Немного погодя послышались одиночные выстрелы со стороны поста, потом потянуло гарью. Михей не утерпел, сам в щель выглянул, перекрестился и объявил: – Вот мы без избы, бабоньки, и остались. Полыхаеть в полнеба! Бабы захлюпали: как же так? Зимой без крова пропадешь… Всё порывались бежать смотреть – может, еще чего доброго из огня вытащить? Но Михей никого из курятника не выпустил, даже до ветру. Сидели и дрожали от холода остаток ночи, пока не развиднелось. И только когда загудели паровозы и послышался далекий стук колес тронувшихся друг за другом составов, посельщики рискнули выбраться наружу. Собрались все у головешек догорающей избы – единственные оставшиеся в живых обитатели блокпоста Чалдон. А вот коней расхитители золота просто бросили у вокзала, даже не выпрягли из саней. Не было бы, как говорится, счастьишка – да несчастье помогло: стали теперь оставшиеся в живых чалдонцы богаче на две подводы с лошадьми. Жить, посовещавшись, перешли в давно заброшенный дом объездчика путей. Енька откопал на почерневшем от копоти остове печи спрятанный там офицерский подарок – револьвер. Сохранился, даже патроны в барабане от жара не взорвались. И монетку одну блестящую с профилем бородатого дядьки нашел – видать, офицеры обронили, пока торговались насчет коней с подводами. В доме Лапотуни бабы позже тоже нашли два с лишком десятка золотых монет – не успел спрятать, под пулю попал, горемыка. Сложили все монетки в крынку негодную, с трещиной, и в курятнике закопали. Мало ли… Пострелянных у развалин часовни солдат собрали в одно место, у оградки маленького кладбища, уговорившись похоронить по-людски ближе к лету, когда земля оттает. Двенадцать солдатских винтовок, что рядом с покойниками у взорванной часовенки так и лежали, дед Михей собрал, почистил, смазал, за неимением оружейного, лампадным маслом, завернул по две-три штуки в куски холстин и по весне под нижний венец жилой избы засунул. Мохом заткнул, землей присыпал – не пропадать же добру! Потихоньку от других посельчан дело хотел сделать – да разве от Еньки востроглазого укроешься! Подглядел малец, в головенке зарубку сделал, спрашивать ничего у деда Михея не стал и молчать решил. Дед-то старый, помрет скоро. А он, Енька, вырастет – может, охотником станет. А может, воевать с кем-нибудь пойдет… Вот винтари и пригодятся! О захороненных под развалинами взорванной часовни ящиках дед Михей велел молчать до гробовой доски: мало ли кто приедет еще на блокпост? Ничего не видели, ничего не знаем. Поезда стояли долго после Рождества – было дело. Какие-то офицеры бегали, лошадей реквизировали. Часовню вот взорвали… А зачем, для чего? Мы, мол, люди темные, нам не докладывали… Глава восемнадцатая Новое назначение Василия Блюхера (Москва, 1921 год) Отправление дальневосточного экспресса Москва – Владивосток задерживалось. Дежурный по Северному вокзалу столицы, в отличие от привычных к задержкам пассажиров, явно нервничал. Переминаясь у сигнального колокола, он то поглядывал на огромную луковицу станционных часов, то на висящий рядом с его постом телефонный аппарат. Но телефон молчал, а помощник начальника военных сообщений Красной армии и вовсе огрызнулся, когда дежурный в третий раз попробовал сунуться к нему с вопросом: – Евдокимов, отвяжись! Вот когда литерный «П-0208» отправим, а я начну рапорты о его передислокации от дежурных по линии принимать, тады и спрашивай: где и почему? Чичас одно могу сказать: должно к энтому составу шестиосник прицепить, а решение по его пассажирам еще не принято. Понял? Вот и стой, охраняй свой колокол, шоб не срезали! А в это время Василий Блюхер, еще в Одессе получивший телеграмму о новом назначении, мчался в коляске мотоциклета в Совет народных комиссаров, к наркомвоенмору Троцкому. Ему предстояло доложиться о своем прибытии в Москву, утвердить список личного состава наскоро сформированного штаба и получить добро на отбытие к далекому месту будущей службы. Мандат Фрунзе и два ордена Боевого Красного Знамени на гимнастерке произвели на часовых у СНК впечатление: его пропустили, шепотом предупредив, что товарища Троцкого в Совете нет. И скорее