный – как ему и положено быть… Ослепленная трансом мамбо не видела: у порога из предрассветной тьмы появились тени. Некоторое время они стояли перед входом, будто не решаясь войти. Наконец первая тень сделала шаг вперед – тихо и медленно качаясь. …У нее не было головы. Так же, как и у всех остальных. Глава первая Монастырь (Ровно черезъ годъ, Псковская губернiя)