Стреляли явно из нескольких стволов, причем вспышки выстрелов, насколько успел заметить Агасфер, сверкали совсем близко от тракта, из зарослей кустарника, отделенного от дороги длинным сугробом. Подскочив к жене, присевшей на корточки рядом с подснежником, Агасфер прижал ее к себе, громко шепнул на ухо: – Не вставать! Ложись, Настена! – Что там такое, Миша? – Пока не знаю. Ложись, тебе сказано! – Но тут грязь, я перепачкаюсь! – попробовала от растерянности протестовать жена: ее супруг еще никогда не говорил с ней таким голосом со стальными интонациями. Стрельба впереди продолжалась, от повозки летели щепки. Возничий, осознав неожиданную опасность, при первых выстрелах скатился с козел и распластался на дороге, закрыв голову руками. Ругая себя за беспечность, Берг силой уложил Настю на дорогу, склонился над ней: – Настенька, я тебя прошу: ни в коем случае не вставай, что бы ни случилось! Наше оружие в повозке, я должен непременно добраться до него! – Я тебя не пущу! – Настя вцепилась в рукав мужа. – Ты попадешь под пули! Тебя убьют! – Нас всех убьют, если мы ничего не будем делать, милая! Я буду очень осторожен, клянусь! В конце концов, я солдат и знаю, как надо вести себя под обстрелом! – Агасфер говорил очень быстро, успокаивающе поглаживая Настю по голове. – Видишь, на другой стороне дороги довольно глубокая отводная канава. Я перекачусь в нее и доползу до тарантаса… – Тебя убьют! – заплакала жена. – Не пущу! – Тихо! Плакать будем потом! Слышишь – выстрелы стихают! Они, по-видимому, изрешетили тарантас и сейчас подойдут ближе, чтобы убедиться в том, что расправились с пассажирами! Подойдут, увидят, что в повозке никого нет, и начнут нас искать! Милая, лежи! Лежи, что бы ни случилось! Когда я подползу к повозке, мне, возможно, придется громко стонать или кричать, изображая раненого. Не обращай на это внимания! Главное – не вставай! Они стреляют из-за пригорка – чтобы добраться до тарантаса, им придется как-то перебраться через высокий сугроб. А это не так просто – снег очень глубокий! Я должен успеть! Последнюю фразу Агасфер произнес уже из отводной канавы. Оценив рельеф местности, он сообразил, что от засады этот участок дороги прикрыт сугробами и кустарником. И поэтому не пополз, а, согнувшись вдвое, побежал вперед. Тем временем выстрелы смолкли. Настя, едва сдерживая желание встать, через сугробы всматривалась в пригорок, откуда стреляли. Вот оттуда появились темные фигуры – одна, вторая, немного погодя – третья… Фигуры – тоже ползком – выбрались из кустарника и добрались до снежной гряды, отделяющей их от дороги. Здесь ползти было уже невозможно. Помедлив и, видимо, посовещавшись, фигуры встали на ноги и, держа тарантас под прицелом, стали перебираться через снежную гряду. Как и предсказывал муж, снег был глубоким и рыхлым, и оттого разбойники, проваливаясь по пояс и выше, двигались медленно. Приподнявшись на руках, Настя стала искать глазами мужа. Он полз через дорогу так, что от разбойников его прикрывал тарантас. Настя закусила зубами ладошку, чтобы не закричать: а что, если лошади сейчас пойдут? Удивительно, что они во время перестрелки стояли смирно. Сейчас они рванутся, и ее Мишенька окажется на виду у разбойников! Вот Берг, добравшись до повозки, поднял руку – очевидно, начал расстегивать матерчатую боковину повозки. Встал на колени, пытаясь добраться до оружия, – и проклятый тарантас заскрипел, слегка качнулся. Разбойники заметили это, на мгновение замерли. Потом передний, выкрикнув какую-то команду, бешено рванулся вперед. Двое других опять начали стрелять. До Насти донесся крик боли, она узнала голос мужа. Забыв про все, о чем он ее предупреждал, она вскочила на ноги, рванулась было вперед – и замерла, увидев, что он уже стоит за задним колесом повозки с маузером в руке. Вот он поднял длинный ствол – но почему-то направил его не в сторону разбойников, а вперед. Грянул одиночный выстрел, и тут лошади рванули с места, оставив Агасфера один на один с застрявшими в снегу разбойниками. Маузер снова несколько раз полыхнул огнем, и двое нападавших, уронив ружья, уткнулись в снег. Третий, видимо, невредимый, рванулся назад, по проделанной им в снегу глубокой борозде. Вот он выбрался из сугроба и побежал к кустам – в этот момент маузер еще два раза полыхнул длинными языками огня. Разбойник, застонав, упал. Не опуская пистолета, Агасфер подошел к вознице, продолжавшему