– М-молчать! – заорал генерал так, что за стеклом напольных часов что-то жалобно звякнуло. – Ишь ты, за-кон-ник какой выискался! Коллежский ассесаришко приблудный! Знаете ли вы, милостивый государь, что на ваше место я хоть ночью с десяток грамотных чиновников найду?! Вы который год экзамены на следующий классный чин с треском проваливаете? А докторские вакансии третий год в списках личного состава не заполнены! Найти не могу-с! Не хотят ехать к нам люди, сударь! А знаете почему? Тирбах потерянно молчал. – Извольте отвечать! Ну, я жду! – Условия содержания и отдаленности… – Ответ неправильный! Люди интеллигентных профессий не едут сюда потому, что наш остров кишит одними бурбонами вроде вас, сударь! Только водку хлестать способны, да в карты ночи напролет играть! – Я бы попросил, ваше высокопревосходительство, – заикнулся Тирбах. – Ах, ты бы попросил! А ну-ка, извольте вывернуть карманы, господин коллежский асессор! Что-о? Выполнять! Все на стол выкладывай! Через полминуты на краю стола выросла целая куча содержимого карманов: три нераспечатанные карточные колоды и одна распечатанная, плоская фляжка с характерным содержанием, карманный альбомчик со срамными фотографиями, кошелек с мелочью, несколько револьверных патронов, затушенные сигарные окурки и пухлый блокнот. – Все? – грозно поинтересовался губернатор. – Что ж, очень мило! Очень и очень! Взяв наугад распечатанную колоду карт, брезгливо осмотрел, швырнул на пол. – Не многовато ли тузов в одной колоде, господин смотритель? – насмешливо спросил он. – Целых восемь! А позвольте поинтересоваться, с кем вы обычно играете? Предупредить бы людей надобно, что с вами ухо востро держать требуется! Впрочем, рыбак рыбака видит издалека! Не сомневаюсь, что у ваших партнеров «крапа» за пазухой не меньше! А записок-то, записок в Колониальный фонд заготовлено! Чтобы время не терять, я правильно понимаю? «Выдать подателю сего 1 (одну) бут. водки. Тирбах». имеющий прямое отношение к вашей службе, и я тотчас же извинюсь перед вами! Генерал гадливо смахнул на пол все имущество Тирбаха, использовав для этого какой-то судебный справочник. – Я вас более не задерживаю, милостивый государь! Ни в своем кабинете, ни на службе вообще! С-ступайте! Но если мне через половину часа не доложат, что господам докторам вами принесены самые искренние извинения, что они удовлетворены и готовы приступить к своим обязанностям, – смотрите, Тирбах! Вон! И мусор свой извольте подобрать с пола! ⁂ Шурка-Гренадерша встретила свою жиличку так, будто ничего и не случилось – разве что поклонилась чуть ниже обычного. Всплеснула руками: – Ахти мне! А я и не ждала тебя нынче, Софья Ивановна! Ничего не покупала, ничего не готовила… Ну, я чичас на базар сбегаю, может, курочку куплю. Али рыбки свежей желаете, Софья Ивановна? Рябчиков у Трофима спросить? Он, кажись, вчера вечером из тайги вернулся… – Что найдешь, то и неси! – Сонька прошла на свою половину избы, устало повалилась на кровать. – Погоди-ка, Шурка! Записку напишу сейчас, прежде базарчика в вольную тюрьму занесешь. Требуется мне людишек моих позвать. Один – Пазухин. Помнишь такого? Черношея покличь… И водки купи, бутылки две: на сухую мои дружки разговаривать не любят! ⁂ – Сему-то видела, говоришь? – Пазухин опрокинул полстакана водки, кинул в рот щепоть прошлогодней квашеной капусты, пожевал. – Чего он делать думает? – А чего ему думать? Лежит, ждет, пока раны затянутся. Думать потом надо будет – как «свиданьица» с Комлевым избежать… Сама Сонька выпила полрюмочки, аккуратно обгладывала куриную ножку. Вместо салфетки косточку платочком обмотала. Весь свой разговор в лазарете она корешам Блохи пересказывать не стала: ни к чему им про «слам» подробности знать. Знать-то знают – тот же Черношей наверняка у Митеньки-студента все про карту выпытал, прежде чем борцом попотчевать. Ну, про сумму, которую норвежец отвалил лжегубернаторше за «ее участок» и Митенька, положим, не знал. Но догадаться нетрудно: не за стакан семечек золотоносные участки продают! Про карту с участком слушок по всей каторге пошел. Червонец про Махмутку знает – сам зарезал, сам помогал Соньке карманы и прочие нычки татарские обшаривать, деньги искать. Долю свою Червонец за Махмутку получил, но варнаки народ лихой: не погнушается и у бабы ее долю отобрать при случае. Пока Сема рядом был, Соньке, конечно, спокойнее жилось. Но время Блохи, похоже, кончилось: очень Соньке не понравилось, что тот дележа требует. А делиться ей не хочется! Время пока у нее есть: не меньше месяца Блохе с простреленной в двух местах ногой в лазарете пребывать. Потом на «кобылу» ляжет – как бы его ни «гладил» палач плетью, еще с полмесяца все равно отлеживаться ему придется. Вот и мелькнула у Соньки нынче утром, пока они с Семой насчет «слама» спорили, мыслишка одна. А не приплатить ли палачу, чтобы запорол он обнаглевшего Семушку до смерти? Комлеву-то все равно: что закажут, то и исполнит. Но вот получится ли? Дали бы Семе сотню плетей – это смерть верная. А с сорока помрет ли? Подловато, конечно, старых друзей смерти лютой предавать – а что ей, слабой женщине, еще делать прикажете? Сема – умный. И время у него тоже есть: пока лежит, все варианты просчитать может, в том числе и этот. Сам вставать пока не в силах – но вполне способен позвать к себе корешков, дать им поручение. Найдут где-нибудь коляску с лошадкою, увезут Соньку на место поимки, пытать начнут – и все расскажешь! Потому как жизнь – любого «слама» дороже. Сонька вздохнула, разлила гостям остатки водки. Сему, стало быть, опередить надо. И новое дело искать… Пазухин икнул, от стола ушел, сел на подоконник, стал высматривать за окном что-то. Тоже мужичок не дурак, глаз с него спускать нельзя. – Что ты, Витюша, все там высматриваешь? Пазухин хмыкнул: – А ты, Сонька, обратила внимание, что хозяйка твоя, как только мы сюды приходим, в сараюшку завсегда уходит? – Погреб там у нее, Витюша… – Погреб, говоришь? – Пазухин соскочил с подоконника, вплотную подошел к Соньке, за плечи обнял и зашептал в самое ухо: – А еще я заметил, подружка, что выскакивает она из того погреба аккурат тогда, когда мы деловые разговоры заканчиваем и расходиться собираемся… – Не замечала. Да и что с нее взять, с убогой? – лениво отмахнулась Сонька, а сама, сделав предупреждающий знак гостям, стала внимательно половицы под ногами осматривать. Она тоже давно приметила, что шорохи и шум из подполья раздаются порой совсем не мышиные. Она нарочито закашлялась. – Накурили в избе, ироды, дышать нечем! Пошли хоть на крылечко выйдем, воздухом подышим. На крылечке дружески пихнула Пазухина в бок: – А ты молодец, глазастый! Я завтра ее куда-нибудь пошлю, а сама погребок ее проверю. – Давай я сам сейчас туды нырну и погляжу, чего там Гренадерша высиживает! – предложил Черношей, поигрывая ножом. – Уймись! Не уйдет это от нас, – успокоила его Сонька. – Ты лучше скажи: у кого в посту, кроме как на казенной конюшне, коляску с доброй лошадью одолжить можно? Черношей немного подумал, назвал несколько имен – все бывшие майданщики, вышедшие на поселение. – А зачем тебе? – спросил Пазухин. И тут же толкнул слегка в плечо. – Гляди, гляди, Гренадерша из сарайки своей вылезает! Шурка-Гренадерша, действительно, вышла из сараюшки с каким-то тазом, накрытым тряпицей, накинула на пробой замок. И, не глядя на жиличку и ее гостей, косолапо пошла в избу. – Зачем, спрашиваешь? Надо мне как-нибудь после утренней проверки сгонять на то место, где нас с Семой поймали. Понимаешь, успела я спрятать там одну вещицу… Быстренько: туда – обратно, пока меня в посту не хватились. Ногами не добечь: верст тридцать в один конец! – Не крути, Сонька! – перебил ее Черношей. – «Слам» там у тебя притырен! Ты ж не дура – с пустыми руками в бега подаваться! – А хоть бы и «слам» – тебе-то что? – ощетинилась Сонька. – Ты свою долю получил! – Да я и не претендую! – хрипло рассмеялся Черношей. – Так, интересуюсь: стоит ли тебе еще раз из-за того «слама» шкурой рисковать? Знаешь, что за второй побег полагается? Пятерка лишняя по суду, да плетей уже с полсотни! – Знаю, ученая! – огрызнулась Сонька. – Во-первых, не в одном «сламе» дело – талисман мамочкин я там оставила. Без него удачи в будущих