всего, нет его и в Москве. – Но хоть кто-то из РВС должен быть на месте, – резонно возразил вчерашний начальник гарнизона войск Одессы. – Тогда идите к товарищу Склянскому, гражданин командир, – чуть посторонились часовые. – Четвертый этаж… Молодой заместитель наркомвоенмора Склянский, хоть и был занят, несколько минут герою Перекопа все же уделил. – Срочный вопрос в товарищу Троцкому? – переспросил он, с восторгом и некоторой завистью поглядывая на гимнастерку посетителя с редкими в молодой советской Республике ордена. – Даже не один вопрос, – мрачно сообщил Блюхер, оглядывая кабинет, больше похожий на оперативный пункт управления: масса телефонов, два новейшей конструкции телеграфных аппарата, каких Блюхер и вовсе не видел. – Впрочем, может, вы?.. Склянский махнул рукой, по-свойски подмигнул: – Дорогой товарищ, откровенно говоря, я ни черта не понимаю в военных вопросах. Признаться, я доктор! А товарищ наркомвоенмор третью неделю на своем поезде совершает инспекцию по фронтам. – Блюхер сдвинул фуражку на затылок, в растерянности почесал лоб: – Как же быть, товарищ? Я имею срочное предписание в Дальневосточную Республику, в Читу! И не имею представления – как туда добираться! Услыхав про Читу, доктор Склянский мгновенно проникся к визитеру сочувствием: – Попробую вам помочь, товарищ: ДВР – это все-таки не деревня Катюхино! Выскочив из-за стола, Склянский «поколдовал» у одного телеграфного аппарата, перешел к другому и, берясь за трубку телефона, снова подмигнул Блюхеру: – Очень может статься, что товарищ Троцкий в настоящий момент все-таки в Москве… Алло, Склянский на проводе! Смидович[108], это ты? Где вы сейчас дислоцируетесь? Секрет?! Да ты с ума сошел – от меня секретничать?! На Московском вокзале? Это очень хорошо: сейчас я подошлю к тебе человечка, устрой ему встречу с шефом! Кто-кто – Блюхер! Герой Перекопа, не знаешь, что ли? Как шеф сам-то нынче? Не попадет наш герой под его горячую руку? Ладно, посылаю… Да знаю, что сам он поезд ваш не найдет – провожатого дам, из наших. Ну, все. Отбой даю, Смидович! Бросив одну трубку, Склянский схватился за другую: – Алло, гараж? Склянский на проводе. Изя, надо подать к главному подъезду машину военного комиссара. Нет, не сам – человек поедет от меня. Так точно, в передвижную резиденцию товарища Троцкого. Да, в Москве, на Московском вокзале – но не в зале ожидания, ха-ха-ха, как ты понимаешь! И чтобы шофер знал все тамошние закоулки, понял? И прямо к составу чтобы, а то, не дай бог, подстрелит нашего героя дальняя охрана, ха-ха-ха! Тогда вместо него сам в Читу поедешь! Только не как товарищ Блюхер, а в кандалах, ха-ха-ха! Ну, все, даю отбой… Дивясь про себя нынешним порядкам в Совете народных комиссаров, Блюхер сухо распрощался с деятельным Склянским и сбежал по лестнице, начиная уже жалеть о согласии на новое назначение. И чем мне в Одессе плохо было, на ходу подосадовал он. О крутом нраве наркомвоенмора и его персональном поезде слухи ходили один другого страшнее. Говорили, разумеется, не вслух, а только шепотом. И только между своими. У подъезда Блюхера уже ждал вместительный закрытый «форд» с молчаливым шофером-латышом за баранкой. Почти все переднее стекло автомобиля было залеплено всевозможными пропусками и мандатами на право проезда куда угодно. Ничего не спрашивая, латыш дернул рычаг переключения скоростей, и машина стремительно зашлепала широкими шинами по московской брусчатке. Хотя правительство молодой республики утвердило главные органы ее власти, ВЦИК и СНК, с сентября 1918 года верховным органом России стал именно Реввоенсовет и его председатель, Лейба Троцкий-Бронштейн. Несмотря на давнее знакомство и дружбу с Лениным, положение Троцкого нынче было двояким. Тяжелая болезнь Ильича практически отлучила его от руководства Республикой, в Кремле в открытую говорили о развернувшейся борьбе за власть. В качестве наследников Ленина упоминались Каменев, Зиновьев и Сталин. И конечно, их воинственный соперник – Троцкий. Не без основания опасаясь, что в один прекрасный день конкуренты могут его физически устранить, Троцкий и завел себе этот поезд. Официальной