неподвижно лежать на дороге, потрогал его сначала носком сапога, потом похлопал протезом по спине, что-то сказал. Возница с опаской поднял голову, осторожно встал сначала на четвереньки, потом распрямился, выбил об колено шапку и неуверенной рысью кинулся догонять лошадей. Тут уж Настенька не выдержала. Всхлипывая, она побежала к мужу, обхватила его руками, прижалась лицом к грязной дорожной бекеше. – Ну-ну, Настенька, успокойся! Все уже кончилось, видишь? Никто не стреляет, наш противник разгромлен… – Кто они, Мишенька? Господи, как я боялась за тебя! – Бояться уже нечего, – улыбнулся Агасфер. – А кто они – сейчас узнаем! Возница приведет лошадей, достанем жерди, чтобы способнее было по снегу пробираться – и поглядим. Только ты уже, душа моя, глядеть будешь из тарантаса, поняла? – Ты их?.. – Одного точно, наповал. Второй вроде шевелится. А третьего я специально обезножил для допроса – слышишь, как воет? Выдернув из подкатившей повозки несколько длинных жердей-дрог, соединяющих переднюю и заднюю часть тарантаса, Агасфер, не выпуская из руки маузера, с помощью возницы бросил их на снег. Как по мостику, добрался сначала до неподвижных фигур в сугробе, подобрал карабины и швырнул их на дорогу. Перевернул обоих лицами вверх. Зажав маузер подбородком, пощупал жилки на шеях разбойников. Разогнулся, и в этот момент снова загремели выстрелы, на сей раз явно револьверные: стрелял третий разбойник. Агасфер подхватил маузер, и, почти не целясь, выстрелил. Темная фигура выронила револьвер, раскинула руки и замерла. Агасфер подошел к фигуре, подобрал валявшийся револьвер и в глубокой задумчивости вернулся к повозке. – Миш… Кто это был? – стараясь не глядеть на убитых, спросила Настя. – Ты не поверишь, Настенька: меня пыталось догнать мое прошлое. Двое мужчин и одна женщина. Кстати, это она стреляла в меня в Берлине и по возвращении оттуда ранила полковника Архипова. – Агасфер повернулся к топтавшемуся рядом с повозкой вознице: – Есть в Култуке телеграфная контора, борода? Тот снял шапку, по-солдатски вытянулся: – Так точно, ваш-бродь, имеется! – Ты чего тянешься? Я не офицер, – поднял брови Агасфер. – А вот ты, судя по всему, воевал. Правильно? – В артиллерии, ваш-бродь! Вторая восточная кампания! – По-солдатски действовал, молодец! – похвалил Агасфер. – А скажи, почему лошади не рванули сразу, как стрельба учинилась? – Дык я, ваш-бродь, прежде чем на дорогу сигануть, вожжи успел на оглоблю намотать, – возница широко улыбнулся щербатым ртом. – А вы, ваш-бродь, чтобы стронуть екипаж, ухо одной лошадке прострелили! – Настенька, у нас в аптечке, кажется, что-то кровоостанавливающее было? Дай, пожалуйста, нашему ямщику, пусть лошадку полечит… И надо ехать. Мы, кажется, уже изрядно выбились из графика, не так ли? О происшествии по телеграфу сообщим иркутским властям – пусть разбираются! И встречным господам проезжающим об инциденте сообщим. Если порожняком едут – может, кто-нибудь согласится захватить тела для опознания иркутской полиции. Ретроспектива 2 (август – сентябрь 1886 г., Индийский океан) Решетки, перегораживающие вентиляционные рукава, продержались до Порт-Саида, когда немыслимая жара, усиленная накаленной палубой, вынудила арестантов сбрасывать одну одежку за другой. Еще до входа в Суэцкий канал капитан, согласно традиции плавучих тюрем Добровольного флота, отдал приказ расковать арестантов. Двое матросов, пыхтя, спустили в разделяющий трюм коридор пару походных наковален, и корабельный кузнец за полдня освободил мужчин-арестантов от их оков. Расковка арестантов не была ни наградой за хорошее поведение, ни проявлением гуманности. Опыт прежних сплавов показал, что жара и высокая влажность способствуют появлению на коже застойной сыпи, которая быстро превращается в кровоточащие гнойные язвы. А тяжелые железные оковы только способствовали размножению этих язв. Кроме того, тюремная администрация не желала давать лишних поводов к озлоблению запертых в раскаленные клетки невольников. К слову сказать, партии кандальников, отправляемые пешим ходом через Сибирь, тоже расковывались. И не по случаю жары – просто опытные партионные офицеры знали, что арестанты и сами могли довольно легко освободиться от кандалов, хорошенько намылив лодыжки и кисти рук. И тогда снятые кандалы в случае бунта становились страшным оружием в руках каторжников. Между тем жара усиливалась с каждым днем. Первыми