делах не будет. А во-вторых, если аккуратно все обтяпать – с утра поехать и до вечера вернуться, – и не заметит никто моего временного отсутствия! – Не знаю, – с сомнением поскреб щетину на щеках Пазухин. – Афиноген, Степка-бабай да Ромашкин – люди тертые, осторожные. Недаром по много лет майданы в камерах держали: и копейку тугую сбили, и живыми из тюрьмы при своих капиталах вышли. Завели лошадок для форса, катаются, а вот чтобы в чужие руки коляску дать – не знаю! Вряд ли… – Залог потребуют нехилый, каждая лошадка вдесятеро против той же коровы по цене идет. Да еще и сами захотят поехать, для своего спокойствия. Глаза-то им не завяжешь… – Ладно, сама завтра поговорю с ними, – решила Сонька. – Тогда второе, ребятки: на дело идти надо! Скучно без «сламу»! А я вас давно прошу: адресок подскажите, где «хрусты» водятся. – Зажиточных-то «гавриков» на Сахалине немало, да вот «хрусты» свои они за семью замками держат! Те же майданщики бывшие: не на последние деньги, полагаю, лошадок купили! – сплюнул Пазухин. – Рояли заказывают с материка, для обстановки домашней. Цепками золотыми в палец толщиной шеи обвешаны – хоть собаку привязывай!.. Дверь сеней скрипнула, и из нее высунулась Гренадерша. Она торопливо выпалила: – Вы бы, ребятки, с Филиппом Найденышем поговорили! Лавка у него на базаре, гробы господские мастерит. А еще, бабы говорили, сундуки денежные с хитрыми замками делает по заказу, нычки в избах у богатеев оборудует такие, что сроду не сыщешь! Дорого дерет, зато надежу гарантирует! Вот кто все знает! Выпалила – и дверь поскорее захлопнула, даже щеколдой брякнула – чтобы под горячую руку не зашибли лихие люди. Сонька и ее гости переглянулись, рассмеялись. – Вот стерва хитрая! – Пазухин пнул дверь, но не сильно. – Подслушивает, сволочь! – А что? Шурка дело говорит, – вступился за нее Черношей. – Я про Филиппа этого, признаться, слыхал. Руки у мужика, говорят, золотые. И язык за зубами держать способен – потому и получает заказы! Сонька в задумчивости покачала головой. – Слышь, Шурка! – возвысила она голос. – Выдь-ка, никто тебя не тронет! Слово даю! Может, присоветуешь что – в долю возьмем. Пазухин снова дверь пнул: – Слышь, старая, выползай! Все одно до скончания века не отсидишься! А тебе слово дадено – никто не тронет. Мало времени спустя громыхнула щеколда, и на крылечко осторожно выбралась Шурка – Гренадерша. Опасливо оглядела жиличку и ее гостей, показала ржавый серп: смотрите, мол, только троньте! Сонька снова рассмеялась: – Я ж говорю – никто не тронет! Давай-ка, про Филиппа своего расскажи – кто да что? Почему такая кликуха странная – Найденыш? Богатеи – народ недоверчивый, все это знают! Отчего тогда ему секреты свои доверяют денежные? Блуждая глазами и запинаясь, Шурка принялась рассказывать. Происхождения клички она не знала, да и не интересовалась. Найденыш был из бродяг: явился в московскую полицию и признался, что живет без документов. Получил полтора года каторги, как водится, и попал на Сахалин. Был Найденыш, судя по всему, из мастеровых, мужик от сохи. Свои таланты проявил еще в кандальной: без труда открывал любые замки и из обычных замков умел делать секретные. Ни к «иванам», ни к прочим варнакам не прислонялся, за что был каторгой неоднократно бит. Прежний губернатор, генерал Мерказин, уезжая в длительный отпуск, попал в конфузию: потерял ключ от сейфа с важными документами. Прослышав про Найденыша, вызвал его и без особой надежды спросил – сможет ли сейф вскрыть? Провозившись около часа, Филипп сейф взломал. Губернатор из благодарности приказал перевести Найденыша в поселенцы, и тот открыл собственную мастерскую. Стал мастерить гробы, сундуки и всякие денежные ящики с секретами. Новый губернатор, Ляпунов, тоже как-то услугами Найденыша попользовался, велел его оформить на какую-то мелкую должность при окружном управлении – и тем самым дал каторге понять, что обижать Фильку нельзя, сие чревато губернаторским гневом. Да Найденыш и сам с головой дружил: взял к себе в подмастерья Степку Богданова. Того за бешеный нрав боялась вся каторга, связываться с ним никто не желал.