мотивацией была необходимость быть ближе к вверенным его попечению войскам. На деле же «поезд смерти» был призван быть вне пределов досягаемости потенциальных и реальных противников. И не только… Добившись утверждения доктрины красного террора как неизбежного спутника революции, следующий шаг на военном поприще Троцкий сделал, приступив к организации личного поезда[109]. Причем этот передвижной командный пункт военного министра не был обновленным или приспособленным для нужд революции наследством царского режима. В трудном и голодном 1918 году состав представлял собой самое совершенное по тем временам слово железнодорожной техники. В основном – американской. В первоначальном виде эта «крепость на колесах» состояла из 12 вагонов. Обслуживали поезд 232 военнослужащих, в основном латыши. Для них были пошита спецобмундировка из черной кожи, на рукавах они носили металлические эмблемы, изготовленные на Монетном дворе. Помимо охраны, в поезде имелась многочисленная обслуга: врачи, шоферы, связисты и большое количество стенографисток. Утверждали, что подбор девушек поражал контрастностью: яркие блондинки и жгучие брюнетки. Таков уж был вкус у советского диктатора. При персоне военного министра постоянно состояли два комиссара, имелись «свой» ревтрибунал и расстрельная команда (тоже из латышей). Экипаж поезда получал изрядное жалование, в четыре раза превосходящее установленное Комитетом обороны фронтовое довольствие командного состава. Походный гараж «диктатора» РВС насчитывал несколько автомобилей заграничных марок. Со временем поезд Троцкого пополнился двумя открытыми платформами, на которых были закреплены аэропланы. Техническая оснащенность состава соответствовала декларируемым Троцким задачам. Самой последней модели телеграф обеспечивал постоянную связь со своим заместителем. Почему Троцкий выбрал для должности заместителя доктора Ефраима Склянского, далекого от всякого рода военных дел, история умалчивает. Свой человек, пользующийся безграничным доверием наркомвоенмора, – вот и все, что знали в столичном Комиссариате. Другим важнейшим средством связи была мощная импортная радиостанция, дающая Троцкому связь практически со всем миром. Посредством этой передвижной радиостанции Троцкий запрашивал себе все необходимое и получал самые последние разведданные из армейских штабов. Красную армию Троцкий укреплял исключительно карательными мерами. В одном из его приказов говорилось: «если какая-либо часть отступит самовольно, первым будет расстрелян комиссар части, вторым – командир». Хорошо потрудившись, Троцкий любил и хорошо отдыхать. Даже в самые трудные годы Гражданской войны он умудрялся ездить на курорты, на охоту и рыбалку. За его здоровьем постоянно следили несколько врачей. Каждое прибытие наркомвоенмора на станцию назначения сопровождалось музыкой духового оркестра (в составе экипажа был и неплохой духовой оркестр). Впрочем, главный военный руководитель республики отнюдь не был завзятым меломаном. Музыка имела для него совсем не эстетическое, а сугубо практическое значение. Обычно по прибытии поезда сразу начинали работать походный ревтрибунал и расстрельная команда – благо проштрафившихся красноармейцев найти было не сложно. Ну а громкая музыка глушила залпы трехлинеек и пулеметные очереди. Карающие органы действовали бесперебойно. Почти на каждой станции находился «виновный», совершивший тот или иной проступок, за который тут же получал «по заслугам». Кроме того, в поезде был организован политический отдел, который был занят проведением митингов и собраний. Часто на них выступал и сам наркомвоенмор. По многочисленным отзывам современников, он был прирожденным оратором. В период Гражданской войны в сферу деятельности Троцкого входила и доставка подарков частям и красноармейцам, отличившимся в боях. В поезде для сего имелся специальный склад подарков. Не составит труда догадаться, откуда поступали эти подарки – женские и мужские часы, золотые и серебряные украшения, портмоне, портсигары… Все это было конфисковано у буржуев и чуждых элементов и с благословения Троцкого раздавалось достойным «ударникам