– Да, объяснительная хреновая, но на другую времени нет. А студентку в Нижнюю Этерну я точно не потащу: я все-таки не настолько бестолочь. И вообще: для начала нам нужно добыть сердце одной прелестной и очень щедрой леди… Берти и пес побежали к академии. На холмах они сделали небольшой крюк: нырнули к конюшням. Во дворике госпожа Мириам Клыккер, сидя на корточках, что-то выговаривала огромной антрацитово-черной сороконожке, а та понуро прижимала метровые усики к хитиновой спине. – Клык! – крикнул сыщик издали. – О, пес нашелся? – живо отозвалась зоолог. – Ну, слава богам! – Вылечи птичку, пожалуйста! – Берти на мгновение притормозил в клубах поднятой им пыли, сгрудил коллеге на руки плащ с вороном и, не размениваясь на объяснения, выпрыгнул обратно за калитку. Дверцу калитки он захлопнул аккурат перед черным и мокрым носом золотистого пса. – И с Арчи посиди! Еще раз. Только на сей раз никуда его не пускай! – Гав! Гав-гав, гав! – обиженно высказался неожиданно брошенный четвероногий напарник. И, поняв, что хозяин добровольно не возьмет его в приключение, мигом обернулся к сороконожке: «Пс, подруга! Повторим ночной побег?» Но та лишь насупленно глянула на Клыккер, охающую над птицей, и, помотав головой, красноречиво провела одной из лапок поперек горловой пластины: «Не, не повторим. Иначе меня точно на согревающую мазь пустят». Оба вздохнули, со смесью зависти и волнения проводив взглядом Берти, бегущего вдалеке… Тот несся быстро-быстро, легкими прыжками – прямо в Бурю. * * * – Пить или плавать? – Пип! – То есть пить? Тисса еще раз сверилась с рецептом, подозрительно принюхалась к получившемуся зелью в котле и пожала плечами: – Надеюсь, небо сегодня на нашей стороне. Да хранят нас обоих боги-хранители, свет их в глазницы неверующих… «Ишь!» – передернулся птенчик. Потом отряхнулся от опилок, выбрался из гнезда-коробки и умильно проковылял по столешнице. Тисса зачерпнула антидот большим половником и позволила совенку, старательно вытянувшему шею, заглянуть внутрь: оценить. Стэн пискнул, полный сомнений. От зелья пахло дорогим женским парфюмом. Или это от Тиссы, непривычно взволнованной? Девушка набрала в пипетку зелья и кивнула птенчику: распахивай клюв. Прошло минут пять. Согласно рекомендациям, во взрослого мужчину требовалось влить сто миллилитров жидкости, прежде чем пойдут какие-то изменения. Весь совенок объемом был меньше, чем эти сто. – Знаешь, мастер Хлестовски, все-таки – плавать! – наконец вздохнула Тис и безапелляционным щелчком по загривку отправила птенчика аккурат в котел. В полете он сделал неумелое сальто и скользнул по Тиссе бешеным взглядом, в котором читалось: «Два балла, госпожа Винтервилль! Придешь ко мне учиться – сразу ДВА БАЛЛА!» Зелье запузырилось, словно болото, когда тельце совенка ушло на дно. Тис отсчитала три секунды и забеспокоилась. Нет-нет, не подумайте, это не было ее экспромтом: зельевары нередко швыряли в котлы братьев наших меньших (и волшебство случалось аккурат в момент захлебываний), но все ж как-то боязно. Тисса сделала шаг вперед и задрала рукав блузки, чтоб пошарить в котле в поисках мягкой и мятой птички, но… Котел вдруг завибрировал, грохнулся с треноги, покатился по дощатому полу, гремя и плюясь антидотом, твердо намереваясь смыться из этого сумасшедшего дома. Где-то на полпути к двери из котла также вывалился ребенок, надсадно кашляющий, который рос, рос и рос, параллельно процессу забиваясь в угол хижины (когда-то пыльный, а теперь, Тиссиными усилиями, блестящий, как в саусберийских салонах готового платья). Через минуту все было кончено. – Как вы себя чувствуете, мастер Хлестовски? – непривычно резко и холодно, как у чужого, спросила Винтервилль, заранее отвернувшаяся. – Меня зовут Тисса, я адептка в Буре – ученица вашей начальницы, леди-ректора, мы с вами пересекались… Стэн только головой потряс: бр-р-р! Он сидел под книжным шкафом, весь перемазанный зеленой грязью и обалдевший от случившихся с ним метаморфоз. Тисса продолжала что-то ронять у окна – какие-то слова, убийственно-вежливые, – и Стэну вдруг очень хотелось прервать ее долгим писком, но из уст изумрудно-всклокоченного мужика это вряд ли было бы мило. Поэтому Стэн лишь тихонько вздохнул и воровато нашарил на стуле заготовленную одежду. Начал старательно одеваться. Простите, господа штаны, госпожа рубашка, следовало бы, конечно, помыться, ну да ладно уж, сыграю сегодня лешего-энтузиаста. – …Соответственно, мастер Хлестовски, я постаралась максимально следовать протоколу, минимизируя ущерб, но: если у вас возникнет какое-либо недомогание или появится дополнительная жалоба на мои изначальные действия, повлекшие трансформационный эффект, вы можете смело обратиться к леди-ректору с вопросами на мой счет. Повторюсь: меня зовут… Условно-этикетный щебет Тиссы, видимо, подходил к концу. Девушка так и стояла у окна, упрямо пялясь в занавеску, по которой медленно и гордо ползла божья