до костюма Адама разоблачились арестанты-мужчины. Женщины в кофтах с длинными рукавами и юбках до лодыжек продержались на день дольше – а потом одна за другой начали сбрасывать одежду. Сначала телеса из приличия обматывались неким подобием индийских сари[14], а потом слабый пол, плюнув на стыдливость, тоже стал расхаживать по своей плавучей тюрьме в чем мать родила. На крайний случай – прикрывшись чем-то вроде набедренных повязок. Напрасно старший помощник капитана Промыслов взывал к совести узниц, или хотя бы к естественной женской скромности – многие, назло начальству либо из женского упрямства, поскидывали с себя последние лоскутки. В отчаянии Промыслов написал капитану докладную, в коей снимал с себя всякую ответственность за нравственную обстановку в тюремных трюмах. На «военный совет» был приглашен и пароходный доктор Паламарчук, из малороссов. – А шо я могу поделать с этими бесстыдницами? – развел он руками. – Прикажете забинтовать их? Так шо толку-то? От этакой жары да сырости у арестантов неминуемо возникают гноящиеся язвы. И нагота, что ни говори, лучший способ для их профилактики… Нехай голышом ходют – варнакам до ихних прелестей все одно через решетки не добраться. Однако если от вида обнаженных женских тел, в большинстве своем молодых, мужчины-арестанты из соседнего трюма испытывали только моральные страдания, военные морячки из караульной команды, пользуясь своим свободным состоянием, весьма скоро нашли для себя практический выход из положения. Не трогая перегораживающую из парусиновых рукавов решетку, они ножами прорезали в ней лаз, горловина которого, благодаря продетой в сделанные по краям разреза дырочки, моментально стягивалась и маскировалась на случай тревоги. И вот как-то вечером, когда «Ярославль» встал на ночную стоянку у одной из станций в Суэцком канале, в женском отделении появились первые «пластуны»-разведчики из числа экипажа. Для порядка повизжав (впрочем, не слишком громко), женщины-арестантки тут же доказали, что у женщин более практический склад ума, нежели у мужчин. – Чаво приперлись, служивые? А подарочки принесли? – встретил моряков разноголосый хор. Старухи же, выскочив вперед и заслонив собой более аппетитных товарок, начали ставить условия: – Никак молодого тела захотелось, господа матросики? Извольте-позвольте! Только нынче у нас молодухи в полтинник идут! Да нам, старым, за «сватовство» по гривеннику! Без торговли! А иначе шум до начальства вашего подымем! Матросы переглянулись: такого оборота они не ожидали. – Да на что вам деньги, бабочки? – попробовали они пойти на хитрость. – Все одно завтра старпом обыск в арестантском трюме устроит и все поотбирает! Но старухи были непреклонны. – Бабочки, да ведь это грех вам! – попробовали зайти с другого «борта» пластуны. – Кто со служивых деньги-то за енто дело берет? А мы так, по любви… – По любви, так и мотайте отседа побыстрее! Нет полтинничков – нет молодух! Пошептавшись, караульные матросы решили не сдаваться. Посыпались обещания «важнеющих» подарков – не сейчас, конечно, а чуть погодя, после стоянки на острове Цейлон, где матросов непременно отпустят в увольнительную на берег. – Такие платочки вам принесем, бабочки, – все на Сахалине вашем обзавидуются! Ну, хорош бегать-то от нас, словно от чумовых! Чё, убудет от вас? Но арестантки стояли, как говорится, насмерть: – На Цейлоне вашем вас то ли пустют на берег, то ли нет – про то нам неведомо! Опять-таки: мужчины – известные обманщики! Вам лишь бы попользоваться нашей доверчивостью… А денюжки нынче требуются! Так что другого разговора не будет! Матросы опять пошептались, потом один из них, кряхтя, уполз через лаз со строгим наказом товарищей – кровь с носу добыть плату за «любовь». Караульный, несший охранную вахту в коридоре между отделениями и отчаянно завидовавший смельчакам, начал строжиться: – Давайте там быстрее, робяты! Разводящий нагрянет – всем на орехи достанется! – Да хоть ты не зуди, судорога! – шипели на него смельчаки. – Сам же, сволочь, в наш лаз после вахты лезть собрался! Пока переругивались, вернулись посланцы, принесли две новенькие николаевские полтины и горсточку мелочи для старух. Те, хихикая, пропустили матросов, распялили какие-то тряпки, из-за которых вскоре донеслись мучительные охи и вздохи… – Как зовут-то тебя? – Спохватился после «сеанса любви» один матросов, торопясь попасть ногами в штаны форменки.