фронта». * * * Тем временем автомобиль с молчаливым латышом подрулил к малозаметным воротам в районе Московского вокзала, и шофер нетерпеливо засигналил клаксоном. Тотчас же ворота широко распахнулись, часовые взяли под козырек, и машина устремилась мимо пакгаузов, каких-то непонятных железнодорожных сооружений с устрашающими вывесками типа: «Стой! Проход и проезд категорически запрещен!» и наконец остановилась у темно-серого состава из двенадцати вагонов. К автомобилю, вынимая на ходу оружие, тут же бросились «преторианцы» Троцкого в черном кожаном обмундировании. Немного успокоившись при виде знакомого шофера, охрана переключила подозрительное внимание на Блюхера. Его мандат и командирское удостоверение разглядывалось с откровенно недоверчивым видом. Оглянувшись, Блюхер заметил на крышах окружающих железнодорожный тупик безликих зданий пулеметные гнезда и одиночных, не слишком маскирующихся стрелков. Чувствовалось, что подай кто-то из ответственных за безопасность «диктатора» знак – и любой враг будет мгновенно уничтожен. Однако набежавший комиссар Смидович умерил пыл «преторианцев», взял гостя под руку и, попросив, словно между прочим, сдать оружие, повел к вагону № 432. – У тебя что-то срочное, товарищ Блюхер? Серьезное? Гляди, – предупредил он. – Гляди: шеф по пустякам отвлекаться не любит! Назначение в Читу? Это серьезно! Заведя Блюхера в вагон наркомвоенмора, он велел ожидать в тамбуре и проскользнул в неплотно прикрытую дверь салона, откуда доносился трубный командный голос: Троцкий диктовал очередной приказ. Судя по доносившимся в тамбур обрывкам речи, приказ был страшен. В 4-м Латышском полку были расстреляны все члены полкового комитета. В Петроградском пролетарском полку Троцкий, видимо, начитавшись записок Цезаря, применил децимацию: приказал расстрелять каждого десятого красноармейца. Особенно жестокая кара постигла полки из мобилизованных казанских татар: из пулеметов там «покосили» всех подряд… Никчемный военный руководитель, не умеющих читать обыкновенные штабные карты, Троцкий признавал единственное средство военного руководства – террор. Наконец, трубный голос наркомвоенмора словно поперхнулся: Смидович почтительно доложил шефу о прибытии героя Перекопа Блюхера. Прервавшись, военный министр совсем не интеллигентно выругался и переспросил: – Блюхер? Тот самый? Что ж ты, негодяй, героя Перекопа в тамбуре держишь?! В шинели до пят, в зеленой фуражке, надвинутой на самые глаза, Троцкий грозно глянул сквозь пенсне на присутствующих, отчего те засуетились, попятились и частично исчезли, и громко окликнул: – Блюхер, заходи! Рванув дверь, тот сделал пару шагов вперед, кинул руку к козырьку, начал представляться. Однако наркомвоенмор нетерпеливо махнул рукой: – Так вот ты какой, значит… Герой, а по виду и не скажешь. Едешь в Читу? Знаю и благословляю. Какая помощь от меня требуется? Стараясь говорить кратко, Блюхер доложил, что нынче ночью он прибыл в Москву, что временный штаб для работы в Чите им сформирован еще в Одессе. Задача понятна – но не будет ли каких особых указаний? Троцкий прищурился: – А что же ты, командир, к Ворошилову[110] не пошел с таким вопросом? Не любишь, видать, дураков? И правильно делаешь! Мой наказ тебе будет кратким: держи дисциплину! Наше русское быдло понимает только страх! Может, тебе выделить кого-нибудь из моего ревтрибунала? Для передачи накопленного опыта, так сказать? – Стрелять я и сам умею, товарищ военный министр. У меня другое на уме: судя по донесениям, в ДВР страшная партизанщина. Созданию настоящей, боеспособной армии тамошнее правительство не придает значения. Кто в валенках, кто с берданкой, кто с вилами. Приказы командиров выносят на голосование личного состава, обсуждают – то ли выполнять, то ли гнать командира и выбирать другого?[111] Дисциплину-то я наведу – но где взять средства на экипировку, вооружение, обмундирование? – Два ордена Красного Знамени носишь и не знаешь?! Не дают средств – отбери! В Прибайкалье много партизан из казачьих семей. Сволочи, мироеды! Пошерсти, расстреляй десятка два-три семейств, кто жалеет кубышки свои растрясти – живо понесут!