коровка, не пойми откуда взявшаяся в холода. Стэн же тоскливо мялся у стола, не возражая. Сейчас все будет кончено: Тисса уйдет, и жизнь его ввалится в прежнюю колею – взбесившаяся и усмиренная телега – вновь восторжествуют библиотека, преподавание, легкий ужас перед начальницей и тоска вечерами в уютном домике на дубу. И никаких тебе больше душевных монологов от этой гордой, умной, талантливой, какой-то до странности сломанной невольной соседки… – Да знаю я, кто ты такая, Тисса де Винтервилль! – наконец с досадой не выдержал Стэн. Слишком уж остро она выставляла локти – от самых к ребрам прижатых кистей. На такую человечью готику без возражений смотреть нельзя. Тис поперхнулась собственным именем. Потом изумленно обернулась, и Хлестовски виновато развел руками, мол, что уж поделать. Воцарилась немая сцена длиной в долгое переглядывание. – И вообще все знаете… знаешь? – подозрительно уточнила Тисса, поправив очки. – Все! Ишь!.. – сторож-мастер-количеств всплеснул руками. – «Вообще все» не знаю. А вот все, что ты мне рассказывала, – да. И оно отныне будет под надежной охраной вот тут, – Хлестовски демонстративно постучал по грудине. – И никуда оттуда не денется. Тис якобы вежливо дернула уголком рта. Глаза у нее потемнели. На мгновение Стэна охватила паника: «А она меня обратно щас не трансформирует, часом, – из соображений безопасности? Никак я зря признался?» Но Хлестовски заставил себя вспомнить, что он – мужественный потомок островных рыбаков, бесшумный ночной оборотень, жмых побери, и негоже ему бояться какой-то распоясавшейся аристократки. Поэтому Стэн, гордо задрав подбородок, сказал: – И, если что, я мог от тебя убежать на своих «худосочных лапках». В любой момент! Тисса приподняла одну бровь. – Если бы совсем туго было – выпрыгнул бы в окно, – упрямо не сдавался Стэн. – Но ты не выпрыгнул? – на полном серьезе уточнила адептка. – Даже из коробки не вылез! – похвастался (не пойми перед кем) Хлестовски. И тотчас озабоченно уставился на грязный дневник профессора Фоскаша, лежавший рядом с вышеупомянутой жестянкой из-под печенья. Как же так вышло, что он нашелся у леди-ректора?.. – Госпожа Тисса, мне нужно сейчас отправиться к госпоже Элайяне и прояснить с ней один вопрос, – насупился оборотень. – Но сначала скажи мне: чем ты собираешься заниматься после окончания Бури? Винтервилль удивленно моргнула. – Не знаю, – сказала она. – Я не думала об этом. – Так оставайся у нас! – щедро предложил Стэн. – Зачем? – опешила Тисса. Хлестовски крякнул: каждую-то мелочь надо объяснять этим фифочкам… Потом он демонстративно поднял руку и стал загибать пальцы. – Во-первых, твоя мечта насчет чтения проповедей. Здесь ты можешь упражняться на рыбаках абсолютно свободно, тебя даже некому будет отругать. Сама знаешь: народ у нас нерелигиозный, непатриархальный, церкви так вообще ни одной на острове нет – твоему отцу никто не донесет на женское своенравие. Рассказывай островитянам что угодно в рамках морали, упражняйся, развивайся, накапливай опыт. Предупреди только, где и когда – а я тебе подгоню публику, я тут всех знаю, я же местный. Во-вторых, письменная проповедническая деятельность… Я выделю тебе место в библиотеке, закажу нужные книги: ты сможешь отточить навыки богословских эссе – писать их здесь, а потом рассылать в материковые газеты под каким-нибудь приятным псевдонимом. Все – в копилку, все – в опыт. В-третьих, ты же можешь преподавать, Тисса! Твой голос – волшебный голос – как нельзя лучше подходит для чтения лекций. Адептов ведь тоже важно и увлечь, и подсказать, и направить на путь истинный. Да и леди-ректор наверняка не откажется от такой стажерки: ты можешь ей помогать вместо птицы иррин, а потом, авось она вообще тебе частично пары отдаст, сама сможет административными задачами заняться. И да, птицы иррин, точно! Я отведу тебя в их рощу – это на самом севере острова, они там живут в таких огромных гнездах, под водопадами, и упражняются в пении по утрам. Завораживающее зрелище – в прямом смысле слова. – А туда-то мне зачем? – совсем обалдела Тисса. Кажется, Стэн Хлестовски толкал сейчас самый длинный монолог за всю свою жизнь. Отрывался за птичьи будни. И самый воодушевленный монолог тоже… Убедительный. До пепла убедительный, д’гарр побери. – Так ты сама что та волшебная птица! – Стэн с жаром подался вперед, потом смутился и потупил взгляд. – Научишься петь у них. Вон, мастер Берти на виолончели их песнь разучил, а ты голосом вообще потрясающе сможешь. Будешь потом музыкальные концерты в церквах устраивать. – Зомбировать паству? – с сомнением протянула Тисса. – Ишь, зомбировать!.. Вдохновлять. В общем, это, того, ты как… Останешься, а? – желтые глаза Стэна под зеленой корочкой грязи вели на мотив маяка. Винтервилль моргнула. Еще ни разу за всю ее жизнь никто не предлагал ей где-то остаться. Чтоб вот так – с размахом. С грандиозными планами, до одури наивными – по столичным меркам.